Любовь по-испански (ЛП) - Хелле Карина - Страница 35

Просто влюбленный мужчина. Просто герой. Просто трус. Просто я.

Мне тридцать девять лет. Я был футбольным героем национального масштаба. У

меня маленькая дочь. Бывшая жена. Я жил с женщиной моей мечты.

Я предлагал ей выйти за меня замуж. А теперь она уехала.

И я сплошная черная дыра.

***

Время странно поступает, когда ты горюешь. Оно течет медленно, как несладкий

сироп. Через две недели после отъезда Веры я едва вспоминаю даже подняться с постели.

Солнце и луна вращаются, жаркое лето сменилось ранней осенней прохладой. Я пошел на

работу, и это было единственное мое общение с людьми. Все остальное время я был

наедине с собой, опускаясь в пустоту, которая все больше разрасталась внутри меня с

каждым следующим стаканом виски.

Я пытался хоть как-нибудь связаться с Верой по мере своих сил. Когда не писал ей

сообщения – разговаривал по телефону; если не слышал ее таким способом – смотрел на

ее расплывчатое, но все же прекрасное лицо по скайпу. Я слал ей фото, а она – мне свои в

ответ. Мои пальцы блуждали по экрану, как будто я мог почувствовать ее.

Но мы оба были ранены, сражаясь теперь каждый в своей собственной битве, каждый в своей стране, против собственных врагов. Моим врагом все еще оставалась

судьба. Изабель снова позволила мне забирать Хлою Энн по средам и на выходных, и

сплетни милостиво прекратились. В последнюю неделю один определенный фотограф не

сделал ни одного моего фото, и Карлос Круз согласился на урегулирование нашего

конфликта с оговоркой не печатать ни моих фотографий, ни статей обо мне.

Но вред уже нанесен. Я здесь, а она — там, и мы оба страдаем. Я могу прочитать

это в каждом ее слове, услышать в ее голосе, увидеть это по мрачному выражению ее

лица. Она несчастна и борется с этим каждый день, как и я. Но иногда Вера выглядит

более растерянной, чем я, и менее уверенной в своей возможности вернуться.

Она вернулась в дом своей матери, в свою старую комнату. Она говорит, что ее

мать не была так плоха, как того боялась Вера, но и приветливой она определенно тоже не

стала. Полагаю, какое-то время Вера дистанцировалась и была безразлична, но сейчас, возможно, после пребывания в Испании со мной, моей семьей она прочувствовала, как

ощущается тепло. Могу засвидетельствовать, что из тех раз, когда я встречался с ней, я

сделал вывод, что мама Веры холодна, как лед, и я не могу больше себе представить ее

живущей в такой атмосфере.

Джош, ее брат, был спасителем, как и раньше, но даже он больше ничего не мог

сделать. Вера говорит, что когда она с ним не разговаривает, то ничего не делает больше.

Он работает в ресторане, а у нее нет ничего, чем бы она могла занять свое время. Она

даже не уверена в том, собирается ли устроиться на работу, потому что каждый раз, когда

она пытается, появляется ощущение, будто мать ломает ее планы на будущее. Выглядит

все так, будто она хочет, чтобы Вера уехала жить в Альберту, раз уж не может устроиться

в Ванкувере.

А Вера не могла. Я благодарен ей за то, что она не пускает корни в том месте, откуда они изначально проросли. Она не хочет цепляться и за учебу в январе, потому что

думает о возможности вернуться ко мне. Каждый раз, когда с ней разговариваю, я говорю

ей, что ее будущее здесь, что раз уж мы можем пережить эти месяцы, как уже переживали

однажды, значит, сможем снова быть вместе.

Она никогда не звучит слишком убежденной. У меня такое ощущение, будто наша

связь начинает разрушаться, и я не знаю, что я могу сделать, чтобы исправить это. Я

просто пытаюсь и разговариваю с ней так часто, как могу, говорю ей о своей любви к ней

при каждой возможности, и бережно храню надежду в своем сердце.

Дни становятся холоднее. Короче. Но все еще не происходит ничего, чтобы

ускорило время и привело ее в мои руки в ближайшие дни.

