Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" - Страница 50

— Не слишком подходящее время для драки, Рон, — заметил Жеан, чувствуя, как в горле начинает клокотать негодование.

— Разве я наталкивал тебя на поединок? — невозмутимо поправил Рон плащевую пряжку. — Я всего-навсего проявил капельку снисхождения, напомнив нашему дражайшему блюстителю кодекса рыцарской чести, в какой синагоге находится его пристанище.

— Сначала расправился с Фарфуром, а после…

— Ах, прости. Кажется, я сказал «синагога»? Право, в действительности я имел в виду «гнездо орла». Ты ведь прекрасно понял… толковый, смышлёный мальчик. Смышлёный, однако же неотёсанный.

— Рон! — окликнул мужчину Эмануэль, по случайности очутившийся рядом, прежде чем Жеан успел раскрыть рот.

Рон, надменно вскинув голову, прошествовал мимо юноши.

— От тебя зависит судьба целого отряда, а ведёшь ты себя не лучше несуразного крестьянского мальчишки! Чванство и кривляния… Так-то нынче уважаемые сеньоры оправдывают честь, почётное происхождение да кольчужные штаны?

— Есть возражения? — с вызовом спросил Рон, вплотную приближаясь к Эмануэлю, что был заметно ниже и тотчас боязливо втянул голову в плечи.

— Мы, кажется, идём на Антиохию, — осторожно напомнил пожилой рыцарь, стараясь не показывать своего страха. — Твои бойцы уже построились.

— Пх. Как я мог забыть?

— Не придавай этому особого значения, — сказал Жеану Эмануэль, не отрывая взгляда от Рона, неспешно удаляющегося в толпу. — Рон до сих пор не может смириться со смертью Эмихо… но Господь справедлив, мальчик. Он видит твоё раскаяние, и это, пожалуй, единственное, что действительно важно.

— Угу.

«Как бы мне однажды не очутиться у подножия небесного Престола благодаря Рону и его безграничной милости», — добавил Жеан про себя.

— Не забивай голову, мальчик. Пока мы не знаем, какую тактику намеревается использовать противник, попытается разбить нас на поле брани, или нам удастся вброд подступить к стенам Антиохии… а то и вовсе нас будет ожидать тяжелейшая война на изнеможение. В любом случае нужно быть готовыми ко всему. Нужно просто быть готовыми.

«Господи! Теперь мы более всего нуждаемся в Твоём покровительстве! Не дай нам усомниться и устрашиться перед лицом грядущих испытаний… ибо никогда врата Священного Града не были к нам столь близки!»

***

Кошмарные звуки битвы сотрясали холмы. По прошествии нескольких дней, проведённых крестоносцами под Антиохией, сарацины, вырвавшись через мостовые ворота, бросились лоб в лоб. Местный правитель, невысокий турок в серебристой кольчуге и зелёном платье, чьё имя пока не было известно Жеану, выждал момент, когда Христово воинство, усталое и измученное жаждой, меньше всего ожидало нападения. Нападения рокового и опустошительного. Это в очередной раз доказывало, что колоссальная крепость не являлась видимостью, миражом, служащим для напрасного устрашения врага, её стены сокрывали поистине великую силу — силу, сопоставимую со всепожирающим буйством пламени преисподней. Недосягаемая снаружи и неуязвимая внутри — лишь отменный безумец, каким в крестоносном обществе не было места, стал бы настаивать на обратном.

Внезапное нападение сарацин с полной уверенностью нельзя было даже назвать нападением, скорее, смертоносным сполохом, точно громадной секирой прорезавшим христианские шеренги и сведшим на нет всякую стратегию, всякое устремление. Теперь это была лишь хаотичная, бесцельная борьба за выживание, сопровождающаяся убийством ради убийства.

Жеан мчался вперёд, старательно пробивая отделяющую его от Отряда Бессмертного Лавра вражескую стену. Меч оглушительно лязгал, соприкасаясь с лёгкими сарацинскими доспехами, что позволяли им резво изворачиваться, но делали бессильными перед лицом франкской стали. Звонко хрустели кости. Кровь, горячая, зловонная, изливалась наружу, окатывая лицо Жеана и заставляя его кривиться от омерзения. Язык юноши едва ворочался, но из последних сил, движимый смутным чувством долга, он выкрикивал:

— Deus lo vult! — И пересохшая гортань болезненно сжималась от натуги, разрывая голосовые связки.

