Гибель отложим на завтра. Дилогия (СИ) - Аэзида Марина - Страница 111

Огненным дождем рассыпались волосы Зарины по груди кхана, обдавая его горько-сладким ароматом пачули. Голова наложницы покоилась на его плече, кончики пальцев нежно щекотали его руку, а губы ласково касались ладони.

– Мой милый, – шептала она, – мой Кхан, рядом с тобой я обо всем забываю. Моя вселенная, мое солнце и небо – это все ты!

Элимер, казалось, совсем ее не слышал, рассеянно изучая потолок. Зарина, заметив это, заметно погрустнела.

– Господин души моей, ты совсем обо мне забыл. Почему? – спросила девушка, вызвав наконец ответную реакцию Элимера, который отвлекся от созерцания потолка и перевел взгляд на любовницу. Впрочем, ничего ей не ответил, и Зарина, помолчав, продолжила.

– Вот уже три месяца прошло, но за это время ты лишь второй раз осчастливил меня встречей. Кажется, все твои помыслы лишь о дикарке…

– Она теперь не дикарка, – прервал ее кхан, поднялся с ложа и направился к брошенной в углу одежде. – Она – Великая Кханне. Госпожа для всех. И для тебя тоже, если ты забыла.

Зарина порывисто вскочила на кровати, глаза ее полыхнули яростью.

– Госпожа?! – прошипела она. – Какая-то дикарка? Если бы твоей женой стала женщина с благородной кровью, я бы поняла. Но айсадка?! Да с тем же успехом кханне могла бы стать и я!

Элимер воззрился на любовницу в изумлении: она выражает недовольство? Сколько он помнил, никогда ранее она себе такого не позволяла.

Однако в следующий момент он рассмеялся:

– Зарина, Зарина! О чем ты говоришь?! Ты – и кханне?! Не смеши, – и закончил уже серьезно. – Что касается Шейры, то нравится тебе это или нет, но она моя жена и твоя повелительница.

– А я для тебя тогда кто?! – в голосе девушки проявились истерические нотки, что снова вызвало у Элимера неудовольствие, и он холодно произнес:

– Думаю, ты сама знаешь ответ.

– Да, знаю! – воскликнула в слезах Зарина. – Служанка, пригодная лишь для того, чтобы ублажать Великого Кхана!

– Не стану тебя переубеждать, – голос его стал еще холоднее, но Зарина не обратила на это внимания. – Но если тебя это не устраивает, так ты не в плену. Можешь хоть завтра возвращаться в Тилирон. Или обосноваться в Инзаре. Я приобрету для тебя дом, ты ни в чем не будешь нуждаться.

– Да что ты нашел в этой жалкой айсадке? – будто не заметив его слов, продолжила девушка.

Глаза Элимера опасно сверкнули.

– Как смеешь ты требовать от меня объяснений? – процедил он.

Только тут Зарина поняла, что наговорила лишнего. Ей ли не знать, что правитель не приемлет, когда ему перечат. Это могут позволить себе только советники. Огонь ее глаз потух, она сползла на пол, упала перед кханом колени и, осыпая поцелуями его руку, быстро-быстро заговорила:

– Прости меня, Кхан мой, свет мой, бог мой, властитель дум моих! Прошу тебя, прости. Сама не знаю, что на меня нашло.

Какое-то время он стоял, взирая на нее сверху вниз, но все-таки взгляд и голос его потеплел:

– Поднимись, Зарина, – почти мягко промолвил Элимер. – Ты прощена.

Девушка тут же вскочила на ноги, трогательно заглядывая кхану в глаза и ожидая его слов. Элимер не заставил ее ждать долго:

– Неуважение к Кханне есть неуважение ко мне, – сказал он. – Запомни это. И следи за тем, что говорит твой язык.

Он рассеянно поцеловал ее рыжую макушку и решительно покинул покои любовницы.

Зарина какое-то время смотрела в закрывшуюся за Элимером дверь. Неприятные мысли бродили у нее в голове: судя по всему, расположение правителя она все-таки потеряла. И что же дальше? Неужели придется отправляться в тилиронское захолустье, где она сможет рассчитывать разве что на нищего мужа-крестьянина? Конечно, кому она нужна – простолюдинка, познавшая мужчину, но не ставшая женой? Даже ее красота и обещанный Элимером достаток  бессильны перед традициями. И останутся ей лишь воспоминания о былом счастье. И глаза кхана – такие холодные и такие любимые – станут сниться ночами.

