Время Лохов (СИ) - Безрук Юрий - Страница 39

Отец прав: время неумолимо. Но я еще относительно молод, мне только перевалило за тридцать, здоровья - вагон и тележка, - в моем ли возрасте думать о старости? До этого дня я не пропал, не пропаду и дальше. Веры в свое благополучное будущее у меня хоть отбавляй.

Вроде всех успокоил. Мать загремела у мойки грязной посудой, отец закурил. Но осадок у меня остался. Я понимал: матери меня жалко, отцу тоже, и они в некоторой степени винят в том, что случилось со мной, себя. Но что они могли сделать? Их разве кто спрашивал, когда ломал устои прежней жизни, уничтожал законы прежнего государства в угоду своим сиюминутным потребностям? Ну, так вышло: попали они в жернова эпохи межвременья, в другую не перенесешься, - тужить ли по этому поводу? Лезть ли в петлю, как это сделали некоторые, страшась непредсказуемого, неясного будущего?

Я поначалу перед родителями расхорохорился, но домой пошел с горьким осадком на душе. Образовалось столько горечи, что даже проходя мимо школы и заметив во дворе Ирину, не стал к ней подходить. Что я ей скажу: “Привет, а вот и я. Вернулся”? - “Ну, вернулся и что?” - вправе может сказать она. И правда, - что? “Ты мне снилась”. - “И что? А вспоминал ли хоть обо мне?” - “Да когда было вспоминать? Работа, кофи, Гелила…” - “И я о том же…” - “А встретиться? Как раньше…” - “Нужно ли? Зачем?” И может, прав знаменитый ирландец: “С женщинами надо поосторожней. Один раз застанешь со спущенными панталонами всю жизнь не простит”.

Все это пронеслось в моей голове, пока я прятался за углом, пронеслось, зацепило, резануло по сердцу сожалением: нет, я еще не готов к встрече с ней, может, потом, чуть позже, когда все успокоится в душе…

Ирина все такая же сердобольная: кормила всех, кто ни сбегался на ее зов. Но я меньше всего сейчас нуждался в жалости.

Я еще несколько минут постоял на углу и направился к себе другой дорогой.

Неизвестно почему, но мне вдруг захотелось послушать старую добрую классику (настроение, что ли, соответствовало?). Я вспомнил, что когда искал на балконе кроссовки, наткнулся на старые пластинки с классикой. Сто лет их не слушал! Я постучался в дверь к соседям. Открыла Татьяна (она не у бабушки?). Я узнал ее с трудом: она еще больше преобразилась. Сколько ей исполнилось: пятнадцать, шестнадцать? В ее возрасте два-три месяца существенно меняют облик. Я не видел ее, кажется, месяца три, если не четыре, но как разительно она изменилась: похорошела, вытянулась, острые некогда лицо и плечи округлились - совсем стала барышней!

- Привет, Танюшка!

- Здравствуйте. Уже вернулись?

- Да, приехал, сегодня утром. Мама дома?

- На работе.

- Жаль. - Я замялся, но не хотелось откладывать задуманное: когда еще накатит? - Я вот о чем: помню, у вас проигрыватель был для пластинок. Жив еще? Не дашь мне на пару дней попользоваться? Я с мамой договорюсь, когда вернется.

- Возьмите, - Татьяна впустила меня в свою квартиру. - Мы все равно не слушаем. Он в проходной комнате, на тумбочке.

- Пошли, покажешь, - я пропустил Татьяну вперед.

Я шел за ней, любовался ее девичьей точеной фигуркой в коротком, теплом халате.

- Как живешь? - я не знал, о чем говорить с такой внезапно повзрослевшей девушкой.

- Да ничего, потихоньку.

- Не закончила музыкалку? (Татьяна училась в музыкальной школе на фортепьяно.)

- Еще нет.

- А я вот наткнулся на старые пластинки, подумал, не переслушать ли, пока есть свободная минута. Нравится классика?

- Нравится.

- А упражняешься где?

- У бабушки. В прошлом году тетя Наташа отдала нам свое пианино.

- Но здесь - в исполнении профессионального оркестра! Тут столько красок, столько живого звука… Не хочешь со мной послушать? - неожиданно вырвалось у меня. - Ты чем-то занята?

- Ничем.

- Тебе ведь и самой полезно, как ученице.

