Сказки Вильгельма Гауфа - Гауф Вильгельм - Страница 31

— А если так, то и здесь мы не спасемся, — сказал золотовщик, — что мы сделаем? Нас всего четверо, ну с хозяином, положим, пятеро, как нападет на нас десять человек, так не осилишь их; да и кто знает хозяев здешних, — добавил он вполголоса, — может они сами знаются с разбойниками?

— Ну, нет, зачем напрасно говорить на людей, — вступился извощик, — я их вот уже десять лет знаю, хозяина не бывает дома, а хозяйка славная, тихая женщина.

— А слыхали вы, что в здешнем лесу иногда люди без вести пропадали? По всем справкам оказывалось, что человек был тут в харчевне, а вдруг пропал и концы в воду, — говорил проезжий барин, — как хотите, а это что-то не чисто.

— А коли так, то нам, пожалуй, лучше бы было в лесу ночевать, — говорил механик. — Отсюда ведь не уйдешь как двери запрут, окна решетчатые, не выскочишь.

Все призадумались; приют этот не на шутку им казался подозрительным и ночевать было опасно.

Рассказы о том, как разбойники нападали врасплох на сонных — пугали их. Хотя у некоторых из них было и небольшое имущество, но тем чувствительнее было потерять его. Неприятно было их положение. Один желал, чтобы поскорее настал день, другой — чтобы быть теперь не в лесу, а в чистом поле на бойком коне, третий — чтобы с ним было человек двенадцать товарищей его, здоровых мужиков. Извощик в раздумье покуривал трубку.

— Вы там что хотите толкуйте, а я скажу одно, что буду сидеть всю ночь, авось не так скоро одолеют как сонного-то.

— И я тоже, — и я, — и я, — повторили все.

— Вот и отлично, нас как раз четверо, давайте, чтобы не задремать, играть в карты, — сказал извощик.

— Я в карты не играю, — сказал барин.

— А я и вовсе карт не знаю, — подхватил золотовщик.

— Так что же нам делать? — спрашивал механик. — Петь? Нельзя, на наши песни только хуже сбегутся; загадки задавать? Да за этим не просидишь целой ночи. А знаете что? Давайте рассказывать! Что хотите, сказки ли, быль-ли, все равно; один будет говорить, а остальные слушать.

— На это я согласен, — сказал проезжий барин, — только с условием, чтобы не мне начинать. Вы народ мастеровой, много между людьми третесь и больше нашего знаете о чем порассказать.

— Да, бывает что и знаешь кое-что, — сказал механик, — а вы зато не даром над книгами сидите, тоже что-нибудь вычитаете и нам бы хорошо про то послушать. Вы должно быть ученый какой или студент.

— Нет, не ученый, но студент, — отвечал тот. — Нас распустили на лето, и я еду домой. Правда ваша, что мы сидим над книгами, но рассказать из них трудно да почти и невозможно, не займет это вас.

— А по мне хороший рассказчик лучше всяких карт, — сказал извощик. — Я иногда даром вожу только за сказки: если кто возьмется мне рассказывать, так с собой посажу и ничего с него не возьму.

— Ну уж и я охотник до сказок, — сказал золотовщик, — бывало мы с хозяином только из-за того и ссорились, что читал я много: книжку возьму, а работа стоит. Ну начинай же, — сказал он механику, — да смотри, что-нибудь хорошенькое рассказывай: ведь я тебя знаю, ты такой мастер, что как начнешь, так до свету не кончишь.

Механик выпил свой стакан, крякнул и затем начал.

Предание о золотом

огенцоллерн, — в былое время славный город верхней Швабии, — стоит на высоких крутых скалах. Смелых и храбрых принцев его знали и боялись не только в околодке, но и во всей Германии. За несколько сот лет там княжил странный граф: он хоть и не притеснял народа и не беспокоил соседей, но не смотря на это его все-таки не любили. Вечно сумрачный, ворчливый, он не отвечал на поклоны и не входил в разговоры с подданными. Кроме любимых слов его: «Сам знаю! Вздор все!» других от него не слыхивали. Он сердился и ругался из-за всякой безделицы, но никогда никого не бивал. За угрюмый нрав его прозвали «Цоллернской непогодицею».

