Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" - Страница 8

Теперь бывший послушник был преисполнен воодушевления, хотя сомнения по-прежнему продолжали терзать его. Жеан не знал иной жизни, кроме монастырской, и хорошо понимал, что его грядущая судьба будет весьма нелегка, но насколько нелегка — оставалось только гадать и, положа руку на сердце, выжидать момент, когда наконец представится возможность познать её тяжесть. Ясно одно: оставаться в тени монастырских стен, когда на священных землях бушует свирепая вражда, когда сам Всевышний зовёт добрых христианских мужей к праведной борьбе, юноша не мог. Он не любил эти стены, хотя ранее сам не замечал этой неприязни во всей остроте, считая пребывание в их окружении должным и неотчуждаемым.

Но вдруг это действительно так, и, покинув монастырь, Жеан убьёт если не тело, то душу?

Он может погибнуть. Ему будет больно. Он станет голодать. Будет терять ближних. Но разве волен Жеан оставаться здесь, когда нечто потустороннее, нечто зловеще-таинственное точно манит, влечёт, взывает к себе пронзительными мольбами?.. Дьявольское искушение? То самое дьявольское искушение, о котором в продолжение его пребывания в монастыре было сказано так много слов и поучений? Но разве может священная война быть угодна Сатане? Нет! Очевидно, всему виной безумие! Самое обыкновенное безумие, одолевшее разум под влиянием уныния!

«Что бы это ни было, нужно спешить! Я не могу находиться здесь ни минуты! Что за гнетущее, всепоглощающее чувство? Хочется петь, ликовать, но одновременно этот странный, болезненный холод не то извне, не то изнутри меня самого…»

Жеан не хотел думать о том, что его сумасшествие — Божье наказание за непокорность, однако понимал, что это предположение наиболее разумно. Вчера вечером он был в лазарете, но инфирмарий не выявил у него и намёка на лихорадку. Неизвестность пугала мучительнее даже самой страшной болезни…

Жеан вяло приподнялся с постели и принялся облачаться в монашескую одежонку, которая сегодня особенно давила и душила его.

«А ещё я совсем не умею сражаться и даже не держал в руках оружия!» — вдруг прорезала мозг Жеана острая, точно сталь турецкого клинка, мысль.

Пио, только что вышедший из странноприимного дома, стоял на паперти, дожидаясь Жеана. Завидев послушника, он тепло поприветствовал его и спросил:

— Ты решился?

— Да, сеньор, — коротко ответил Жеан. — Но мне надо проститься с братьями.

Острый шип ледяной тоски впился ему в сердце.

А если не справится? Если не вернётся, как пророчит аббат Леон? Если не достигнет Иерусалима, но падёт замертво где-нибудь на землях Византии? О — тогда жизнь окажется ещё более бессмысленной!

«Слуги Аллаха… Наверняка они очень сильны и свирепы, раз смогли покорить столько государств, по праву принадлежащих христианам! И даже Господь, неужели даже сам Господь, не смог защитить их?!

Блажь! Безрассудство! Если невозможно иначе, скажи мне, хотя бы скажи, пожалуйста, скажи, почему это случилось именно со мной?»

— Я подготовлю коня, — сообщил Пио, приведя Жеана в сознание, и двинулся к выходу.

Однако высшие силы по-прежнему хранили безмолвие, заставляя ощущать себя ещё более ничтожным перед лицом этого непостижимо громадного жестокого мира.

Подавив тяжёлый вздох, Жеан отправился на поиски Франческо. Ему не потребовалось много времени, чтобы отыскать его. В своей келье, освещённой тусклой лампадой, приор стоял на коленях перед деревянным распятием и вполголоса молился.

— Может, ты раздумаешь? — с мольбой и слабой надеждой в голосе обратился к Жеану Франческо по окончании молитвы.

Чуть сдержался Жеан, чтобы не сказать заветное «да», но всё же ответил «нет». Как можно увереннее, помня наставление Пио.

— Ты не понимаешь, что тебя ждёт.

— Не понимаю. Но чтобы понять, необходимо ощутить. У меня нет иного выбора. Поймите меня, брат… вспомните, что за порыв овладел вами, когда вы приняли решение открыть себя Богу? Неистовое рвение? Возвышенная благодать? Чувство долга, пересиливающее все низменные земные тяготы? Исход всегда один… Помните? Вы подтвердили слова Пио. Если мне суждено быть монахом, я вернусь, вернусь и уже никогда не покину вас. Вернусь завтра. Или на закате лет. Как велит Божественное Провидение. И ни к чему лукавить, не долгом единым движим я — мне хочется повидать мир. Хочется увидеть небо. Вкусить свободы. Понять, как люди живут там — за стенами аббатства, и действительно ли, наконец, реки в Иерусалиме текут молоком и мёдом.

