Под небом Палестины (СИ) - Майорова Василиса "Францишка" - Страница 39

— Вы издеваетесь! Я…

В следующую секунду он завыл. Боль не стала сильнее, но её длительность, казавшаяся бесконечной, доставляла Жеану, вкупе с животным страхом, неописуемое физическое мучение. Всё помутилось в его глазах. Уже совершенно ослепший, не переставая надрывно кричать, он бился, брыкался, извивался в руках Сильвио, подобно вольной птице, наглухо запертой в клетке. Ему казалось, будто сотня золотых волков разрывает его на крохотные кусочки, тем самым замедляя и без того мучительный процесс умирания… Каждое движение — боль, каждое движение — боль. Но по крайней мере, теперь он знал наверняка, как страдают грешники в огнях преисподней. Если Жеан выживет, впредь постарается не грешить!

Однако всё завершилось так же внезапно, как началось. Похоже, Бог откликнулся на его горячечное обещание. Весь мир понёсся кувырком.

Жеан провалился в непроницаемую мглу.

========== 4 часть “Анатолия”, глава XII “Монахиня войны” ==========

Зудящая боль сковала тело Жеана, заставив его пробудиться. Жеан лежал в шатре с вымазанным воском и перетянутым жгутом обнажённым плечом, настойчиво пытаясь возродить в памяти всё, что произошло с ним, когда он находился в сознании. Стрелы не было, но глубокая рана пылала огнём, полностью обездвиживая левую руку. Отовсюду слышался пронзительный лязг стали, свист стрел и душераздирающие крики сражающихся. Битва ещё бушевала.

«Но сколько часов, дней, недель я провёл здесь?»

Жеан с трудом выбрался из соломенной копны и поковылял к выходу из шатра, впившись рукой в бок и стараясь не завопить от боли. Яркие солнечные лучи опалили его лицо, и с непривычки он зажмурился. От лохматых лилово-дымчатых туч не осталось даже блёклого следа, а ливень завершился так же внезапно, как начался. Песок, вперемешку с ошмётками перекати-поле, вился над землёй мутными воронками, заметая бойцов, лошадей и изорванные штандарты.

«Я должен сражаться! — осенило его. — Это ещё далеко не конец! Или конец… конец для всех нас?»

Жеан поковылял обратно в шатёр и принялся судорожно натаскивать на себя крестоносное облачение. Юноша начал с тугой пуховой туники. Этот процесс он поистине ненавидел и в конечном итоге даже вспотел от негодования и чудовищных усилий, приложенных ради этого, — глаза Жеана застлала мёртвая мгла. Он не смог не то что надеть кольчугу — даже найти её.

Спустя несколько минут, Жеан уже плёлся по полю брани, перешагивая через трупы людей и коней. Небольшой меч оттягивал его пояс, подобно тяжеловесному валу, а здоровая, вымокшая рука была занята рыцарским щитом. Тело Жеана горело, как на жаровне, пот ручьями сходил с кожи, насквозь пропитывая грубую саржевую рубаху, поддетую под тунику, песок запорашивал глаза. Его мучила жажда. В тот момент он был готов проклясть беспощадное небесное светило, разогнавшее зловещие, но такие желанные дождевые тучи и вновь переполнившее воздух страшной, тошнотворной сухостью.

— Ты оправился! — радостно воскликнула Кьяра, как только Жеан очутился рядом. — Только вот… не думаю, что тебе пока стоит сражаться. У тебя дыра в плече, и чувствуешь ты себя наверняка ужасно! Пошатываешься, точно опьянённый. Возвращайся в шатёр. Собирается буря!

— Сколько погибших? — невозмутимо полюбопытствовал Жеан, тщетно пытаясь принять устойчивое положение.

— Пока держимся. Скоро должно явиться подкрепление… я чувствую. Но нас осталось совсем мало. Боэмунд и Татикий тяжело ранены и отлёживаются в шатрах. Вся земля усыпана телами наших… ай! Вот скотина! — Кьяра заслонилась щитом, отстраняя стрелу. –…собратьев, в то время как потери Кылыча-Арслана ничтожны. Многие из наших полегли от жажды и истощения, а коней уже угнали. Сарацины смыкают кольцо — вот-вот бросятся лоб в лоб! Ты не должен сражаться, Жеан. Иди в укрытие и молись о нашей победе. Молись горячо, искренно! Молись беспрестанно!

— У тебя есть вода?

— Нет… прости. Отправляйся в шатёр. Иначе рухнешь, но уже не встанешь. И молись! Молись!

— Слишком много молящихся. Слишком много, — процедил сквозь зубы Жеан. — Тогда как действующие необходимы нам не меньше.

И с этими словами Жеан бросился в гущу сражения, но в тот же миг резкая боль пронзила его плечо, он почувствовал, как что-то густое и горячее просочилось сквозь рубашку. Знойное пекло сморило Жеана, голова закружилась. Измученный до тошноты, он безвольно упал на землю, и веки его сомкнулись.

***

Жеан очнулся в своём шатре от того, что кто-то настойчиво поил его водой. Слегка приоткрыв глаза, он увидел Кьяру, в жёлтой тунике и с подобранными под плат волосами.

— Пей, — с неожиданной нежностью молвила она. — Ты хотел…

— Довольно, — промямлил Жеан. Воительница отложила фляжку.

Молодой крестоносец прислушался. До его ушей не доносилось ничего, кроме приглушённых стонов раненых товарищей, расположившихся по соседству, пронзительного воя ветра да заливистого звона цикад. С улицы тянуло свежей прохладой, пахнущей полынью и можжевельником.

— Битва закончилась? Мы победили? — негромко спросил Жеан.

Кьяра отрицательно покачала головой.

— Сокрушены?! — всполошился Жеан и вскочил с постели, страдальчески скорчившись. — Недруг торжествует?!

— Нет-нет, что ты! Лежи, иначе лихорадка не спадёт. Подкрепление прибыло и оттеснило врага, но это ещё далеко не конец, а потому рановато говорить о безоговорочной победе.

Жеан шумно выдохнул и прилёг обратно на постель. «Быть может, напрасно я был такого дурного мнения о Роне? В конце концов никто не без греха…» — протянулось в его голове.

— Я взяла твой щит. Тот, что ты подхватил в пылу битвы. С белым оленем, — внезапно сказала Кьяра.

— Но… Я хотел… — смутился было Жеан. — Я всего лишь виллан, никак не не достойный носить рыцарской эмблемы.

— Его хозяин мёртв. Тебе же щит необходим. Причём этот щит — отменный, с железными накладками… и не говори глупостей — пока мы крестоносцы, среди нас не будет ни крестьян, ни рыцарей!

Жеан вздохнул и, стараясь не обращать внимания тяжёлую на боль, будто стиснувшую рёбра, перевёл взгляд в угол шатра. Прямоугольный щит с высеченной на нём головой оленя, увенчанной ветвистыми — насколько позволяла неподатливая поверхность — рогами и крестом промеж них, лежал на полу. Единственная надпись — «Смерти нет» — красовалась под изображением.

— Ну, я пойду?

— Останься! — взмолился Жеан. — Мне… мне неспокойно.

— Прости, я хотела поупражняться с Рожером. Да и поесть мне надо. А ты отдыхай. Тебе нужно.

Кьяра задула свечу, тускло поблёскивающую на табурете.

— Рожер! — выпалил Жеан, как только воительница покинула шатёр, и с жаром всплеснул здоровой рукой. — Рожер, значит!

За прошедшее время отношения Жеана с Рожером заметно обострились. Они больше не вели дружеских бесед у догоравшего вечернего пепелища, значительно реже тренировались вместе, а, как только оказывались в непосредственной близости, хранили гробовое молчание, сверля друг друга испытующими взглядами. Кьяра видела это, и всякий раз, когда Жеан пытался завести беседу об отношениях с Рожером, резко меняла тему либо, зардевшаяся от смущения, вовсе исчезала из круга внимания, пыля длинными полами нарамника. Она догадывалась о том, что Жеан всё знает, что однажды ему довелось увидеть их вместе, и стыдилась этого, боясь, что тот подозревает их во взаимной любви. Молодой крестоносец был полностью согласен с нею. Отдаться Рожеру для такой девы было бы неслыханным унижением. А уж если злые языки распространят эту весть по всему крестоносному обществу (виданное ли это дело — чтобы сеньор заискивал перед простолюдинкой?), как в своё время, не краснея, сделал это Рон, оскорблённый непокорностью воительницы, та и вовсе будет навеки сломлена. Чувство собственного достоинства было развито в Кьяре в особой степени — как ни у единой девушки из немногих, что приходилось знать Жеану. Женская гордыня — самый коварный грех, но в случае с Кьярой её наигранная напыщенность казалась какой-то особенно прелестной, наивной, простодушной и, безусловно, не несла в себе ничего злого или пагубного.