Рожденная избранной (СИ) - Эйзен Ольга - Страница 47

Кевин широко улыбнулся и заглянул мне в глаза.

— Тогда я еще более мифическое существо, чем представлял себе, — произнес он, и мы вдвоем засмеялись, пересекая порог кабинета испанского.

Оглянув класс, наполненный людьми, я прошлась до своей парты и кинула на нее рюкзак. Почему-то мне показалось, что сегодня здесь слишком много людей, хотя на деле практически все лица, которые мелькали в небольшой классной комнате, были мне знакомы. Особенно громадная толпа окружила третью парту у окна. Все о чем-то оживленно болтали, посмеивались, громко что-то кричали, и я, привстав на цыпочки и всматриваясь в сборище, пытаясь отыскать причину всеобщего интереса, оглядела лица некоторых присутствовавших, но, так и не поняв, в чем дело, покачала головой и опустилась за парту.

Кевин медленно подошел ко мне, настороженно вглядываясь в толпу и не отрывая от нее взгляда. Лицо его выглядело максимально серьезным, чем-то встревоженным. Оно вдруг побледнело, а светлые серебристые глаза заметно потемнели, превратившись в два глубоких зимних озера, покрывшиеся толстой коркой льда. Я смотрела то на него, то на собравшихся у окна людей, особенно обращая внимание на последних и с особым усердием пытаясь разглядеть в них что-то неладное.

— Что-то не так? — тревожно спросила я, сдаваясь, все еще не замечая никакого подвоха.

Кевин опустился за парту и придвинулся ближе. Несмотря на то что по моему телу тонкой полоской пришлась электрическая волна, я не стала отодвигаться и осталась на месте.

— Смотри, — сказал он, едва заметно кивая головой в сторону толпы. — Видишь того парня?

— Которого? — спросила я, однако ответа не потребовалось. Среди гущи знакомых лиц выбивалось одно, не виданное мной ранее, но чем-то привлекающее к себе. То ли почувствовав мой взгляд, то ли просто случайно повернувшись, парень приподнял голову и встретился с моими глазами, отчего я вздрогнула и тут же перевела взгляд на Кевина, который, в свою очередь, не отрывался от этого человека ни на секунду.

— Кто это? — спросила я его, наблюдая, как лежащая на парте ладонь медленно сжимается в кулак и напрягается. — Ты знаешь его?

Кевин, казалось, с трудом оторвался от лица незнакомца, сглотнул ком в горле и как-то растерянно, встревоженно, даже напугано посмотрел мне прямо в глаза.

— Это он, Андреа, — прошептал он. — Это Элмер.

20 мая 2002 г.

Лондон уже давно погрузился в загадочный мир ночной тьмы. Серебристая луна своим холодным, мрачным сиянием освещала улицы, покрывала черные крыши домов тонким сияющим покрывалом, сотканных из своих лучей. Все занятые люди, уставшие за день и жаждущие отдыха перед новым, не менее тяжелым днем, полным проблем и переживаний, уже наверняка легли спать и сейчас нежились в своих постелях, укладывая пульсирующую в висках голову на мягкую подушку и натягивая на себя уютное одеяло. Да и кому не захочется после долгого, насыщенного событиями дня, измотавшего тебя полностью, прийти домой, упасть в объятия всегда ласковой кровати и забыться на несколько часов, выпасть из реальности, уплыть по плавному, неспешному течению в царство снов?

Но не такая ночь ожидала сегодня людей, засидевшихся в зале лондонского аэропорта, терпеливо дожидавшихся своих самолетов, которые все вот-вот должны были забрать их отсюда и подарить им возможность встретить рассвет уже в совсем другом месте. И Они, два этих влюбленных до беспамятства человека, сегодня должны были коротать свое время, ожидая самолет, с путешественниками, трудоголиками, теми, кто надеется поскорее встретиться с дорогими им людьми.

В этот момент они были привязаны к Лондону еще больше, чем за всю свою жизнь. Даже если до этого Они по каким-то своим проклинали этот город, желая выбраться отсюда и никогда не возвращаться, сейчас он казался им идеальным местом, расстаться с которым означало бы оторвать значительный кусок от сердца. Она провела здесь свое детство, делила с пасмурным лондонским небом все свои тревоги и радостные моменты, а Он встретил здесь Ее, и перед этой встречей вмиг померкли все события Его жизни. Встретив Ее, он словно заново родился; его сердце, охладевшее до этих пор, вдруг затрепетало ожившей птицей, так долго томившейся в ледяных объятиях смерти и внезапно взлетевшей высоко над землей, будто и не была она мертва вовсе. Этот город стал началом новой истории для Них обоих. Дома, улицы, каждый камень и каждая травинка этого города хранила в себе воспоминание о любви, израненной, прошедшей немало испытаний, впитавшей в себя немало горьких слез, но выстоявшей и продолжающей жить в сердцах юной мечтательницы и ее вновь обревшего смысл жизни нежного спутника.