Жена его была напротив самая добрая, тихая женщина; она часто заглаживала дерзости и неприятности, которые делал ее муж; помогала бедным, навещала больных, одинаково усердно в летний жар и в зимний холод. Когда же муж встречал ее при таких посещениях, то бормотал: «Вздор все!» и проезжал мимо.

Такое грубое с нею обращение мужа нисколько не уменьшало ее любовь к нему.

Когда же у них родился сын, то она стала такой же доброй и заботливою матерью, как прежде была хорошей женой. Но граф видал сына только раз в неделю; по воскресеньям после обеда ему — приносили мальчика, он брал ребенка, бормотал что-то и затем снова отдавал его кормилице. Когда мальчик впервые сказал «папа», то кормилице граф подарил золотой, но мальчика даже не приласкал.

Когда же ему минуло три года, то граф одел его в атлас и бархат, и велел оседлать пару лучших коней своих. Сам взял на руки сына и гремя шпорами сбежал с лестницы. Жена никогда не знала куда едет муж и не спрашивала когда вернется, но на этот раз забота о сыне заставила ее спросить:

— Куда вы, граф? Зачем вы взяли Куно, я бы с ним лучше пошла погулять.

— Сам знаю! — загремел Непогодица. Подняв мальчика за ногу и посадив его на оседланную лошадь, граф привязал его платком к седлу и, взяв за уздечку лошадь, сам сел на другую.

Сначала они ехали тихо; мальчик с радости смеялся, бил в ладоши, тряс лошадь за гриву, погоняя ее, и отец радовался на него: «Молодец у меня будешь», — говорил он.

Выехав за город, они пустились рысью. Мальчик просил отца ехать потише, но тот не слушал его; тогда маленький Куно заплакал и наконец стал кричать изо всех сил.

— Сам знаю! Вздор все! — крикнул на него отец. — Молчи сейчас, а не то…

Не успел он докончить, как лошадь его зашалила, он выронил поводья, та поскакала; и лишь справясь со своею лошадью он увидал, что сына его в седле больше не было, лошадь бежала одна, обратно в город.

Как ни был суров граф, а сердце у него больно сжалось. «Она его сбросила, убила, думал он. — Но где же? Где мальчик?» Он ездил взад и вперед, искал ребенка — но его не было.

— Верно в ров слетел! — мелькнуло у него в голове, и только было он повернул лошадь в ту сторону, как услыхал детский голосок: «Папа! папа!» и увидел мальчика на руках какой-то старухи, сидевшей под деревом.

— Где ты его нашла, старая ведьма! — закричал он. — Отдай его мне сейчас!

— Погоди, дай срок, — сказала старуха. — Где я нашла его? На лошади висел, одной ножкой держался, а я в фартук его и поймала.

— Сам знаю! — сказал он в досаде. — Ну подавай его сюда, не слезать же мне с лошади.

— Наградите за то золотым, — умильно просила старуха.

— Вздор! — прикрикнул на нее граф, бросая ей в колена мелочь.

— Нет, не вздор! Мне бы нужен золотой!

— Мало чего золотой! Вся-то ты не стоишь золотого, — гневно продолжал граф. — Ну давай, что ли мальчика, а не то собаками затравлю.

— Вот как? Не стою золотого? — сказала старуха, злобно смеясь, — если так, то посмотрим какого золотого стоит твое наследство, а мелочь эта мне не нужна, — и она ловко бросила ему деньги обратно в кошелек, который граф не успел еще закрыть. Сначала он от изумления не мог сказать слова, но потом в гневе схватил ружье и уже прицелился в нее. Она же спокойно держала ребенка, подставя его под выстрел. Граф остановился; тогда она отдала ему мальчика, но при этом погрозила пальцем, прибавя: «Помни, за тобой золотой!»

С тех пор граф более не брал с собою на прогулку маленького сына. Он решил, что мальчишка дрянь, баба, что из него никогда не будет толку, прогнал его от себя и больше с ним не разговаривал.