По горячему следу (СИ) - Инодин Николай - Страница 3

Рядом с кострищем постепенно собрались: лук в налуче, один из колчанов со стрелами, копьё и посох, топор в чехле, заплечный короб с полезными в пути мелочами.

Шишагов вбил глубоко в песок четыре кола, к которым на всякий случай привязал своё судёнышко, чтобы в прилив не унесло. Постелил на песок старую потёртую баранью шкуру — и штаны чище будут, и сырость не доберётся.

Когда он решил, что ошибся в расчётах, и никто к нему для переговоров не явится, от леса послышался радостный рёв многих глоток. Роман оглянулся…

— Да, Мария, промашка вышла. Переговоров не будет. Спину мне прикрывай.

По дюнам к ним нестройной толпой бежали люди, дружелюбно размахивая копьями и дубинами. На первый взгляд, было их десятка полтора, у нескольких были щиты. Представления о дипломатическом протоколе у Ромы и у аборигенов, кажется, не совпали. Может быть, проблема заключалась в отсутствии фрака у Шишагова?

Продержаться против такой толпы, стоя на месте, Шишагов даже не надеялся, но и убивать аборигенов не хотел, смерть дело такое, лечится плохо. Подхватив с песка посох, рванулся навстречу подбегающим, стараясь оказаться на фланге. Перед самым столкновением Маха удачно ошеломила противников своим фирменным рыком. Успев заметить, как позади кучки местных Робин Гудов какой‑то дед в вышитой рубахе начал махать посохом с завитушкой на конце, Роман нанёс первый удар.

Да, местным было далеко до настоящих людей! Шишагов метался среди них, сильными ударами посоха ломал копья, руки и ключицы, выводил из строя тычками в печень и солнечное сплетение. Аборигены не ждали такого напора от одинокого мореплавателя, растерялись и отбивались вяло, без азарта. Им было страшно.

Когда в толпу с рёвом влетела Машка, оставшиеся на ногах противники побросали имущество, мешавшее быстрому передвижению, и рванули к лесу. Поле боя осталось за обороняющимися. Старик с посохом убегать не стал, вещал что‑то заунывное с верхушки дюны. Когда Роман, демонстративно положив оружие на песок, пошёл к нему, дед направил на него посох и повелительно заорал.

— Старик, не поверишь, я по — вашему ни холеры не понимаю, — улыбнулся ему Шишагов, — Может, хоть ты со мной без драки поладишь?

Он протянул старику руки, показывая пустые ладони. Оппонент почему‑то взбледнул и забормотал что‑то вроде детской считалки. Маша, заинтересовавшись, подошла поближе. Роман дал ей понять, что нужно вернуться к костру, указал место рукой. Смышлёная девочка паинькой уселась у огня.

— Хватит, дед, палкой махать, пошли, посидим, чайку попьём, — Шишагов поманил старика рукой.

Абориген покраснел, прокаркал в ответ что‑то ругательное, затем выхватил ножик и чиркнул лезвием у себя под бородой. Протянул окровавленную руку к Роману, захрипел, забулькал, выпучил глаза и рухнул на песок.

— Охренеть!

Роман осторожно подошёл к дергавшемуся на песке телу. Кровища, хлеставшая из перерезанного горла, быстро впитывалась в мелкий сухой песок. На верхушке откатившегося в сторону посоха разевала пасть резная змеиная голова.

— Судя по возрасту и умению соображать, всё местное племя — твои потомки, так что премия Дарвина тебе не светит, козёл.

Шишагов от злости сплюнул на землю и направился к оставшимся на поле боя недобиткам. Эти трусили до потери сознания, парочка даже опозорилась при его приближении, но резать себе горло никто из них не стал. Собрав с них ещё пяток ножей и два железных копейных наконечника, Рома вернулся к лодке. Тратить время на оказание первой помощи не счёл нужным.

Нужно было уходить, и делать это быстро. Он полазил по отсекам, собирая самое нужное и ценное. В короб легли инструменты и посуда, трофейный металл, вся соль. Еды брать не стал, не льды кругом, они с Машей найдут, чем прокормиться. Лук, оба колчана со стрелами, кусок выделанной кожи и баранья шкура, посох, копьё, топор, моток срезанной с такелажа верёвки, снасти для рыбной ловли — всё, остального не жалко. Подумав, сунул в короб и торбочку с янтарём — на всякий случай, вдруг пригодится.