***

На работе сегодня скверный день. Небо затянуто темными тучами, и они

наполняют улицы дождем. Несмотря на то, что технически все еще лето, внезапная

сырость пробирает меня до костей. Мне кажется, каждый чувствует это.

Наш основной вратарь получил травму через две недели после нашей первой

официальной игры, а у запасного какой-то конфликт с Диего. Уоррен и я наблюдаем со

стороны, откуда можно увидеть растущее напряжение среди игроков. В последнее время

для них произошло слишком много перемен – и это начинает сказываться. Они проиграли

первую игру, что, несомненно, не помогало вырулить на правильный путь, а не особо

преданные фанаты уже начали перепрыгивать на сторону победителя, как они делают

достаточно часто.

Когда я уже практически закончил возиться с бумагами одного из игроков, Уоррен

остановился возле моего стола. Я поднял на него взгляд, чтобы сказать, что увижусь с ним

завтра, но он просто завис над моим рабочим пространством.

— Нам надо выпить, — говорит он мне, скрестив руки и прислонившись к моему

столу.

— Прямо сейчас? — удивленно спрашиваю я.

Мы никогда ничего не делали вместе вне работы. Я даже никогда не видел Педро

или Антонио за пределами стадиона с момента начала моей работы. Создается

впечатление, что как только ты попадаешь в команду, их ухаживания прекращаются.

— Это был дерьмовый день, — отвечает он. — Идеальный повод выпить, как

думаешь?

Я пожал плечами, но понял, что согласен с ним, каждый день после отъезда Веры –

дерьмовый. Я хватаю свою куртку и следую за ним через двери. Сейчас четыре, немного

рановато, но также это то время дня, когда я чувствую себя легче, счастливее. Это время

скорого пробуждения Веры. Сложно мириться с разницей в часовых поясах, не имея

возможности пообщаться с ней большую часть рабочего времени.

Обычно Уоррен приезжает на работу на метро, так что мы садимся в мой

внедорожник и находим бар на полпути между нашими квартирами. Это слегка ниже по

склону и внезапно я ощущаю тяжесть тоски в своей груди, потому что такое место

наверняка понравилось бы Вере.

Я скучаю по ней так чертовски сильно, что аж больно.

Мы присаживаемся, и Уоррен начинает нас спаивать. Я удивлен, когда он

возвращается с бурбоном вместо пива.

— Тяжелый день? — интересуюсь у него.

Он только ухмыляется.

— Неее, дружище, это у тебя тяжелый день. — Он звенит своим стаканом о мой. —

Осмелюсь предположить, что несколько тяжелых недель.

Я медленно киваю, глядя на него, пока мы заливаем жидкость в свои рты. Когда он

только пригласил меня выпить, я подумал, что он хочет поговорить о своем уходе и обо

мне, занимающем его должность, но сейчас я не уверен.

— Как ты держишься? — спрашивает он.

Он любопытен, но в его голосе нет злобы, только искреннее беспокойство.

Я глубоко вдыхаю. Я ни с кем о нас с Верой не разговаривал. Если Лючия или мои

родители касались этого вопроса, я уходил. Их голоса и лица таят в себе столько

эмоциональной привязанности к ней, что это разбивает мне сердце и напоминает о моей

потере. Их утрата лишь усиливают мою собственную.

Но Уоррен является довольно беспристрастным наблюдателем. У него нет

эмоциональной привязанности ни к ней, ни ко мне. Вскоре его даже не будет поблизости.

И в связи с этим каким-то образом я чувствую правильным рассказать ему правду, хотя и

больно ее признавать.

Я смотрю вниз на свой стакан, взбалтывая янтарную жидкость.

— Я не держусь, — признаюсь ему. — И это правда.

Его взгляд выражает сочувствие, но без жалости.

— Я знаю, как это.

Я осушил остатки бурбона, обжигая горло.

— Я думал, что держусь, — продолжаю, прочистив горло. — Я так думал, потому

что раз мы уже проходили через это раньше, то я снова смогу вынести это. Но человек, которым я был тогда, кем была она... мы так сильно изменились с того времени. Мы