Мы же взрослые люди - Гурина Юлия - Страница 32

Зачем все это? Может быть, вообще не нужно? Ринат спрашивал себя об этом. И в глубине себя слышал приглушенный ответ, что дальше идти нужно. А вот зачем, ответа уже не было. Нужно и все. Но зачем?

Наверное, поэтому Ринат так рвался в Австралию. Она так далеко, там все по-другому. Там пришлось бы заново все начинать. Вторая жизнь, вторая молодость. Для чего нужна вторая жизнь? Что не так с первой? Только ли то, что она уже закончилась? Или с ней всегда было что‑то не так? Почему так ценна молодость для него? Почему так страшна зрелость?

Ринат думал, времени было много, прикидывал разные варианты. Ему впервые выпало достаточно времени не спеша подумать обо всем. И впервые он не боялся, то есть боялся, даже очень боялся думать, но шел сквозь страх за своей правдой. За своими правдами.

В воскресенье он обвинял во всем ВИЧ. Медсестры уже узнали его статус и нервничали при нем, надевали перчатки, отводили взгляд. В понедельник Ринат понял, что и без ВИЧ все было бы примерно так же. Может быть, спустя несколько лет. И без ВИЧ прошлое оставалось бы его прошлым.

Ринат думал о жене. Диле. Насколько она действительно любила его. Дурацкая мысль для мужчины, но когда есть время на любые мысли, можно подумать и дурацкие. Так же бы Диля любила своего мужа, если бы мужем был не Ринат? Любила она исходя из своего долга, своей природы, потому что ее так воспитали или потому, что мужем был именно он – Ринат? Этими вопросами он подбирался к самому главному вопросу. А любил ли он когда-нибудь? Любил ли он Дилю? Ведомо ли ему чувство любви? Любил ли он себя? Любовь же – это чувство, так ведь? Значит, должно быть ощущение где‑то в теле. Это же не мысль? Не умозаключение. Или любовь – это решение, которое ты принимаешь, проанализировав свои чувства? Или привет из бессознательного, сила, которая толкает туда, куда сам не пойдешь? С влюбленностью все проще – химическая реакция, гормональный всплеск, инстинкт размножаться. Со страстью тоже понятно, хотя есть вопросы, почему привлекают определенные типажи. Но вот любовь. А есть ли она вообще?

Есть, слышался в глубине сознания ответ. К детям точно есть. К своим детям. К родителям тоже есть, если повезет. А к женщине? К Диле, например, есть любовь? Если по-честному, для себя одного только узнать, есть она там, внутри, эта чертова любовь? А к Нине?

Любовь – это же что‑то про свободу, да? Когда не заставляют? Когда даже наоборот, а ты все равно. Так, быть может, любовь проще почувствовать, когда ты против течения? Про любовь Ринат мысленно говорил с Ниной:

 – Вот ты столько знаешь про любовь. Говоришь про нее. А что это такое? Как понять, есть она у тебя или нет?

Воображаемая Нина отвечала:

 – Ты поймешь, когда почувствуешь.

 – А вдруг не пойму?

 – Поймешь. Ее ни с чем не спутаешь.

 – А вдруг спутаю, вдруг я уже ее спутал, и она где‑то есть, а я забыл где.

 – У тебя же есть дети, ты поймешь.

Как бы все подытожить? Или оставить вопросы открытыми? Ринат оставлял открытыми, чтобы на следующий день думать об этом снова. Зачем жить дальше и есть ли любовь? Он не замечал, но они, вопросы, и даровали ему вторую жизнь.

Через несколько дней после поступления в больницу Рината отправили к психиатру. Протокол, через который проходят все парасуицидники. Их теперь по желанию (а раньше принудительно) госпитализируют в психиатрическую лечебницу. Высокий сухопарый мужчина с седыми волосами и седыми бровями, Антон Львович, встретил Рината дружеским рукопожатием.

 – Я должен вам предложить госпитализацию в наш стационар.

Слово за слово, разговорились. Психиатр оказался верующим христианином. И такое бывает с психиатрами.

 – Вижу, что вы в подавленном состоянии. Вам бы препаратики кое-какие попить. Но что хуже, вы внутри себя потеряли Бога.

 – Да его там и не было.

 – Вы заблуждаетесь, был и есть.

 – Ну и как его искать прикажете?

