Герцог с татуировкой дракона - Берн Керриган - Страница 11

Наблюдая за ним со всем вниманием, Лорелея почувствовала, как он постепенно расслабляется, на смену холоду снова пришло тепло. Никогда еще ей не было так уютно. Никогда еще она не чувствовала себя в такой безопасности.

– Боже мой, что это?

Птица положила клюв на его запястье, водя головой и рассматривая их обоих.

– По-моему, вы ему нравитесь, – осмелилась предположить Лорелея. Расскажи она ему о птицах, он бы лучше их понял. Возможно, даже простил бы их за то, что они приняли его за труп.

– На самом деле вороны очень умные птицы. Однажды мне сказали, что у них довольно сложный язык, а не просто карканье. Они любят загадки и игры.

Она провела рукой по здоровому крылу птицы, наслаждаясь переливающимся в свете свечей чернильным блеском.

– Они любят.

– Откуда вы знаете?

Его шепот ласкал ее ухо, и у нее по телу побежали мурашки.

– У них один партнер на всю жизнь. И если кого-то из пары унесет ветер, они всегда воссоединяются. Я всегда считала их очень красивыми, романтичными птицами… Но, конечно, не в те моменты, когда они едят мертвых людей.

Лорелея почувствовала, как улыбаются его губы, прижимающиеся к ее волосам.

– Поэтому я так мечтаю вылечить Аттилу, – пролепетала она. – Вдруг его кто-то ждет? Вдруг он отчаянно хочет к кому-то вернуться? А она боится, что он к ней не прилетит?

Одна только эта мысль угнетала ее.

Помолчав, он задумчиво спросил:

– Вы назвали его Аттилой?

– О да, – приободрилась Лорелея. – А змея – Ганнибал. Черепахи – Чингисхан и Хубилай. Лисицы – Влад Дракула, Иван Грозный и Екатерина Великая – вначале она была Александром Великим, но потом по очевидным причинам мне пришлось искать ей новую кличку, естественно, сочетающуюся со словом «Великий».

– Естественно.

Лорелея опустила голову ему на плечо, усыпленная ритмом его дыхания. Ей и в голову не пришло опасаться возможных последствий того, что она прижимается к полуголому мужчине. Пока она его выхаживала, между ними успели установиться и окрепнуть близкие и дружеские чувства, о которых она не задумывалась.

Ей хотелось прижаться к нему теснее. Юный ум не отдавал себе отчета в том, что́ за страстное желание его охватывает. Ей хотелось почувствовать его кожу. Упиться ее видом, ее запахом и ее теплом.

Именно тепла ей, Лорелее, всегда особенно не хватало.

И еще никто не заботился о ее питомцах. От Мортимера она охраняла их так же внимательно, как друг от друга и от стихии. Отцовское безразличие к ее питомцам, мягко говоря, вошло в предание. Да и прислуга, по ее подозрению, скорее считала их источником неприятностей, а не радости, и не ворчала только по доброте душевной.

– Как вы назвали ласку? – поинтересовался он.

– Это хорек, и зовут его Брут. О, а этот маленький кролик – Наполеон Бонапарт. Жозефину, Люсьена и Полину… мы… мы съели. Теперь он совсем один, – печально вспомнила она старое горе.

Он нежно привлек Лорелею к себе, но она не могла не заметить, как его пальцы сжались в кулаки.

– Вы дали им такие свирепые клички.

Она засияла, поскольку услышала одобрение в его словах.

– Почему самые жестокие имена достались черепахам?

Их обоих занимала мысль, почему он мог вспомнить исторических деятелей, но не свое прошлое?

– Прославленными именами я их назвала, чтобы они им соответствовали. Чтобы они выживали, сражались и побеждали, надо придать им сил. Мне кажется, это поможет им стать лучше. Вы знаете, насколько важно имя. Оно обладает силой. Черепаха, названная в честь великого Чингисхана, просто не сможет умереть без боя.

– Давайте назовем и меня, – предложил он. – Уильям – в честь Вильгельма Завоевателя? Джулиас – в честь Юлия Цезаря. Или Энтони – в честь Антония? Только не хочу быть Октавианом или Августом. Может, Дэвидом? Который одолел Голиафа. Дэвид звучанием напоминает что-то…

– О, имя я вам дала давно, – весело прервала его Лорелея. Она не хотела ему об этом рассказывать, но забыла, увлекшись рассматриванием вен на его руке.