Особенно им было сложно расставаться с Лондоном сейчас, когда в нескольких километрах от аэропорта, в маленьком домике, в крохотной колыбельке, сладко спала, а, может, бодрствовала частичка их самих, самое близкое и родное существо на свете, обожаемое ими еще до своего рождения. И хоть Они знали наверняка, что Их малышка находится в руках той, кому можно было доверять, той, которая могла бы обеспечить достойную жизнь Их крошке, оба боялись, едва унимая расползшуюся по телу волнительную дрожь, и не могли прогнать из разболевшихся голов все самые ужасные свои подозрения, все страшнейшие мысли. "Если ее найдут, никто уже не спасет ее", — думали Они, но не решались делиться своими мыслями вслух. Они вообще мало говорили в эту ночь, только утешали объятиями и прятали свои огорченные лица на груди друг у друга. Если же Им и приходилось говорить, то разговор Их был крайне осторожным, ласковым и часто ограничивался немногочисленными короткими фразами. Оба слишком устали за эти несколько месяцев, и, выплакав свои последние силы, Они хотели только уехать от всего, от людей, от вампиров, спрятаться в маленькой квартирке где-нибудь в Нью-Йорке и не покидать ее до тех пор, пока Их тела вновь не обретут твердость, сердца не заживут от смертельных ранений, а разум не зажжется мыслями о возможности светлого будущего.

— Ты не голодна? — спросил Он, заглядывая Ей в лицо, покоившееся у Него на груди. — Ты ничего не ела с самого утра.

— Я не хочу есть, — произнесла Она, не поднимая головы, а затем, устремив свой взор на Него, устало спросила: — Сколько еще ждать самолета?

Он бросил взгляд на свои наручные часы и, тяжело вздохнув, ответил:

— Еще полчаса, и, если ничего не отменят, мы уже будем в пути.

Она вяло улыбнулась и снова опустила свои сонные глаза, прильнув к Его груди еще сильнее, еще ближе. Он положил свою широкую ладонь ей на голову и провел холодными пальцами по спутавшимся каштановым локонам, а затем наклонился и поцеловал Ее прямо в макушку.

Крепко обняв Ее, Он поднял голову и, оглянувшись вокруг, к своему огромному неудовольствию заметил высокую тонкую фигуру, возвышавшуюся над усталыми людьми, засыпающими в ожидании своего рейса. Его сердце сжалось так, что, казалось, оно вот-вот разорвется, и одновременно в груди Его разлилось горячее чувство гнева, злобы, нескрываемой ненависти, которую Он уже излучал своими черными, как уголь, глазами. Фигура с присущей ей надменным лицом, таким белым, будто его нарочно вымазали в белилах, и насмешливой улыбкой, с какой она смотрела на всех вокруг, неспеша приближалась к Ним.

"Валери, он идет", — прошептал Он, склонившись над Ее ухом и нежно потрепав Ее за плечо. Она мигом раскрыла сонные глаза, приподнялась, осмотрелась и, встретившись взглядом с тем человеком, которого две секунды назад заметил Он, выбилась из Его объятий. Она напряглась всем телом, как это всегда бывало, когда рядом оказывался этот персонаж, Ее злейший враг, человек, разрушивший Ее жизнь, и тяжелым, горящим ненавистью взглядом стала сверлить его высокомерное лицо. И пусть на деле ничего ужасного не происходило, в Ее мыслях Она уже стерла в порошок эту ехидную улыбку и прищуренные серо-зеленые глаза, даже не дрогнув.

Фигура, обогнув ряд кресел и не потревожив ни одного спящего на них, оказалась совсем рядом, всего в каком-то полуметре от пары возлюбленных, за несколько секунд трасформировавшихся из нежных белых голубков, ворковавших друг у друга над ушком, в обозленных хищников со сверкающими глазами, готовых в любой момент наброситься на неприятеля. Остановившийся около Них в двух шагах, конечно, замечал Их враждебный настрой, который, однако, ничуть его не устрашал, а только веселил. Он и не мог ожидать от Них ничего другого; он прекрасно знал, что его замысел, его действия принесли в Их и без того беспокойные жизни еще больше тревоги и боли, однако какое ему было дело до того, что чувствуют окружающие? Они были ниже, физически слабее его — это он знал наверняка, а потому и не придавал ровно никакого значения тому, что у Них на сердце и как сильно Они его ненавидят.