 – В молитве. В думах. В добрых делах он обретается.

 – Тогда я безнадежен. Только думы если, остальное – не моя тема.

 – Знаете, что я вам скажу, я больше пятидесяти лет работаю врачом, за свою практику я видел очень много разных случаев. Сотни, тысячи. За это время сама психиатрия сильно шагнула вперед и вбок. Я вижу людей. Я полвека среди психически больных, да я сам стал таким же, наверное. И я вижу, что вы не мой пациент. Вы сбитый, да, но не для нашей клиники контингент. Мой вам совет – ищите Бога в себе. Вы хороший человек, я верю, вы найдете. Рецепт на лекарство я выпишу. И больше не повторяйте эти эксперименты с удушением и всем прочим.

Ринат вертел этот разговор в памяти несколько дней. «Умеют же эти черти – психиатры…» И отправился на поиски Бога в себе. Делать‑то было особо все равно нечего. 

Снег под новый год имеет свое значение. Он заволакивает собой – белым, чистым, пушистым, – землю. Он слегка обнуляет прошлое, как бы приводит к чистому листу. Как будто ты заводишь новую тетрадь в школе, где еще ничего не искалякано и нет двоек, и можно попробовать жить начисто.

Нина с детства с трепетом относилась к первому снегу. И к новым тетрадкам. С начала зимы снег выпадал и таял. Обнадеживал и разочаровывал. А как только он уже выпал основательно, залег на газоны, осел на ветки деревьев и на крыши домов, тогда уже стало спокойнее. В природе порядок. На дворе декабрь, снегу положено в декабре лежать, вот он и лежит.

И изнуряющая тревога, связанная с вероятностью заболеть ВИЧ, как будто тоже скрылась под снегом, отступила до весны.

Город погрузился в новогоднюю суету. В доме наряжали елку. Илья принес норвежскую пихту, высокую, почти до потолка, пушистую. Пихту поставили в угол гостиной, пихта распушилась и гордо ждала, когда ее нарядят. Легкий запах хвои наполнял комнату. Едва уловимый, не то что у наших российских лысых, но ароматных елок. С антресолей Нина достала коробки с игрушками и гирляндами. Богдан радостно скакал вокруг коробок, разбил несколько шаров. Расплакался, требовал склеить паровозик. Но тот разбился в пыль. Нина усадила сына к себе на коленки и рассказывала сказку про то, как осколки соберутся в новый волшебный паровозик, который уедет прямо к Деду Морозу по ледяным рельсам. Осколки собрали на бумажечку, завернули в пакет и договорились выйти на улицу и оставить в лесу. Богдан успокоился и уточнял детали поездки паровоза.

Для Нины Новый год долго был волшебным праздником. Она чувствовала это волшебство внутри, ощущала его в особом настроении, в трепете где‑то в области ключиц. Еще с детства она придумывала подарки для родителей, писала письма Деду Морозу и оставляла их на подоконнике, чтобы он подлетел к окну и все прочел. В их семье была легенда, что настоящий Дед Мороз никогда не является к детям. Он эфемерен как дух, как привидение зимы, только очень доброе. Он летает, смотрит на детей, заглядывает в окна, читает письма и старается исполнить детские заветные мечты. Нина верила в него лет до десяти, наверное, а потом начала что‑то подозревать.

Алине была рассказана тоже такая версия. И она верила в Деда Мороза, а потом, лет в тринадцать, призналась, что очень быстро просекла разводилово, но подыгрывала взрослым, потому что тогда подарков больше. Ведь были подарки и от родителей, и от Деда Мороза. Прагматизм достался Алине от отца. У Нины прагматизм был атрофирован, но вместо него разросся наивный романтизм.

Каждый год Нина покупала новогодние украшения, светящиеся гирлянды, выбирала их на рождественских развалах и в дорогих магазинах, как какой-нибудь шеф-повар может выбирать продукты на базаре для своего коронного блюда. Нина вертела шары в руках, сравнивала, какой из них более достоин занять место на семейной елке.

Но последние пару лет новогоднее настроение перестало навещать Нину. То самое, с трепетом в ключицах. Нина повторяла все те же действия – и покупала шары, и бумажку с желанием сжигала и выпивала с шампанским под бой курантов, но настроения не было. Как будто это не Новый год, а обычный день. Так хотелось его снова вернуть.