Лицо Зарины перекосилось, она издала хриплый, яростный стон и, схватив со стола бронзовый кубок с вином, со всей силы запустила им в стену. Красная жидкость, словно кровь, расплескалась по полу, а девушка все еще невидяще смотрела в пустоту и шептала, едва размыкая губы:

"Ты за это поплатишься, Элимер! Ты и твоя дикарка. Я этого так не оставлю. Никто не смеет так со мной обращаться, будь он хоть трижды кханом!".

***

Время близилось к полуночи, и Элимер, выйдя от наложницы, сразу отправился в свои покои. Пришло время, думал он, избавиться от Зарины. Если сегодня она проявила непозволительную наглость, значит, проявит еще не раз. А у него есть намного более важные занятия, чем решать проблемы со своими женщинами. Отправить ее обратно на родину или оставить в Инзаре он решит позже. Тем более, с той поры, как в его жизни появилась Шейра, он практически потерял интерес ко всем прочим женщинам.

При мысли об айсадке лицо его разгладилось. С той ночи после бракосочетания она сильно изменилась. Элимер по-прежнему не питал иллюзий по поводу ее чувств, он сознавал, что любви к нему девушка не испытывает и, вероятно, никогда не  испытает. Но также он видел, что в душе ее больше нет ненависти и страха, а это его радовало.

В целом же айсадка вела себя довольно странно. Иногда дружелюбно и охотно отвечала на его ласки, часто смеялась, что-то рассказывала или спрашивала. В такие дни он всегда старался найти время, чтобы отправиться с ней в степь: они наперегонки мчались по равнине, а еще он продолжал учить ее обращаться с мечом, заменив в этом Видольда. А иногда она вытворяла разные умиляющие его глупости. Например, как-то раз, в начале весны, сорвала торчавшую из земли красную прошлогоднюю травинку и непонятно зачем принялась вплетать в прядь его волос. Когда Элимер спросил, что она делает, Шейра посмотрела на него, пожала плечами и ответила: "Вплетаю траву в твои волосы". И он не стал интересоваться, зачем она это делает, понимая, что услышит лишь столь же незамысловатый ответ. Вместо этого решил просто насладиться легкими прикосновениями ее рук. Несколько раз они заезжали в охотничий домик, радуя этим Еху, который теперь упорно именовал Шейру Великой Кханне, хотя айсадку это изрядно смущало. Там, посреди леса, их ночи казались восхитительнее всего.

Однако в другое время Шейра снова менялась, становясь похожей на прежнюю себя. Неприязненный взгляд, глухой мрачный голос, резкие, зачастую обидные для Элимера слова. Улыбка исчезала с ее лица, она погружалась в молчание, а если что-то и говорила, то холодно и неприветливо. В такие дни Элимер предпочитал оставлять ее в покое: ему совсем не нравилось, когда она вздрагивала и напрягалась в ответ на его прикосновения.

Он, конечно, понимал, что такое противоречие в ее поведении объяснялось борьбой, что велась в ее душе: борьбой между женщиной и айсадкой. Но легче от этого не становилось. Поэтому он не возражал, когда в подобное время она уезжала в степь или лес, иногда надолго, с Видольдом или одна со своими подросшими щенками. Именно в этот период Элимер и вспоминал о наложницах.

***

Весна была в разгаре. Время, когда степь неузнаваемо преображалась, окрашивалась в нежные и яркие тона, наполнялась ароматом и свежестью молодой травы. Увы, время это длилось недолго, лепестки первоцветов скоро облетали, все сильнее начинало жарить солнце, и равнина снова превращалась в покрытую тусклой зеленью  беспредельность. Чтобы не пропустить благословенное время весеннего расцвета, Шейра несколько дней назад отправилась туда со своими гончими. Она, Элимер не сомневался, жила там под открытым небом и была вполне  этим довольна. И раньше, чем через пару суток ожидать ее возвращения не приходилось.