Закрытое небо (СИ) - Ручей Наталья - Страница 41

В окна, словно издеваясь над ситуацией, светит яркое солнце. Я жмурюсь, закрываю глаза, устаю смотреть на эту светящую красоту. Спохватываюсь, только когда машина въезжает в город.

— Цветы… — поворачиваюсь к Владу.

Машина останавливается у цветочного магазина. Я качаю головой, когда Влад хочет выйти вместе со мной, и захожу сама в ароматный рай. Рассматриваю цветы — такие яркие, красивые, и теряюсь: я не знаю, какие любила Алина. Но мертвый венок покупать не хочу.

Только цветы. Пока живые. Которые увянут после, вместе с моей подругой.

Кожу пронизывает мороз от таких мыслей — я все еще примеряю смерть к Алине, не принимаю ее. Наверное, потому и выбираю белые, пушистые хризантемы — они как облака, на которых будет легче парить душе. Беру десять штук, на вопросительный взгляд продавца: не ошиблась ли, только качаю головой, и запрещаю перевязывать стебли траурной лентой.

Знаю точно — Алина была слишком яркой, чтобы любить малейший намек на уныние, грусть.

У подъезда толкутся люди. Я сижу в машине, прячусь за окнами, ищу в себе силы, и выхожу лишь когда подъезжает автобус для гостей и грузовая машина, на которой привозят гроб.

Я жду, пока его размещают на табуретках, жду, пока возле него собираются полукругом люди, и только потом подхожу. Стою позади остальных, чтобы не видеть, чтобы не смотреть, чтобы не верить, чтобы не отпустить…

Кто-то, кто стоял передо мной, отходит в сторону — ему дают фотографию Алины, и я смотрю на смеющееся лицо красивой светловолосой девушки, смотрю, смотрю, не моргая, чтобы не сбиться, чтобы не бросить взгляд в сторону. Туда, где убивается мать. Туда, где над ней стоит ее муж, чуть сгорбленный, и тоже не желающий смотреть в гроб.

Мелькают незнакомые лица людей, некоторые из них мне кивают, что-то говорят, но я не уверена что. Кому-то из них вместо меня отвечает Влад — он стоит позади, так близко, что я могу прислониться спиной, опереться и не упасть.

Кашель душит. И мелькает мысль — если он вырвется, может быть… есть ли надежда, что он разбудит девушку, чьи светлые волосы я вижу, все-таки вижу…

Светлые длинные волосы, такие красивые, за которыми она всегда так ухаживала, а теперь…

А рядом, возле матери и отца Алины стоит совершенно обычный парень — ничего особенного, лицо не запомнишь, да и роста невысокого. Он смотрит куда угодно, но не на гроб.

— Ее молодой человек, — доносится чей-то шепот. — Это из-за него она спрыгнула со скалы.

Один шепот подхватывают другие, хотят вмешаться те, кто знают лучше, ближе живут, те, которым уже успела выплакаться мать девушки. Я слушаю их и не верю. Это какая-то глупая, лживая, какая-то неправильная правда, которая убивает мою единственную подругу.

Нелепость, случайность и рок.

В последний день в Крыму Алина и Борис (последний день, последний мужчина…) решают сделать прыжок со скалы. Она никогда не увлекалась роупджампингом, да и он тоже, но им хотелось насытить этот день незабываемыми событиями.

Оба боялись. Смеялись от страха, подначивали друг друга. Первым должен был прыгнуть Борис, но он замешкался, засомневался, стал уговаривать Алину передумать, но ей хотелось заполучить эту яркую искру в их совместных воспоминаниях.

— Оставайся. Жди меня. Тогда я сделаю это вместо тебя! — рассмеялась Алина, поцеловала любимого, прыгнула вниз, и…

Канат почему-то порвался.

Хотя все оборудование проверялось, и это были не спонтанные прыжки, а под надзором профессионалов.

Я всматриваюсь в лицо человека, которому своим прыжком Алина спасла жизнь, и грусти не вижу.

А, может…

Я все-таки приближаюсь к гробу, кладу цветы поверх остальных, а потом медленно-медленно поднимаю взгляд, скольжу по светлой одежде, по тонким пальцам того, кто лежит в гробу, превозмогаю себя, перевожу взгляд на лицо и едва не вскрикиваю от удивления.