Кровь, сарацинская и его собственная, заливала глаза Жеана. Весь мир сделался багряно-чёрным, а потому действовал он почти вслепую, но успешно, хоть и не безвредно.

«Боже мой! — беззвучно лепетали губы Жеана, когда меч его задевал очередную магометанскую фигуру. — Даруй мне стойкости!»

Сабля промелькнула перед глазами Жеана, и он отбил её, встретившись взглядом с соперником, молодым мужчиной с разъярённым загорелым лицом, обезображенным кровоточащими ранами. Несмотря на то что Никея осталась далеко за плечами юноши, это был всё ещё сарацин. Прежний сарацин в ослепительно сияющих доспехах и мешковатых шароварах. Прежний сарацин, чьи глаза полыхали неукротимым пламенем газавата.

Прежний сарацин!

Два соперника неустанно секли друг друга мечами, с потрясающей точностью парируя удар за ударом. Одинаковые кони волновались и брыкались, что изрядно усложняло ход поединка.

— Ах!

Лезвие сабли обрушилось Жеану на бок. Кольчуга выдержала удар, однако юноша потерял равновесие, рухнул с Ивеса и распластался по земле, на мгновение позабыв о неутешительности своего положения и возрадовавшись твёрдой почве, столь милосердно удерживающей его ослабевшее тело. Но едва турецкий конь осел на задние ноги с намерением растоптать Жеана, он опомнился и прикрылся щитом. Осторожное животное отстранилось, не решившись ступить на шаткую поверхность. Раздосадованный, но упорный сарацин спрыгнул с коня. Жеан вскочил и, сморгнув с глаз капли пота и крови, из последних сил атаковал.

Он лихорадочно кружил вокруг сарацина, нападая снова и снова и проворно уворачиваясь от ударов, что без затруднения мог предугадать заранее.

— Аллах Акбар!

— Dеus lo vult!

Оба они, в одну секунду, произвели стремительный выпад.

Острая боль пронзила правую ногу Жеана, прежде чем он попал в цель. Сарацин не смог отстранить удара и, вполне вероятно, не успел даже осознать произошедшего. Послышался пронзительный хруст шейных позвонков, треск разорвавшейся плоти. Кровь фонтаном всплеснулась в пропитанный смрадом мертвечины воздух. Тело вражеского бойца, обезглавленное, с хлещущей из разорванных артерий слепяще-алой жижей, глухо пало на песок.

Жеан рухнул подле него и, как только приподнялся, ощутил разрывающую боль в раненой ноге. Взяв Ивеса под уздцы и прихрамывая, поплёлся прочь. Копья, мечи и клинки, под улюлюканье и заунывную песнь стрел, неустанно смыкались над его головой.

Точно жалкий дезертир, он снова бежал с поля боя, чтобы блаженствовать на уютном ложе, между тем как его собратья, не щадя ни кровинки, пропитывали пески свежим багрянцем…

«Ужасно! Уродливо! Преступно!»

Тем временем крестоносцы теснили врага обратно к стенам крепости, где в приметных серых нарамниках болтались убитые. Их изуродованные тела, вывешенные на обозрение для устрашения врага, уже начинали клевать вороны. Что самое страшное, не только враги, но и местные жители подвергались умерщвлению и поруганию. Множество бедняков, священников, даже греческий патриарх в пышной фиолетовой рясе, мирно обитавший в Антиохии много лет, колыхались на железных крюках. Истерзанные, кастрированные, распотрошённые.

========== 5 часть “Антиохия”, глава III “Откровение. Болезнь Сильвио” ==========

Меч Жеана заржавел, однако ему удалось раздобыть масло, чтобы отчистить ржавчину. Мучительный голод сводил нутро юноши, и всякий раз, как он напрягался, тянущая боль усиливалась в сто крат. Наверняка Жеан бы упал в обморок, если бы не Кьяра, принёсшая несколько пшеничных лепёшек.

— Ешь, — холодно велела она, присаживаясь рядом, но не вплотную, как частенько делала это раньше. — Сегодня ни солонины, ни сыра, ни фруктов. Становится трудно…

— Не нужно, я не голоден, — начал отмахиваться Жеан, с тоской глядя на болезненные синяки под глазами воительницы.

— Не смей привередничать! Я прекрасно знаю, когда ты последний раз ел… Твои раны едва зажили, пора восполнить силы!