Закрытое небо (СИ) - Ручей Наталья - Страница 28

И вдруг я вижу уже не чужое лицо, а Влада. Он приподнимает мою голову, кладет к себе на колени, что-то кому-то кричит. Но я не понимаю, о чем он. Я слышу только второго мужчину, который стоит надо мной, долго смотрит в мое лицо, а потом с горечью говорит:

— Блядь, вот и посмотрели на Снегурочку и новогоднюю елку.

Я с улыбкой закрываю глаза и успокаиваюсь, наконец-то найдя то самое, нужное слово, которое все объясняет.

— Блядь... — тихо шепчу я этому незнакомцу и Владу до того, как меня затягивает в болезненную темноту, чтобы я не слышала холода и запаха хвои с грейпфрутом. — Блядь — это слово мне идеально походит.

Как только в мою реальность врываются звуки и запахи, мне хочется вернуться обратно в беспамятство. Потому что помимо боли, которую чувствую, накатывают воспоминания, и вынуждают переживать все произошедшее снова и снова. И самые неприятные из них — не бег в тапочках по упругому снегу, и даже не удар от машины, а тот разговор Кости и Влада.

Устав от повторов, заставляю себя мысленно закрыть этот день. Вычеркиваю его. Выжигаю. Изменить его невозможно, но чем дольше я прокручиваю его в памяти, тем меньше разбираю, что было на самом деле, а что я добавляю сама, чтобы себя наказать.

К тому же, зачем утруждаться, если расплата уже наступила?

Пара сильных ушибов, трещина в ребрах — это пустяк по сравнению с уродливым шрамом, который красной линией тянется от виска к правому уху. Врач, который меня наблюдает, говорит, что шрам останется, если не сделать пластическую операцию. Он молодой, видно, что верит в профессию и всем хочет помочь и сильно удивляется, когда я отказываюсь от контактов хорошей клиники с проверенными врачами.

Хотя куда больше его удивляет, что я не хочу, отказываюсь видеть человека, который привез меня в скорой и подгонял всех, чтобы поторопились, вытянули меня из забытья, в котором я пребывала.

Но я вообще не хочу кого-либо видеть. Никого — а его больше всех. Поэтому закрываю глаза, едва уловив в коридоре запах грейпфрута. Мелькает мысль, что я ошибаюсь, что это просто больному принесли передачу, но когда дверь палаты открывается, и я слышу шаги, понимаю, что предосторожность и опасения были не зря.

Это Влад.

Не смотрю на него, но кожей чувствую его взгляд. И удивительно, что он застывает не на уродливом шраме, а на губах. Как будто сейчас ему могут нравиться губы на этом лице, с царапинами, ссадинами, синяками и главным украшением, которое просто бросается в глаза.

А он смотрит так, словно видит что-то другое. Кого-то другого. И я едва не выдаю себя, когда ощущаю подушечку большого пальца, скользнувшую по моей нижней губе. Слава Богу, недолго, иначе бы я себя выдала.

Слышу, как он отходит к окну, но все равно мне кажется, что он смотрит на не улицу, а на кровать и белую простынь. Я не шевелюсь, не позволяю себе посмотреть на него и проверить. Я просто чувствую, что это действительно так и не хочу его видеть, не хочу его слышать.

Погружаюсь мыслями вглубь себя, чтобы выдержать это испытание, не думать: зачем он здесь, почему так долго и не уходит. И, кажется, он понимает, что я ускользаю, становлюсь только дальше, и чтобы не потерялась совсем, он наконец-то уходит, что-то оставив на тумбочке.

Выдерживаю пару минут, когда закрывается дверь, медленно поворачиваю голову и вижу новый и дорогой телефон. Не мой. Но когда я беру его, обнаруживаю в памяти все контакты с прошлого телефона и новый: «Владислав Тихонов». Последний решительно удаляю, и только удовлетворенно выдыхаю, как получаю какое-то смс.

Продолжение?

Вряд ли, на первую часть представления наверняка ушли все фотографии.

Дрожащим пальцем открываю сообщение с незнакомого номера и не сразу осознаю, что читаю: какой-то порядок цифр, а потом…

«Этого номера ни у кого больше нет. Мария, позвони, когда будешь готова открыть глаза. Влад».