Резко отступаю назад, выдыхаю несколько раз, как будто долго бежала и шепчу Владу, в которого упираюсь:

— Там не она… не она…

Он просто прижимает меня к себе, а потом отводит к машине. Дальше от людей, которые услышали и теперь оборачиваются. Прочь от одногруппников и старосты, которая вырядилась в черное безупречное платье, как будто собралась на коктейльную вечеринку. Прочь от криков потерянной матери Алины.

Я жадно пью воду, которую дает Влад в машине, наконец-то откашливаюсь и понимаю, что никогда подругу уже не увижу. И это была она, просто ревнивая смерть ее изменила, забрала ее красоту.

На кладбище мы едем следом за всеми — печальный поток из машин, впереди которого грузовик. Когда предлагают проститься с усопшей, я не нахожу в себе сил, чтобы опять подойти. Стою в стороне, с силой вцепившись в пальцы Влада, и рассматриваю мужчину, которого Алина любила.

Я все еще надеюсь увидеть хотя бы печаль на его лице, когда гроб начинают закапывать. Но нет.

И он просто выносит мне мозг, когда толкает прощальную речь, в которой ни толики сожаления.

— Я благодарен, что мы с ней встретились, — говорит он, — благодарен, что у нас была возможность узнать друг друга, открыться друг другу и полюбить. Я рад, что она была в моей жизни. Но надо жить дальше.

В его голосе нет терзаний от расставания. В нем радость от того, что когда-то они были вместе.

И все.

Такое ощущение, что вот сейчас, встряхнувшись от похорон, он пойдет дальше налаживать свою личную жизнь.

И ради этого…

Ради него…

Лучше бы она улетела в Дубаи, чем такая любовь.

Всех приглашают в кафе, но я отрицательно качаю головой, когда замечаю взгляд Влада. Он оставляет меня, и делает то, что я не смогла — подходит к родителям Алины. Я вижу, как они о чем-то недолго разговаривают, а потом он жмет отцу моей подруги руку и по возможности незаметно отдает ему белый конверт. И тут же уходит, чтобы не вздумали возвращать.

Мы отходим к машине, стоим возле нее, провожая взглядом отъезжающие автомобили и автобус, в котором увозят соседок, которые друг у друга интересовались: интересно, будет ли селедка, которую так любила Алина. Не знаю, как сдержалась и не сказала, что она терпеть ее не могла, потому что селедка задерживает воду в организме, а моя подруга всегда думала о фигуре.

Теперь-то что.

Я достаю из сумочки пачку сигарет, выбираю одну, разминаю в пальцах ментоловую капсулу, долго ищу зажигалку, злюсь. Прикуриваю от огонька, который неожиданно оказывается передо мной, затягиваюсь.

Влад бросает зажигалку в салон авто, садится за руль, позволяя мне курить в одиночестве, смотреть на игривое солнце и ненадолго нырнуть в пустоту. Ни слова о том, что можно или нельзя, выбросив в бак пачку от сигарет.

Мы оба знаем, что мне это надо — этот едкий, невкусный дым, который дерет и без того поврежденное горло. Мы оба знаем, что это моя последняя сигарета. И мы оба уезжаем подальше от смерти, выбросив ее частую спутницу — пачку от сигарет.

Надо жить дальше.

По крайней мере, пытаться.

Я разворачиваюсь на сиденье, всматриваюсь в лицо мужчины, который сосредоточенно смотрит на дорогу, и совершенно не представляю, какая нас ждет полоса.

Черная — как эта дорога. Стальная — под цвет его глаз. Или просто серая — как цвет двух лет, которые нас разделили.

Но жизнь приготовила для нас совершенно новые оттенки и краски.

Те,к которым мы не привыкли.

У меня стойкое ощущение, что по моей жизни кто-то снял черно-белый ролик, и теперь мне его просто временами показывают, вырезая ненужные кадры.

Помню черную дорогу, по которой несемся, молчание в салоне авто, запах грейпфрута, который вынуждает делать жадные вдохи, а потом прихожу в себя уже в комнате.

Смотрю на падающие листья, которые гоняет встревоженный ветер, и понятия не имею, как долго наблюдаю за этим.

Вынырнув из странного вакуума, осматриваюсь и впервые осознаю, что эту ночь провела не в прежней комнате с зеркальным гардеробом, который разбил тогда Костя, а в совершенно другой комнате.