То, ушедшее лето (Роман) - Андреев Виктор - Страница 46

Друян зашевелился, пошарил рукой, чиркнула спичка. В землянке густо и сладковато запахло сигаретным дымом. Сигареты Кит привез из Риги и дал одну пачку Друяну. Тот повертел ее, сунул в карман и даже спасибо не сказал. В дороге Друян курил по полсигареты. Оставшуюся половинку аккуратно гасил и совал не обратно в пачку, а прямо в карман… Кит лежал не шевелясь, но косил глазами в сторону своего спутника. Друян неторопливо курил. При каждой затяжке обрисовывался его острый нос с продолговатым вырезом ноздрей и разбегающиеся скулы. Совершенно неожиданно он спросил:

— А постоялые дворы открыты?

Кит помедлил, не решаясь признаться, что он не спит, потом все-таки ответил:

— Открыты. На Мельничной.

— Верно, на Мельничной, — удовлетворенно подтвердил Друян и опять-таки неожиданно добавил: — Хорошо там.

— Чего же там хорошего? — удивился Кит.

Друян ответил не сразу. Кит даже решил, что вообще не дождется ответа. Но на конец тот выдавил:

— Веселое место… Компания…

Кит понял — Друян не может выразить словами того, что так привлекало его на постоялом дворе, и попытался сам представить себе это веселое, по выражению Друяна, место. Мальчишкой он не раз бывал на Мельничной, иногда один, но чаще с Пашкой Захариадисом. Отец Пашки шил домашние туфли, а дядя был совладельцем фабрики «Ориент». Там они тоже бывали, на этом «Ориенте», от которого весь квартал пропах казинаками и халвой. Но это не имело отношения к Мельничной. На Мельничной жила тетя Анна Ризоспастис. Странно, что он до сих пор помнит ее фамилию. Впрочем, легче всего запоминается необычное. А Ризоспастис было столь же незаурядно, как Смит-и-Вессон, Вэбли-и-Скотт. Эти названия не случайно пришли ему на ум. Кроме тети Ризоспастис, Мельничная была связана в его памяти еще и с оружейной лавкой, и если он на Мельничную ходил один, то именно ради этой лавки. Там были две небольшие витрины: в одной — пистолеты и револьверы, в другой — охотничьи ружья, патроны, ягдташи, ножи… Вторая витрина интересовала его меньше, он предпочитал так называемое личное оружие. А тут было на что посмотреть, хотя лавчонка была бедная и даже, как теперь понимал Кит, почти антикварная. Оружие, более или менее соответствующее веку, было представлено парой подержанных браунингов и маузером времен первой мировой войны. Зато была пропасть револьверов: крохотные дамские, с рукояткой из слоновой кости и серебряной инкрустацией, тупорылые «бульдоги», длинноствольные кольты американских ковбоев и какие-то, явно кустарные, крупнокалиберные, как гаубица, орудия смертоубийства. Но не эта лавка имела отношение к постоялым дворам, а тетя Ризоспастис. Хотя, пожалуй, и она не имела к ним отношения. Разве что жила в пределах одного из них. В темной гостиной тети Анны молодое поколение рижских эллинов устраивало театральные представления. Кит побывал на одном из них, но, поскольку все действующие лица говорили по-гречески и выходили на сцену закутавшись в простыни, он потерял интерес к дальнейшим постановкам. Но постоялые дворы Кит помнил. Там пахло конской мочой и сеном. Зимой на замерзших лужах ледок был желтый, и несусветно орали воробьи, пытаясь расклевать окаменевшие клубни лошадиного навоза. Постояльцы, как правило, ходили в полушубках. Одни в добротных, другие в изодранных. И лица у одних были добротные, мясистые, у других — получахоточные, остроносые, как у Друяна. Все, кого Кит там видел, говорили громко, почти орали, хотя и непонятно было, на кого они орут и почему. Иногда визжали женщины, не во дворе, а где-то в номерах, но визжали недолго, словно кто-то быстренько затыкал им рот.

— Девки там хитрые, — сказал Друян, — зазеваешься, вмиг обчистят.

Сказал он это не в осуждение, а даже радостно как-то, будто что-то веселое вспомнил, и Кит подумал, что Друян сейчас улыбается.

— И часто вы там бывали?

