По горячему следу (СИ) - Инодин Николай - Страница 4

— Пусть будет так, Гатал. Надеюсь, чужак хорошо проредит северную шайку.

«Свои пешеходные навыки я, пожалуй, переоценил».

Роман топал по длинному взгорку, поросшему высокими корабельными соснами, изрядно притомившись. Собираясь стремительно уходить, легко оставляя позади возможную погоню, он не учёл состояния здешних лесов. В них не было просек! И противопожарные вырубки тоже отсутствовали. В лучшем случае удавалось найти звериную тропу, которая вела не в ту сторону, в которую хотел идти Шишагов. Цепляясь поклажей за ветки и сучья, осторожно перебираясь через стволы поваленных деревьев и обходя буреломы, Роман с завистью поглядывал на Машку. Вот кто шёл сквозь чащу, как нож сквозь масло! И совершенно бесшумно, в отличие от пыхтящего, хрустящего и топающего человека.

Вдобавок ко всему оказалось, что Шишагов упорно пробивался к обширному болоту. Пару раз провалившись по колено в холодную вонючую грязь, путешественник смекнул, что непреклонная воля при выборе дороги неуместна. Выбрался на сухое, кое‑как обтёр травяной ветошью штаны и сапоги и потопал вдоль края болота, надеясь оказаться в более удобных для ходьбы местах. К темноте вышел к истоку небольшого ручья. Вода была так себе, торфяная, но мыться было можно. Для питья Роман в стороне от ручья вырыл ямку. Просочившаяся сквозь песок водица оказалась достаточно чистой, но Роман на всякий случай её прокипятил.

Ужин вызывал ностальгические воспоминания — корень лопуха, нижняя часть аира, печёная змейка…

На ночлег устроился, соорудив гнездо на подходящей сосне — кривое раздвоенное дерево росло на краю овражка, не нужно было карабкаться по голому стволу до нижних сучьев. Мащка забралась было следом, но ей наверху не понравилось, спустилась на землю.

Утром у корней спального дерева Романа ждала сытая питомица. Для Шишагова имелась не успевшая закоченеть заячья тушка. Ушастого Шишагов ободрал, завернул в лопухи и затолкал в короб. С трудом — места там осталось маловато. Прожевал остатки вчерашнего ужина, навьючился и потопал дальше, усилием тренированного сознания заглушил ощущение разбитости и боль в обленившихся мышцах.

«Ещё один такой подзатыльник, и у меня голова отвалится. Будут тогда свои харчи сами тащить. Да, с такими ножищами как у них, лося обогнать можно. Топают в своих сапогах, хорошо им, иди себе, хоть вовсе под ноги не смотри. А мне босому каждая шишка чуть не в пузо колет».

Трудности, вызванные общей необутостью организма, худощавый парнишка, поспешающий за широко шагающими воинами, сильно преувеличивает. Его никогда не ведавшие обуви ступни не уступают в жёсткости подошвам боевых сапог. Но целый день идти за отрядом рослых детин, быстро топающих вслед легконогому проводнику, было нелегко — тяжело давит на плечи немаленькая корзина с едой. Парня зовут Рудак — как ещё тебя называть, если волосы на голове краснее, чем гроздь брошенной на снег рябины? Идёт ему четырнадцатый год и два последних он живёт рабом — скалоксом в круглом доме приплывших из‑за моря скандов.

Проклятый сбродник вывел их на высокий берег Нирмуна, остановился и указал длинной худой рукой через реку:

— Вон с той стороны чужак придёт, вдоль ручья, если болотник его в гости не утащил. Нет ему другой дороги от побережья, сюда выйдет. Завтра, с утра.

Груфид Бездомный придержал жеребца и повернулся к проводнику:

— Чужак выйдет на тот берег реки, а ты привёл на этот. Так недолго и разминуться, как думаешь?

Проводник кивнул и крякнул два раза.

— Мудрая Эгиле позаботилась и об этом.

«Дурак», — решил Рудак, — " Какая утка осенью утят кличет? Сейчас ути иначе крякчут".

Из камышей выплыли две большие долблёные лодки, приткнулись к берегу напротив остановившихся северян. Груфид спрыгнул с коня, повёл его в поводу, спускаясь к воде. Тварди Бездельник и Гравут Паленая Морда сделали то же самое. А прочим и спешиваться нужды нет, всю дорогу своими ногами мерили.