— Иди к черту, — бормочу, словно он может меня услышать, и удаляю сообщение без толики сожаления.

Такой же трюк со сном проворачиваю и когда приходит Алина. Не могу ее видеть, пока в голове каша из подозрений. Меня никогда не волновали ее отношения с мужчинами, но я знаю, как сильно она любит деньги, и помню ее шутливую фразу: «Маша, я продала тебя за бесценок».

Тогда за бесценок. И тогда это казалось лишь шуткой. Но если бы ей предложили хорошую цену за компромат на меня? К тому же, она так любит фотографировать, и все, что видит, щелкает на новенький телефон.

Я не хочу впускать в себя мысль, что Алина в этом замешана, но она уже рисует внутри моего забитого сердца черные узоры из подозрений. И я не могу заставить себя открыть глаза и посмотреть на нее. Слышу, как она выгружает на тумбочку фрукты, слышу, как крутит в руках телефон, оставленный Владом, и удивленно присвистывает. Слышу, как выходит за двери.

Но в отличие от меня, она слишком хорошо меня знает. И открывает дверь спустя пять минут, заставляя взглянуть на себя и услышать:

— У меня никогда не было подруги, Машунь. И я бы никогда не сделала что-то такое, чтобы тебя потерять.

Я очень хочу верить, что это действительно так. Но пока не могу. Думаю, Алина понимает это по одному моему взгляду, она всегда очень хорошо меня понимала, мне кажется, даже лучше, чем я.

— Я завтра приду опять, — говорит она таким тоном, будто я спорю или вообще собираюсь ей отвечать. — Ты меня не выкинешь так легко из своей жизни, поняла меня? Я не хочу… не могу… ты слишком мне дорога.

На языке впервые за все время нашей дружбы вертится колкая фраза: «Неужели даже дороже денег?!». Но я проглатываю ее и молча смотрю, как закрывается дверь, чтобы вскоре впустить нового посетителя.

Странно, но Николя не вызывает во мне отторжения. Возможно, потому, что ему от меня ничего не нужно, он меня мало знает, и ему нет дела от моего состояния и того, чего я хочу.

Он просто здесь.

Садится у кровати на стул, качает головой, замечая шрам и смело говорит о том, что случилось вчера.

— Быстро бегаешь. Никто не успел догнать, кроме Влада.

— Он тоже меня не догнал, — я готовлюсь спорить до хрипоты, но Николя пожимает плечами и согласно кивает.

Потом замечает на тумбочке телефон, ухмыляется, легко догадавшись.

— От него?

И я не знаю, почему именно его прошу о том, чтобы он подал мою сумочку, которую кто-то оставил на подоконнике — кто-то, я не хочу думать кто, не хочу, хотя знаю. Достаю свой старенький телефон, собираясь избавиться от подарка — с меня их хватило — и понимаю, что телефон уже не подаст каких-либо признаков жизни. Он смотрит на меня черными трещинами, остается в руках изогнутой батареей и показывает пустые дыры для симок.

То есть, в новом телефоне вставлены мои прежние карты. Заботливо, что и сказать. Только к чему это все?

— Можешь купить мне сим-карту? — снова прошу Николя.

Он не удивляется просьбе и не ленится тут же ее исполнить. Испаряется на пятнадцать минут, вставляет вместо меня новую карту, перекачивает контакты с другой, и на моих глазах ломает ее и бросает в урну у входа в палату.

Николя очень долго сидит у меня. Уже вечереет, а он не уходит. Я даже заслушиваюсь его мечтами о собственной выставке. Он говорит увлеченно, и это меня отвлекает.

Пытаюсь проанализировать, почему с ним легко. И прихожу к странному выводу: наверное, потому, что для него неприемлемы не просто те фотографии, а в принципе отношения между мужчиной и женщиной. И он не боится сделать мне больно, ему все равно.

И мне все равно на то, что он видит, когда смотрит в мое лицо.

Я настолько привыкаю к присутствию Николя, что немного теряюсь, когда он собирается уходить.

— Был рад с тобой познакомиться, — говорит он с усмешкой. — Я твой личный фанат. Никто не выводил Влада из зоны комфорта так часто и быстро, как ты.

Мой фанат оставляет в моем телефоне свой номер, вскользь говорит, что будет рад, если окажется чем-то полезен, а у двери оборачивается и сообщает: