Сияй, Бореалис! Армейские байки (СИ) - "Liz Elzard" - Страница 63

— Эй, Мимоза, а придавленный задницей живосил не теряет своих свойств? — окликнула девочку она.

В тот момент Лирет радовалась так, будто нашла слиток золота. Утомлённые и мокрые от снега, они вернулись в избушку. Мимоза сразу же взялась за дело, очистила корни, натёрла и смешала в ступке с щепоткой каких-то засушенных трав. Воздух наполнил букет травяного аромата, и почему-то этот запах напоминал о лете. Духи-филины всё так же наблюдали за обеими, по очереди мигая глазами-монетками. Девочка оставила пасту из трав настаиваться, а сама ушла в комнату к Седому, захватив посох. Лирет отправилась за ней, хотя её всё ещё не покидало ощущение, что здесь она абсолютно бесполезна.

Мимоза уселась у кровати. Парень, весь бледный и вспотевший от температуры, подавал признаки глубокого сна, но ни скрип половиц, ни чужое присутствие рядом нисколько его не побеспокоили. Лирет замерла у двери, как незваный призрак, который мог только наблюдать за происходящим. Девочка осторожно приподняла одеяло, стянув его с груди Седого. Сквозь хлопковую рубашку отчетливо проступал кристалл из груди. Мимоза взяла посох и кончиками его кристаллов коснулась солнечного сплетения. Парень брыкнулся, точно его проткнуло копьём. Он резко открыл глаза, и Лирет тут же узнала тот взгляд, чужой и звериный. Зрачки парня задёргались из стороны в сторону, его охватила лихорадка. Седой оскалился и зашипел, вонзив испепеляющий взгляд в девочку. Он попытался толкнуть её или схватить, но руки не слушались. На висках и шее проступили жилки.

— Смерти хочешь? — прошипел парень не своим голосом. — Убью…убью!

Мимоза отстранилась назад, отдёрнув посох. Седой закатил глаза и лишился чувств. Он больше не пошевелился, провалившись в сон. Девочка коснулась завитка посоха. Один листик завял и отпал. Мимоза вздохнула и перевела взгляд на Лирет, которая, побледнев, застыла в дверях.

— Так и знала, что он внутри него, — сказала девочка, но для Лирет эти слова оставались малопонятными. — Какое же сильное запечатывающее заклятие здесь.

— И кто же там у него? — вставила вопрос девушка. — Он одержим?

— Можно сказать и так. Принеси-ка пасту живосила и воду, — сказала Мимоза.

Лирет снова осталась без ответа. Кто мог сидеть внутри Седого и зачем он там сидел? Может, у него была альтернативная личность? Это было почти незаметно до каких-то пор.

Мимоза заботливо вытерла платком капельки пота со лба парня. Она делала это осторожно, едва касаясь его кожи, затем разбавила пасту водой и так же аккуратно влила ему в рот. Сила защищала парня, но девочка знала, насколько разрушительна она была для его тела. Этот кристалл следовало вытащить поскорей, тем более что в теле бесточенника сила медленно набирала отрицательные свойства. Загрязнялась. А это могло привести к невозможности восстановить Бореалис.

***

Он всё ещё помнил нежные очертания её лица: небольшой подбородок, длинные и белые, как морская пена волосы и бездонные глаза — такие же изумрудно-зелёные как и у него самого. Странно, что он до сих пор не забыл этот образ и даже помнил голос, будто он никогда не исчезал из его жизни. Он помнил колыбельные, которые переливались этим голосом, похожим на звон хрусталя. Помнил смех. Помнил своё имя, звучащее этим голосом. Помнил, как иногда она играла на белоснежной скрипке и как в Потайных Садах неуклюже бегал по ледяной траве, в теплом полушубке и сапогах, и играл в прятки с той, кого звали Авикаль. И ведь совершенно не забыл родную мать, о которой теперь напоминала только гравировка на пистолете. До сих пор он помнил того, кто всегда следил за ним — высокий ушастый силуэт Лиса. У него был поразительно огромный, бесподобный хвост: белый и пушистый. Мальчик просто обожал виснуть на нём и тискать его, как какую-то отдельную зверушку, но, несомненно, это была неотъемлемая часть Лиса. Зверь обладал на редкость похвальной выдержкой. Иногда он становился человеком: прекрасным юношей в необычных тёплых одеждах и украшениями из перьев на голове. Ремешки и повязки были вплетены прямо в чуть отросшие белые волосы и колыхались от легкого сквозняка. Когда Лис становился человеком, мальчик называл его Аимо.

