Невеста смерти (СИ) - Скрипник Людмила - Страница 61

— Он и есть симпатичный, — улыбнулась Гайя, вспомнив испуганные от неожиданности серые, в светлых пушистых ресницах, глаза Дария. — Честно?

— Да, — кивнула Ренита.

— Он тоже наш, так что можешь не волноваться, если он придет ко мне еще раз. Кстати, это пока что избавит тебя от риска ходить в город связной.

Ренита кивнула и хотела сказать еще что-то, но тут вернулся Марс с мисками:

— Я там поел, а тебе надсмотрщик разрешил принести сюда. Поешь? Каша, правда, очень горячая.

— Я еще не закончила массаж, — остановила его Ренита.

В коридоре возникла какая-то шумиха, простучали деревянные подошвы сандалий надсмотрщика:

— Ренита! Ренита!!! Да где тебя химера катает?!

Врач вскочила на ноги:

— Я здесь! — и она вылетела в коридор, сунув Марсу в руки широкогорлый сосуд с мазью. — Разотри ее дальше, только не рьяно, а осторожно, чтобы именно растереть, впитать снадобье в тело, а не растормошить.

— Хорошо, — не скрывая радости, схватил посудину Марс и принялся обеими руками беспрепятственно ласкать все ее сильное и ладно скроенное тело, не пропуская ни единого уголка. И ему очень нравилось, что Гайя нисколько не возражает и лежит в его руках такая маленькая, нежная и расслабленная.

Гайя чувствовала, что руки Марса становятся все более настойчивыми и властными, а его дыхание сбивается, но под его руками было так расслабляющее-приятно, да и запах мази дурманил, унося боль окончательно, и она задремала.

Марс, приняв это за согласие, начал покрывать поцелуями ее спину, медленно опускаясь вниз, лаская руками и губами, опаляя дыханием от затылка до талии и ниже.

Она встрепенулась, судоржно глотая воздух, когда его руки скользнули на ее бедра и прошлись по их внутренней стороне легкими движениями.

— Остановись, Марс…, - она едва сумела удержать голос ровным.

— Тебе не нравится? — прошептал он, тоже едва дыша.

— Нравится… — ответила она, как будто удивившись сама своим словам.

— Тогда что же? Сейчас никого тут нет. Любимая…

— Нет, Марс, — она поняла, на что он уже готов, и решила остановить друга, пока они вместе, повинуясь внезапному порыву, не соврешили то, о чем бкдет неловко вспоминать. — Я не готова идти до конца.

— Мне достаточно и права целовать тебя, — накрыл он рот девушки своими горячими и жадными губами, лишая ее сопротивления. И она расслабилась, позволяя ему себя целовать и доверяя ему бесконечно.

— Это тебе, — протянул Рените Таранис душистый цветок, похожий на тот, что дарил в прошлый раз, но другого цвета, более яркий.

— И что мне с ним делать? Он не того сорта.

Кельт озадаченно взглянул на нее:

— Тебе не нравится? Но у нее такой нежный цвет! Совсем, как у тебя…

Она посмотрела на него из-под свисающего на лоб покрывала:

— При чем тут я? Просто отвар лепестков белой троянды считается неплохим слабительным, а красной закрепляет желудок. А масличные сорта бывают только светло-розовыми, но не все розовые цветки годятся на то, чтобы из них отжать масло, да и много их надо, несколько корзин.

— Тебе принести три корзины этих цветков? Пять? — он совершенно не шутил.

— Не надо. Это масло проще купить готовым, его сложно получить, это же не оливки.

— А просто так тебе цветы не нравятся? — Таранис осторожно приблизился к ней, поднеся душистую и прохладную шапочку цветка к ее груди. — Она правда на тебя похож. Сверху прикрывается шипами и зубчатыми листьями, а на самом деле нежная и красивая.

— Она и правда красивая. И пахнет хорошо, — она послушно вдохнула аромат цветка, ткнувшись кончиком носа во влажные и густо переплетенные лепестки.

— Как и ты, — он обнял ее и, не почувствовав сопротивления и осмелев, провел лепестками по ее груди, шее, пощекотал ухо.

Она засмеялась очень тихо, но искренне и доверчиво прижалась к его обнаженной груди.

— Знаешь, меня так еще никогда не благодарили за лечение.

