Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" - Страница 53

Жеан уронил голову на колени, сгорая от желания провалиться сквозь землю, навеки лишившись разума и чувств. Он снова ловил себя на мысли, что жаждет любить в Кьяре лишь монахиню войны, лишь её непорочную, святую чистоту, чтобы быть достойным её в той мере, что она достойна лучшей доли. Однако зверское мужское естество, как ни стремился Жеан взять над ним верх, продолжало выявлять наружу всё новые худые плоды, ужасающие своей пошлостью и низостью.

«Ах да… Сильвио!» — спохватился Жеан и, окончательно сползя с постели, поплёлся к выходу.

Он нашёл приходского священника в пурпурном шатре Доменико в неопределённом состоянии и шёпотом окликнул его. Сильвио встрепенулся и вскочил с постели, едва не опрокинув табурет с отварами, разлитыми по деревянным сосудам. Глаза Сильвио нездорово блеснули в полутьме помещения.

— Да. Я здесь. Что тебе, сын мой?

— Как вы? — спросил Жеан.

— Превосходно, — выдохнул Сильвио и попытался улыбнуться, но затуманенный взор его по-прежнему не смог отобразить ничего, кроме тоскливой безысходности.

— Вы уверены? — обеспокоенно спросил Жеан, сам, впрочем, зная ответ на свой вопрос.

— Оставь меня, — с нескрываемым раздражением потребовал Сильвио. — Клянусь тебе… кля… — Грудь его сдавил приступ удушливого кашля. —…нусь тебе… блаженным Августиносом, Амвросиосом Медиоланским, Святым Джерманосом — покровителем наших селений… Игнатиусом Антиохийским наконец… и всеми, вообще всеми почтеннейшими святыми. Ничего серьёзного. Ничего… слышишь? Я просто слегка простудился и переутомился… но теперь, пожалуй, пойду займусь ранеными и прочту молитву. Иди с миром. И не тревожь меня без веской на то причины.

Жеан боязливо отпрянул. Частая раздражительность Сильвио, проявлявшаяся вследствие его недуга, беспокоила куда существеннее, чем сам недуг. Приходской священник, определённо, чувствовал исход этой болезни, равно как и Жеан сердцем давно осознал безнадёжность положения. Участившиеся дожди и северные ветры, сносящие шатры уже сейчас, в ноябре, так что приходилось отгораживать их плетёными щитами, предвещали суровую зиму, а вместе с ней и тяжкие, горестные лишения.

========== 5 часть “Антиохия”, глава V “Морозный ад. Не та война” ==========

Сырой холод болезненно сковал члены Жеана, когда он, неодетый и полусонный, вышел из шатра на запорошённую снегом поляну. Всю ночь ветер яростно выл над крестоносным лагерем, переполняя разум юноши самыми тревожными мыслями и не позволяя сомкнуть глаз до глубокой полуночи. Как оказалось, бушующая стихия несла с собой вовсе не тучи песка и даже не зимний ливень, а снежные хлопья. Колючие и отвратительно холодные. Жеан не помнил, чтобы даже самыми суровыми италийскими зимами ему приходилось ощущать такую лютую стужу, как сегодня на этих мёртвых пустынных холмах.

— Проклятье! Снега сроду не видел, да чтоб ещё в пустыне!.. Нет! Это дурной знак! — негодовал скрючившийся и разрумянившийся от холода Рон, тяжело ступая по глубоким сугробам в направлении своего шатра, расположенного в центре лагеря. В его левой руке болталось безжизненное птичье тельце, которое Жеан поначалу принял за дичь, но, приглядевшись, понял: это был чеглок Рона. — А ну, давай-ка это сюда! Ты уже достаточно съел!

Рожер, по злобной шутке судьбы попавшийся ему на пути и с аппетитом поедавший ржаную лепёшку, присыпанную солью, разом лишился своего завтрака.

— М-м-м… солёная. Интересно, где ты умудрился раздобыть соль?

— Я-я-я… — начал было возмущаться Рожер, когда Эмануэль вступился за своего оруженосца:

— Он сегодня совсем не ел! Это его законная доля!

Рон, надменно усмехнувшись, вгрызся в хрустящую горбушку и издевательски промямлил:

— Ешо бы мяшца… кхе… перед схваткой-то — нынче день скоромный, хотя при других обстоятельствах я бы даже в пост не притронулся к этой крестьянской сухомятке. Ох, и славные пиры были в Таренте: и мясо, и вино, и сласти, и пряности… Что касается схватки, она действительно состоится — сердцем чую. Силы необходимы мне в особенной степени. От моего состояния зависит судьба многочисленного отряда. Проявите хоть капельку снисхождения, милостивые господа.