Хотя Ките хотелось называть его отцом или хотя бы старшим братом.

Но Аимо был духом, который даже толком не умел прятать свои уши и хвост в человеческом облике. Значит, он был всего лишь другом, с которым так весело играть, а потом засыпать, укрываясь тёплым лисьим хвостом, под хрустальным сводом ледяного святилища. Спали они прямо в одежде, потому что в святилище всегда лежал снег и стоял колкий мороз, но это место не теряло своей красоты. Когда небо над Ассей опрокидывало на город чистую ночную синеву, было особенно трудно уснуть. Тогда Аимо поддавался капризам мальчика и разрешал ему полюбоваться звёздами перед сном (в тот момент у него как раз заканчивались идеи для новых сказок), а то бывало и сам залюбуется ими, из-за чего потом оба спали до обеда, пока не приходила мать.

Она старалась приходить каждый день. Когда ненадолго, когда на весь день — именно такие дни мальчик обожал, потому что они до упаду играли в прятки и догонялки. А когда игра заканчивалась, мать уходила куда-то, оставляя своё чадо в самом безопасном в мире месте. В месте, куда вряд ли решит прийти отец, который презирал бесточенников и который хладнокровно отказался от сына. Наследник, рождённый бесточенником, — позор знатного рода. Мать называла отца Этот Человек». Этот Человек имел большую власть, чтобы сделать живого сына мёртвым, но не имел силы против материнской любви, которой было абсолютно неважно, какой у неё ребёнок. Она просто хотела найти того, кто вылечит её мальчика.

— Скоро ты сможешь нормально ходить и говорить, — сказал Аимо в первый день их знакомства.

Точнее мальчик познакомился с ним, когда первые результаты лечения дали о себе знать. Тогда же Аимо и сделал то Лекарство. Тогда же он сказал, что теперь они вместе связаны.

Когда Седой открыл глаза, то не вспомнил ни единого момента из сна — он оставил только странное тяготящее ощущение ностальгии. Парень решил, что ему приснилось что-то из давно ушедших дней. Затем его размышление прервал отвратительный горький привкус во рту, и Седой попытался его сплюнуть. Он живо вспомнил, что совершенно недавно (а может, уже и нет) стоял насмерть против сектантов, но по какой-то причине так и не узнал исход битвы. В любом случае, исход был явно успешным, раз тело оказалось в постели, а не в зарытой могиле, решил Седой. Но вот насколько успешным?

Парень растерянно мусолил на себе рубашку. Он почувствовал, что на нём нет ничего, кроме этой рубашки. Даже трусов. Серых, с божьими коровками. Седой осторожно сел и выпрямился, ища взглядом ответ на вопрос, и нашёл его на стуле чистым и выстиранным, аккуратно сложенным возле остальных его вещей. Кто только додумался постирать его нижнее бельё? А кто додумался его вначале раздеть, а потом одеть? Впрочем, Седой чувствовал себя неплохо, чтобы излишние подозрения смогли навести его на дурные мысли. К тому же в этом доме пахло вкусной едой, а в комнате сидел лупоглазый филин. Плохие люди не заводят дома филинов.

За дверью слышались голоса. Один голос Седой сразу узнал, другой ему был не знаком. Его больше смущало, что оба голоса женские и что обладательница второго голоса могла оказаться как раз той, кто любил стирать чужие вещи. Парень переоделся. Он почувствовал, как голова ещё побаливает, и на макушке только начала проходить кем-то от души оставленная шишка. Пара ушибленных рёбер напоминала о том, что резко двигаться — это плохая затея. Седой осторожно шагнул к двери, прислушиваясь к каждому звуку снаружи.

Лирет сидела за столом и любезно болтала с большеглазой девочкой, чьи огромные косы напоминали красиво подвязанные снопы сена. Обе замолкли и настороженно уставились на парня так, будто он до сих пор был без нижнего белья. Тот замер на месте и, сам того не ожидая, покраснел. Стараясь развеять это ощущение, Седой шагнул к столу и робко уселся. Лирет следила за каждым его движением, словно он нёс гранату, которая могла подорвать их в любую секунду. Что-то в лице напарницы изменилось. Парень подумал, что ей, вероятно, пришлось принимать какое-то участие в стирке его вещей и не только. Этого Седой уже не очень хотел знать.