— Ты неподражаема, — рассмеялся он, продолжая целовать женщину и как бы невзначай распутывая ее покрывало. — Что же ты снова так укуталась?

— Прохладно…

— Да? Тогда я согрею тебя. Своей любовью.

— Не надо, — вдруг, как вспомнив что-то, вздрогнула она крупной дрожью.

Он остановился:

— Хорошо. Если тебе все это неприятно, я не буду тебе мешать. И на боях буду еще осторожнее, чтобы не досаждать своим присутсвием.

— Мне кажется, что беречь себя тебе надо в любом случае. Неужели ты не понимаешь, как это тяжело, видеть ваши страдания, боль, кровь? Я же не мраморная! Я же всю эту боль чувствую как свою, — она в сердцах бросила на стол пестик, он покатился к краю, но Таранис успел подхватить медную вещицу и не дал ей загреметь на весь валентрудий.

— Знаю, любимая. Не думай, что если я по римскому мнению, дикарь, то я дикарь на самом деле. У себя на родине я был командиром отряда, защищавшего нашу священную дубовую рощу.

— И как роща? — вздохнула она, не подумав, и тут же осеклась. — Прости. Прости, пожалуйста.

Она спрятала лицо на его груди, прижимаясь к его прохладной после умывания ледяной водопроводной водой коже, неровной от старых и новых шрамов, пересекающих друг друга.

— Прости. Раз ты здесь, то… — и она неожиданно для себя стала целовать эту грудь, такую широкую и такую надежную, чувствуется, как он тоже согревается под ее губами и как его руки снова смыкаются на ее спине.

— Нет. Это не одно и тоже…

Таранис обнимал любимую, но в его памяти одна за другой всплывали картины, которые он старался забыть эти годы.

Безумная, продымленная, в сполохах пламени душная летняя ночь. Подступающий к священной роще огонь, летящий по сухой траве выжженного солнем луга. Хлопанье крыльев и испуганное ухание обитающих в дуплах сов, не желающих покинуть своих совят, еще не вставших на крыло. Суровая решимость старцев-жрецов, намеренных сгреть вместе со своим святилищем, но не оставить свои знания чужеземцам в блестящих шлемах и кроваво-красных плащах.

Он тогда с отчанием смотрел, как один за другим падают на сухую, вдыбленную ногами подстилку из ломких дубовых листьев и желудей его воины, пытаясь обломить древки римских дротиков. Те, кто еще оставался на ногах, в основном были ранены, и не по разу, как и он сам. Они на ходу перевязывали наскоро друг друга и продолжали отстреливаться. Таранис понимал, что запаса стрел им хватит — было бы, кому стрелять. Но, к сожалению, римлянам удалось пробить стену из толстых бревен, которой было прикрыто святилище, и теперь его защитники были просто как на ладони, в отличие от успевших окопаться римлян. Поэтому стрелы кельтов не всегда достигали цели — несмотря на то, что его воины могли поразить в глаз ястреба-стревятника, собирающегося покуситься на совенка-подлетка.

Он раздраженно обломил очередную стрелу, зубами выдернул из предплечья наконечник и ругнулся — теперь будет чуть сложнее удерживать тяжелый тисовый лук. Окинул взглядом своих ребят — как же мало их осталось. Но роща еще стояла и огонь к ней пе подобрался, потому что часть его воинов сбивала пламя с травы пучками веток этих же дубов — святотатство, но шанс сохранить всю рощу.

Они и правда ее отстояли — как, он бы и сам не смог рассказать: шатаясь от дыма и усталости, они встали плечом к плечу на черной, кое-где дымящейся луговине, сами такие же черные от дыма и крови. И слаженыыми залпами своих луков заставили римлян отступить, согласиться на переговоры.

Предутренний туман, подаривший ему желанную прохладу. Осознание того, что надо пройти еще несколько шагов, и впереди криница, полная свежей воды, родная хижина, где ждет его мать, которая обмоет и перевяжет раны — чтобы завтра он снова заступил на охрану рощи, откуда его только что сменил товарищ, подоспевший со свежими силами. Таранис передал ему пост только после того, как удостоверился, что уцелевшие воины его отряда в надежных руках двух немолодых, но еще крепких и рассудительных женщин, специально пришешедших сюда с новым отрядом, чтобы помочь раненым.