Он замер.

– Как… вы меня назвали?

– Эш.

Он фыркнул.

– Потому что я скорее пепел, чем плоть?

– Потому, скорее, что я нашла вас под старым раскидистым ясенем[2].

– Эш, – повторил он. – Имя не короля и не воина.

– Оно лучше всего этого, – поспешила объяснить Лорелея, огорченная его разочарованием. – Наша экономка, Мейв, говорит, что ее семья ведет свое происхождение от друидов. По ее словам, ясень – это Древо Жизни, соединяющее землю и небо. Оно исцеляет больных, защищает невиновных и наделяет бессмертием достойных. Так что… о наследии я бы сказала, что оно огромно.

– Что вы сделали! – Он посмотрел на собеседницу с такой нежностью, что у нее перехватило горло. – Тогда пусть так и будет. Пока я не вспомню свою фамилию.

– Вы можете зваться Эш Везерсток, – предложила Лорелея – ей была бы приятна мысль, что Эш всегда принадлежал только к ее семье. – Отец не против. Он говорит, что в обществе любят, когда благородное семейство привечает бедного родственника. Может, вы мой троюродный брат?

Нежность испарилась, губы сжались в ниточку.

– Мне не по душе считаться бедным родственником. Кем-то, кто недостаточно хорош для… – Он замолчал и отвел взгляд. – Нет, если я когда-нибудь…

Конечно, ей хотелось, чтобы он договорил до конца. Лорелея очень сильно хотела услышать продолжение.

– Я не хотела вас обидеть, – тихо поправилась она. Черт, какое счастье, что ее не понимают животные. Иначе она давно распугала бы их всех постоянным занудством. – Я предложила, чтобы вы вошли в нашу семью. «Бедного родственника» придумал отец.

– Не хочу, чтобы надо мной кто-нибудь издевался. Считал меня ничтожеством…

– Никто не посмеет. – В этом Лорелея не сомневалась. С такой силой и ростом, такой мускулатурой, Эш меньше всего годился в мишени для насмешек дерзких выскочек. – Кроме того, это на самом деле не так уж плохо.

В ответ на его взгляд она поспешила объяснить:

– Дело в том, что насмешки или смешки… через некоторое время уже не трогают. Воспринимаются просто как шум.

– Вы имеете в виду Мортимера? – Его имя он произнес так, будто оно отдавало дегтем.

– Да, Мортимера. И почти всех остальных.

– Из-за… вашей лодыжки?

Лорелея робко кивнула.

Его ладонь нежно опустилась на ее колено, собирая юбку, пока небесно-голубой подол не обнажил ноги в белых чулках.

Лорелея не могла долго носить туфли и дома их почти никогда не надевала.

Они оба посмотрели на ее стройную лодыжку, навечно гротескно повернутую внутрь.

– Это у вас с рождения?

– Это случилось, когда мне было шесть.

Деликатная заинтересованность в его голосе заставила ее ответить на вопрос, которого она всегда избегала.

– Что случилось?

– Как и вы, я сломала лодыжку.

– Как я? – озадаченно спросил он. – Но… доктор Холкомб сказал, что к концу года лодыжка у меня снова будет в полном порядке. Я уже почти могу ходить. А что не так у вас?

Мучимая привычным стыдом и преисполненная гневом, она просто пожала плечами.

– Лорелея? – Мрачное подозрение превратило звук ее имени в обвинение. – Как вы сломали лодыжку?

– Я не могу сказать.

Она попыталась от него отстраниться, но мышцы его руки напряглись, не отпуская ее.

– Мортимер.

В одном его резком слове скрывалось все, о чем она не хотела говорить. Вся тьма в безлунной ночи. Весь гнев самого дьявола.

– Своим ботинком я сломала его деревянный меч… – Она пожалела, что у нее не такой слабый голос. Что она может признаться в том, что скрывала почти полжизни. – А он своим – мне лодыжку.

Эш затих. Неестественно. Только грудь поднималась сильнее.

– Болит? – натянуто спросил он после долгой паузы.

– Иногда, – призналась Лорелея.

– А что доктор?

– Доктору меня не показывали. Отец не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, – внезапно напугавшись, она отстранилась. – Вы ничего не скажете? Не выдадите меня? – взмолилась Лорелея.