В глазах Франческо промелькнуло смятение. Слова Жеана задели его за самое сокровенное и трепетное.

— И кстати… — спохватился было Жеан.

— Что?

— Сегодня пятница. Во вторник я выбежал из спальни, потому что испугался кошмара, который мне привиделся, а когда возвратился назад, испугался… статуи Бенедикта. Так, что чуть не закричал.

— Бог простит. Ты отправляешься в священное паломничество, не иначе как в центр Земли — это и будет твоё искупление.

— Да…

— П-пойдём, — заикаясь, пролепетал приор.

Жеан поплёлся вслед за ним в сторону монастырской конюшни, где его дожидался Пио со своим боевым скакуном. В кристально-чистых одеяниях рыцарь до суеверного ужаса походил на всадника неба.

— Подожди здесь, мальчик, — велел Франческо и отпер отсыревшие двери конюшни, после чего вышел, ведя за уздцы крепкую белоснежную кобылу.

— Раз ты всё-таки решился, Жеан, прими мой скромный прощальный подарок. Насколько ты знаешь, Лилия — самая быстрая и умная из нашего немногочисленного табуна. Она будет сопровождать тебя, иначе за рыцарями тебе не поспеть, и… будь достойным, сын мой, прошу тебя, будь достойным…

Голос Франческо сорвался. Кроткие глаза его помутились от слёз. Жеан потянулся к расчувствовавшемуся приору, чтобы, возможно, в последний раз сомкнуть его в объятиях сердечной благодарности, но тот, к удивлению, резко отстранился.

— Все мы будем достойны, — промолвил Жеан. — На то мы и крестоносцы.

— Да. Все вы будете достойны… Но всё равно оставайся зрячим, вдруг… это будет не то… Твой Пио, — Франческо понизил голос, — необычный рыцарь.

— О чём вы? — не понял Жеан.

— Ни о чём. Бери кобылу.

— Щедрый подарок, брат Франческо. Клянусь: когда я возвращусь, приведу с собой пять таких лошадей, ведь с ней община многое потеряет.

— Не надо. Цена Лилии ничтожна в сравнении с ценой пилигримства в высших глазах… Иди. Тебе пора. Да благословит Господь.

«Да благословит Господь», — подумал Жеан, не в силах произнести ни слова, и осторожно взлез на кобылу (ему уже приходилось делать это, но не так часто, чтобы приноровиться уверенно держаться в седле), после чего Франческо подал ему ветхую суму с заранее собранными провизией и средствами.

Выйдя за ворота, лошади Пио и Жеана перешли на рысь. Удерживаясь в седле, Жеан то и дело оглядывался назад, на удаляющиеся в тумане крыши аббатства, которому был обязан ни многим ни малым целой жизнью. Чувства его по-прежнему были двойственны: он ощущал восторг и какое-то возвышенное торжество, пока прохладный утренний ветер нежно лобызал пульсирующую кожу. Но в то же время непреодолимый страх и саднящая тоска выедали Жеана изнутри. Больше всего его пугала мысль о том, что, когда к нему придёт осознание чудовищности совершённой ошибки, пути назад уже не будет.

«И каким вихрем меня только туда несёт?» — мысленно спросил Жеан у окружающего мира, но ответом послужили лишь ритмичный цокот копыт, заливистые трели певчих птиц да умиротворённый шелест листвы. А впереди тем временем показалась улица, мощённая базальтовыми плитами и усеянная множеством жёлто-серых домишек.

========== 1 часть “Сан-Джермано”, глава VI “Тарент. Старый знакомый” ==========

Растущий месяц лил своё молочное сияние на земли древнего города Тарента, куда с таким ярым рвением стремился Пио, желая присягнуть на верность норманнскому графу Боэмунду на время кровавого паломничества. Птицы смолкли. Слышался только звонкий стрекот сверчков, да ветер изредка пресекал резкими порывами окружающее безмолвие, трепеща листвой каштанов и миртов. Волнение, охватывающее Жеана, невозможно было передать словами. Оно сводило ему нутро, туманило голову, болезненным холодком сковывало члены… Спать Жеану не хотелось, несмотря на то что кругом царила глубокая ночь, было лишь слегка тошно от постоянной тряски во время езды и мысленного осознания того, сколько ещё неровных дорог предстоит изъездить.