Друян вздохнул:

— Два раза. Дела…

Всех дел-то было, подумал Кит, что продал ты своих поросят по дешевке, а потом загулял, потребовал в номер две порции селедки с луком или холодца под хреном, брякнул на стол полштофку и когда заулыбалась твоя потрепанная гостья, ты шлепнул ее по спине и почувствовал, что сам черт тебе не брат. А может, не так. Может быть, прямо с рынка какой-нибудь дошлый земляк потащил тебя в «Лондон», что там же на Мельничной, и засверкали перед тобой зеркала, хуже водки оглушила музыка, и черный, гибкий, как пиявка, официант проникновенно вопросил, что господам угодно, легкую закуску из трех блюд или венский шницель с килечкой и лимоном. Ну, а утром, сколько ни выворачивай карманы — пустота. Хорошо!..

И такая странная установилась между ними связь, что Друян, словно отзываясь на мысли Кита, подтвердил:

— Хорошо…

Кит почему-то с непрязнью спросил:

— А жена у вас есть?

Друян помедлил, затянулся сигаретой так, что табак стал потрескивать, потом сказал подозрительно и злобно:

— Какая еще жена, едрит твою!..

Кит почуял неладное и, подлаживаясь под крестьянское тугодумие Друяна, ответил тоже не сразу и подчеркнуто равнодушно:

— Известно какая, немазаная, сухая.

Он сказал это, и рука его медленно потянулась к карману, где плоско прилегая к ребрам, лежал маленький шестизарядный браунинг.

Друян грязно выругался. А потом затих. Кит долго не верил этой тишине, но постепенно дыхание Друяна стало таким глубоким и равномерным, что Кит успокоился. Стали слипаться глаза. Минуту спустя он спал крепчайшим сном.

А Друян не спал. Не то чтобы он обдуманно притворялся, но ему не хотелось услышать еще какой-нибудь вопрос от этого пащенка, и он, почти безо всякого усилия воли, перешел в состояние тяжелого, полусонного оцепенения, когда и сам не мог бы сказать, спит он или бодрствует. В таком состоянии можно было не думать и не вспоминать, все приходило само собой, словно волшебный фонарь показывал на стене цветные картинки. Говорили, что в кино эти картинки даже двигаются, но побывать в кино Друяну так и не довелось. В те два раза, что был он в Риге, соблазняли его сходить в «Этну» или хотя бы в «Маску», но не дурак он был тратить тридцать, а то и сорок сантимов неизвестно на что. Он и водку в Риге не покупал, привозил с собой трехлитровую бутыль самогона и распивал ее в компании земляков. Закуска тоже была своя, не хуже рижских деликатесов. В первый при-езд он и на девку не потратился. Походил, поприценивался и плюнул: а ну их!.. Но во второй раз не выдержал, был уже под хмельком, да и потребовалась ему позарез одна фря, настоящая барышня да и только. Торговался он, однако, долго. И не будь у нее похмелья, от которого голова тряслась и руки дрожали, черта с два бы согласилась она пойти с ним за один лат. Правда, дошлые земляки похвалялись, будто сговаривают этих барышень за выпивку и пачку «Спорта», выискивая таких, которым каюк, ежели не опохмелятся, но чего мужики не брешут. Да… И эта, однолатовая, при ближайшем рассмотрении оказалась не принцессой и к тому же быстренько ухлесталась самогонкой. Ну, Друян сделал свое дело и пинком ее из номера, безо всякого лата. Девка даже кричать не стала, языком уже не ворочала. После этого Друян ходил и ухмылялся, словно выиграл в лотерее Красного Креста. Тогда жены у него еще не было, обженился он год спустя, когда матку схоронил. Он и раньше заглядывался на Броньку, но та была матке не по душе, да и приданое за девкой выходило хреновое, могло подвернуться что и получше, тут торопиться только дурной бы стал. Но лучшее все не подворачивалось, матка глаза закатила, и вышло ему брать Броньку. Отец у Броньки помер в один год с его, Друяновым, отцом, но мать держала дочку в великой строгости, и Друян был свято уверен, что уж чего-чего, а девка достанется ему непорченая. Тут-то он и обжегся.

Гуляли три дня, но уже после первой ночи Друян помрачнел и гостям улыбался через силу. Но пока все сватьи-братьи не разъехались, терпел. Терпел и неотступно думал: с кем? Могло быть и по-случайному, заиграл какой-нибудь парень на сеновале, и не утерпела девка, знал Друян такие случаи из собственного опыта. Это, по здравому размышлению, можно бы и простить, но в первый же брачный день подслушал он обрывки какого-то шепота, вот только имени не разобрал.