Я сам не понял, почему к ней пристал.

- Ладно.

“Ладна”, - тут же искрой вспыхнуло у меня в голове.

“Куда тебя несет, дурья башка! Остепенись!” - одернул я себя.

Мы пришли в одну из комнат, где на тумбочке стоял проигрыватель, рядом с ним небольшие колонки.

- Колонки тоже возьмете?

- Возьму. Боюсь, гнезда в моих другие.

Я отсоединил провода от колонок, свернул их, чтобы не болтались, скрутил сетевой шнур, уложил колонки на крышку проигрывателя. Взяв проигрыватель на руки, спросил еще раз:

- Ну что, надумала?

Татьяна пожала плечами:

- Не знаю.

- Ну, надумаешь, приходи. Я не буду закрывать дверь.

Я вернулся к себе, поставил проигрыватель на стул возле мебельной стенки (соседские колонки можно было и не брать: мои той же “Радиотехники”, только помощнее), подкинул проигрыватель через усилитель, от него на свои “S-30”, стал перебирать пластинки, не зная, с кого начать. Хотелось чего-нибудь разворачивающего душу, вдохновляющего, титанического. Но начать решил с легкого, разогревающего. Поставил “Времена года” “рыжего священника”, плюхнулся на диван. Колонки напротив, весь звук на мне. Записи, конечно, не идеальные, но добирало воображение.

После первых аккордов стены зашевелились, занавески на окне затрепетали, солнце ярче высветило обои - настоящее весеннее “allegro”!

Весна грядет! И радостною песней

Полна природа. Солнце и тепло,

Журчат ручьи. И праздничные вести

Зефир разносит, Точно волшебство.

Весна - раздирающий ноздри, острый запах сырой земли, звенящий щебет непоседливых воробьев на ветвях, аромат набухающих почек, пробивающаяся сквозь серую пелену чистая небесная голубизна, распирающее грудь осознание рождения новой жизни… Весной я всегда набирался свежих сил, может быть, оттого, что родился весной. Вот и сейчас я чувствовал, как они наполняют мою плоть. Особенно во сне. Я снова летал, снова просыпался с уверенностью в завтрашнем дне. Горевать повода не было: недельки две я мог спокойно искать работу, не беспокоясь о том, что совсем останусь без денег: запросы мои сейчас незначительны, квартира оплачена, особых забот нет, терять надежды я не собирался. Жизнь - набор случайностей, в которой самую последнюю роль играет твоя воля…

На “largo”, как из плотного облачка, на пороге выросла Татьяна (все-таки решилась?).

- Иди сюда, - я махнул ей рукой и показал на место рядом с собой. Татьяна присела возле меня. Теперь мы оба были в центре зала, в фокусе звуков.

Я прикрыл глаза, сосредоточился на мелодии, она уносила меня в беспредельные дали. Следующая композиция, следующая…

Пастушеской волынки звук

Разносится гудящий над лугами,

И нимф танцующих волшебный круг

Весны расцвечен дивными лучами.

Когда кончилась первая сторона пластинки, я открыл глаза. Татьяна по-прежнему находилась рядом (неужели она еще здесь? Я совсем, кажется, про нее забыл). Она тоже под впечатлением.

- Ну как? - спросил я вдохновенно.

- Нет слов, - ответила она.

Татьяна не накрашена, но ее глаза выразительны и без туши. Она по-своему была очаровательна, но немножко отличалась от Елены, старшей сестры. У них похожи только высокий лоб и тонкий нос, но маленькие ушки Татьяны чуть развернуты в сторону (“лопухи”, - сказали бы сразу в школе. Может, кто-то так ее и дразнил), но я находил эту особенность оригинальной.

- Я тебя, кстати, не отвлекаю, может, тебе в школу надо? - спросил я.

- Да нет, я уже была на занятиях, забежала домой переодеться да оставить тетрадки - впереди выходные, я пойду к бабушке, останусь до понедельника у нее.

- Ладно. Попить не хочешь?

- Нет, спасибо.

- Тогда я выскочу на секунду, а ты посмотри, что из этого нам еще поставить.

Я отправился на кухню. Татьяна опустилась на пол, где на ковре были раскиданы пластинки.

Я открыл холодильник, достал из него бутылку выжатого матерью абрикосового сока, мой взгляд упал на бутылку шампанского.