Правый берег Нирмуна низкий и топкий, но в этом месте русло как раз огибает большой холм, так что по грязи шлёпать не пришлось. Кони переплыли реку следом за лодками, отряхнулись, и Бездомный повёл воев на вершину холма.

Пока северяне рассаживались под соснами, Рудак, не дожидаясь очередного тумака, натаскал хворосту. Развёл в ямке небольшой костерок и сварил кашу с салом и копченой свининой. После того, как утробы набили свободные, немного варева осталось и ему. Поел перед тем как котёл чистить. Стемнело, хоринги, выставив часового, улеглись спать. Что значит вояки — у каждого копьё под рукой, спят в бронях, и не всхрапнёт ни один. Когда в своём доме ухо давят — от храпа шевелится крытая дёрном крыша, а тут тишина, они даже во сне слушают, как звери. Спутанные кони у реки ходят, хрупают сухую траву. Учены, никогда далеко от людей не отходят. Парнишка нагрёб на горячие угли сухого песка, свернулся поверх и задремал.

Утром сканды набили животы всухомятку — копчёным мясом, вяленой рыбой и лепёшками. Перепала рыбка и скалоксу, кусок хлеба у него был со вчерашнего дня припрятан. Огонь Груфид разводить запретил. С утра был небольшой туман, потом потянуло ветерком и пошёл дождь — мелкий, противный. Хоринги разделились, пешие спрятались в кустах выше по течению, а трое старших схоронились за небольшим пригорком. Груфид сказал:

— Если назад побежит, догоним, — и засмеялся, задрав бородищу. Знатная у него борода, густая, широкая, по краям заплетены две косы. Броня у него не такая, как у остальных хорингов, вся в крупных бронзовых заклёпках, шлем богатый, целиком из железа, покрыт тиснёной кожей. Не секиру таскает, а меч. Длинный, как рука от локтя до кончиков пальцев, и широкий, как Рудакова ладонь. Плащ у него синий, как летнее небо, а сапоги красные. Красив Груфид Бездомный, сразу видно — удачливый вождь, предводитель хоры.

Рудак раньше не мог понять, почему Груфида зовут бездомным. Когда стал хорошо понимать речь новых хозяев — узнал. У себя в Сканде имел Груфид и дом, и хозяйство, да только проиграл их соседу. А отдавать не захотел, обвинил того в нечестной игре. Оба были пьяны, схватились за оружие, но проигравший оказался быстрее. Умер соседушка, так и не разбогатев. Но у покойника была большая родня, много больше, чем у Груфида. Не стал убийца дожидаться ни суда, ни мести, выкопал богов, погрузил на корабли родню и хору, даже скотину с собой забрал — большие корабли у Бездомного. И поплыл на юг.

Нашёл удобное место, поставил двор, люди его стали сводить лес под пашню. Примучил рыбацкую деревеньку на ближнем острове, заставил платить дань. Хотел всю округу подмять — не дали. Сбродники ходили его усадьбу воевать, но северяне отбились, хоть из трёх десятков приплывших хорингов уцелело две трети без малого. Только и Гатал два десятка своих потеряли. Замирились они тогда, урядились — сброд не трогает северян, Груфид не грабит в окрестностях. Потом торг завели — Бездомному земляки железо привозят, хорошее, а увозят янтарь, мёд, воск и льняные холсты. Каждый год корабль приходит. Сам он на остров не плавает — бережётся, тамошний суд приговорил его к смерти.

Рудака у западных поморян хорунг тоже за железо выменял, за хороший нож, но и к поморянам парнишка попал из других мест, не помнит уже, откуда их с мамой привезли. Потом мама умерла, а Рудак оказался в круглом доме. Мальчишкой на побегушках, помощником скотника и толмачом. Так вышло, что он все здешние языки знает, даже тот, на котором говорят купленные Бездомным в верховьях Нирмуна скалоксы.

Как хоринги в кусты полезли, Рудак тоже схоронился — на дерево влез. Интересно, кого сбродники так испугались, что побежали за подмогой к скандам? У них своё войско есть. Или Гатал опять со всей бандой отправился в дальний набег?

Тот, на кого задумали ловушку, появился через три часа после восхода солнца. Непонятный человек в нездешней одежде, нагруженный, как вол. Но шагает бодро. Собака у него странная.