— Я так не думаю, Рон, — слегка понизив голос, сказал Эмануэль. — В такой день сарацины предпочтут остаться в тёплых постелях. Я уверен, они и снега-то доселе в глаза не видели, чего нельзя сказать об уроженце благословенной Скандинавии. Господь на нашей стороне.

— Что ж, посмотрим, как ты запоёшь, когда мы начнём издыхать сотнями, старый почитатель Тора! Заклинаю Рагнароком, это ещё далеко не предел. Видишь это?! — Рон сунул в лицо Эмануэлю мёртвого чеглока. Тот брезгливо отстранился, и белокурый рыцарь бесцеремонно отшвырнул птицу в сугроб. — Прекрасная охота!

— Настоящий норманн никогда не отступится!

— В этом я не сомневаюсь, — с вызовом покосился на Эмануэля Рон и, не дожидаясь ответа, добавил: — Вот увидите, настанет день, когда мы съедим всех коней, ослов и аланов, а после станем пожирать заледеневшие и перегнившие останки собственных собратьев — ничто не обременит наши одержимые умы, никакое понимание морали нас не остановит! А когда-нибудь вовсе перегрызём друг другу глотки… Знаешь, седоусый вояка, лично я бы предпочёл начать с твоего внука-оружейника. Ткача! Повара! Плотника! Но только не бойца! Пусть мало проку в военном деле, зато много мяса. И жира.

— Я только учусь! — огрызнулся Рожер, прежде чем Эмануэль успел возразить спесивому рыцарю.

— Жаль, неприятель об этом не знает! Готовьтесь, если снег не заметёт нас раньше… Сарацины не дадут послабления.

Рон закутался в плащ, бесцеремонно отпихнул Рожера и поплёлся дальше. Жеан, в котором увиденная картина оставила горькое послевкусие, поспешил возвратиться в шатёр и принялся натягивать кольчугу, кажущуюся теперь вдвое тяжелее и холоднее.

***

Как и пророчил Рон, битва разыгралась на следующее утро, когда солнце только-только выступило из-за горизонта и по снегам лениво потянулись красновато-оранжевые, подобные запёкшимся кровавым пятнам блики. Неосязаемая кровь обагрила валуны, затем уцелевшие кустарники и потекла вверх по стенам Антиохии, предвещая бурное ратоборство. Сарацины вырвались из крепости. Дождь стрел и камней обрушился на полусонный лагерь. Во мгновение ока холмы закружились в бесовском, опустошительном танце белизны и оловира.

Жеан быстро осознал, что сражаться на морозе не менее неприятно, чем в разгар изнурительного летнего зноя. Даже в плотных кожаных рукавицах руки Жеана леденели, и всякое движение отдавалось в них такой тяжёлой, мерзкой болью, что казалось, пальцы вот-вот обломятся под самый корень. Ветер неустанно гнал в лицо острые хлопья снега, срывая скальп и терзая свежие кровоточащие раны, так что время от времени Жеан вскрикивал от резких приступов боли, а после снова стискивал зубы в мучительном напряжении.

«Боже… сделай так, чтобы подкрепление явилось поскорее! Холодно… больно… Господи! — путались мысли Жеана, пока он безуспешно охаживал ногами перепуганного Ивеса. Тот недовольно фыркал, хлюпая кровоточащим носом. — Давай! Ну! Не упирайся! Нам же хуже!»

Как жаль, что у него не было шпор!

«Аллах Акбар!» — пронзительный клич со стороны заставил Жеана развернуться. Крупный сарацин, с покрытым зелёной вуалью лицом, взмахнул саблей перед носом молодого крестоносца, и, несмотря на то что нос был защищён стальной пластиной, он непроизвольно отстранился, хотя нанести ответного удара не успел. Конь сарацина внезапно подогнул ноги. Сарацин покачнулся и рухнул с размозжённой головой, за спиной у него вырос Ян.

— Эх ты! А ещё наездник! — с шутливым упрёком хихикнул бесшабашный мальчишка и, утопая по колена в снегу, схватил за поводья вражеского жеребца. Тот угрожающе зафыркал и засучил передними ногами. Его задняя нога была подсечена. — Ну, давай, хромой! Засиделся я в пехотинцах!

Раздосадованный колким замечанием Яна, Жеан ринулся вперёд, заслоняясь щитом от нескончаемо свистящих стрел. Изворачиваясь на юрких лошадках, лучники стреляли во все стороны, как не мог ни один тяжеловооружённый крестоносец. Узорчатые вымпелы развевались на копьях и, словно блуждающие огоньки, спасительные проблески тепла и жизни, безудержно манили к себе…