Повесив всё это на себя, попрыгал. Килограммов пятьдесят веса. Много, но терпимо, и ничего не лязгает. Можно сваливать. На прощание оглянулся на свой кораблик. Почудился в наклоне мачты и развале корпусов какой‑то упрёк.

«До чего ж мерзко, вроде как товарища бросаю. Проклятый придурок, чтоб ты ещё раз подох. Добра сколько бросать приходится, эх…».

— Пойдём отсюда, Маха, это точно не моё племя.

Километрах в пяти от брошенного хозяином судёнышка, на берегу залива, образованного устьем небольшой речки, вразброс стоят бревенчатые хижины рыбацкой деревеньки. Выше по течению в речку впадает ручей, протекающий по дну глубокого оврага. Там, над родником, расположен вход в большую землянку. Внутри идёт разговор, больше похожий на допрос. Колдовское пламя четырёх толстых свечей отбрасывает кривляющиеся тени на холщовый занавес и сложенные из тонких брёвен стены святого места. За занавесом — место Бога, там стоит идол Жащура, повелителя змей. Нет туда хода никому, кроме слуг Трёхголового, безногих и тех, что на двух ногах. Простым родовичам хватает страху и с этой стороны — прямо посреди помещения в полу зияет яма в человеческий рост глубиной, от стены до стены, а дна у той ямы не видать — шевелится змеиный клубок, шипят растревоженные гадюки. Но страшнее змей шипит Эгиле, единственная дочь старого Жащурца, что вернулся нынче в святилище своего Бога на четырёх парах чужих ног.

— Много глупостей вы совершили сегодня. Мне, служительнице, было противно слушать. А ему, — рука женщины выбросила руку в сторону занавеса, и тени на стене шарахнулись от её движения, — ему стократ гаже. Где чужак сейчас?

— Просто пошёл в сторону Вяндин — ручья, мудрейшая, дорог‑то не знает. Как раз в болото упрётся, оттуда один путь, вокруг топей по Лягушачьей гриве. Потом по высокому берегу ручья можно до самого Нирмуна добраться.

— Тогда ты, Тлустр, — ведьма повернулась к дородному мужчине, сломанная рука которого в лубке из древесной коры верёвкой привязана к туловищу, — пошлёшь человека в круглый дом. Пусть расскажет о богатом чужеземце, который уносит вдоль Нирмуна груз золота и заморских самоцветов, затем проведёт северян короткой дорогой. Заморского колдуна убьют заморские разбойники. С корабля без меня ничего не трогать!

— Но, мудрая, как…

— Вы уже достаточно натворили сегодня. Хочешь ещё незнакомое проклятие в свой род принести? Ждите. После похорон отца я проверю, что там от колдуна осталось. Заодно и божью долю определю.

— Как скажешь, мудрейшая, не подумали мы.

Ведьма откинулась на скамье, перевела дух.

— Всё, устала я. Идите. Мне ещё отца к погребению готовить. Когда за недотёпами хлопнула дверь, обернулась к занавесу:

— Ну, что скажешь?

Грубая ткань приподнялась, из‑под неё показалось облитое металлической чешуёй плечо, сильные руки перебросили через змеиную яму широкую доску. Немолодой грузный мужчина ловко прошёл над змеиным кублом, сел рядом с ведьмой. Длинный узкий меч в кожаных ножнах установил перед собой, привычно сложив руки на рукояти. В окладистой черной бороде хорошо видна седина.

— Я оказался здесь вовремя.

— Лучше бы ты пришёл раньше, тогда отца не нужно было бы хоронить.

Широкая мужская ладонь по — хозяйски огладила женское бедро.

— Твой отец прожил долгую жизнь и умер неплохо — для ведуна. И так пережил свой разум. Он ведь под конец поверил в свою великую силу и мощь Жащура. Зарвался и свернул себе шею.

— Перерезал.

— Невелика разница. Он начинал нам мешать.

Женщина накрыла мужскую ладонь своей:

— Не сейчас. Как думаешь, чужак на самом деле могучий воин?

— Ты хочешь, чтобы я судил о человеке со слов этих пожирателей рыбьих потрохов, женщина? Они едят столько рыбы, что их кровь стала такой же вялой и холодной, как их пища!

— Думаешь, справятся с ним сканды?

— Я не собираюсь гадать о том, что просто узнаю завтра. Если чужак и вправду так хорош и сможет сократить банду из круглого дома, мы будем готовы и доделаем эту работу. Прорвётся — младшие пойдут по его следам, ты слышала, он не знает здешних дорог.