Женщина в Гражданской войне (Эпизоды борьбы на Северном Кавказе в 1917-1920 гг.) - Шейко М. - Страница 45

— Гадины… Кого на колени ставите? Бандиту Сороке поверили? Мы, значит, и кровь, и сердце, и свои молодые жизни за советскую власть отдали. А вы?

Она сняла с головы соломенную шляпу, вынула из кармана солдатской телогрейки деньги, бросила их в шляпу, крикнула:

— А ну, братва, сыпь — давай, у кого что есть! Выворачивай карманы!

Бойцы начали вытряхивать карманы, и в феклушину шляпу посыпались кредитки, монеты и часы. Засуетились и беженцы, открывали сундуки, шарили руками в одежде, где были вшиты потайные карманы, и понесли Феклуше кто деньги, кто серебряные серьги, золотые обручальные кольца и другие вещи. На собранные деньги были закуплены провиант, фураж, бочки — их сейчас же наполнили водой, — и Стальная дивизия вечером того же дня выступила в поход.

За Сухой буйвалой местные руководители догнали дивизию, вернули деньги и вручили казначею бумажку о том, что местное население добровольно снабдило бойцов Стальной дивизии фуражом и провиантом. Феклуша строго посмотрела на них и сказала:

— Что, прошибло? Ну, смотрите же, чтоб в другой раз контру не разводить.

Второй день маршировала по пескам Стальная дивизия. Тяжелый и трудный путь. Справа, из глубин безводных степей, налетали белокалмыки, слева — белые казаки, но бойцы, отражая атаки врага, продолжали идти вперед. В одной схватке с белокалмыками ранили Феклушу в голову. Косой сабельный удар по черепу был легким, но рана беспрестанно сочилась кровью. И все же Феклуша не покидала своей тачанки. С окровавленным бинтом на голове она настороженно сидела у пулемета.

Провиант кончался, вода была на исходе, пересыхали бочки. Люди и лошади получали воду порциями. И чем меньше оставалось воды, тем больше встречалось песка. Он, мелкий, зыбучий, засыпает глаза, лезет в горло.

А с перегруженных повозок все требовательнее кричат больные тифом и раненые:

— П-и-ить! Воды мне…

И Феклуша слезала с тачанки, худая и почерневшая, шаткой походкой направлялась к раненым, отдавала им свои порции воды, утешала их, как могла:

— Товарищи, потерпите немного… Скоро будет Волга… Широкая, бескрайняя, и воды-то в ней…

Она перевязывала им раны, забыв про свою, укладывала их поудобнее на повозках и все приговаривала:

— Дорогие мои товарищи, родные мои… Волга уже близко. Слышите? Это вода шумит…

Больные и раненые успокаивались, потом начинали бредить, и шум жесткого песка они принимали за шум многоводной Волги.

Феклуша лежала на тачанке, закрыв глаза. Ее мучила жажда, но она лежала молча. С востока бурунами катились пески, путали ноги, слепили глаза. И у бойцов слабел шаг, ноги увязали в песке, никли отяжелевшие головы. Буксовали колеса, скрипели оси телег, и возницы с горечью шептали:

— Эх, дегтю бы… Проклятый песок.

Ваня неотступно следовал за тачанкой Феклуши. Протирая очки и прижимая рукой футляр скрипки, он с трудом передвигал ноги. И когда бойцы, обрывая шаг, начали останавливаться и отставать, приседая в изнеможении на песок, Феклуша открыла потускневшие глаза. Увидев Ваню, она улыбнулась и поманила его к себе.

— Ну как, плясунья? — заулыбался Иван Иванович, нагнувшись к Феклуше.

— Ты вот сыграл бы что-нибудь, — попросила она.

— Можно. Заказывай…

— Сыграй веселую, чтоб наши товарищи бодрее шагали.

Ваня вынул из футляра старую, облезлую скрипку. Ее знают все бойцы. И теперь она с ними как лучший и преданный товарищ. Ваня взобрался на тачанку, взмахнул смычком, и на повозках зашевелились забинтованные люди:

— Нажимай!

Ветер злится, переходит в буран.

Песня громче, звонче и выше. Твердеет шаг. Песня подхватывает всех и несет вперед, навстречу пескам. Но вот лопнула струна… Ваня играет на трех. Потом рвутся еще две — играет на одной. И, наконец, обрывается последняя… Иван Иванович замахнулся скрипкой, хотел швырнуть ее в песок, но Феклуша удержала его:

— Не смей! Видишь, как бойцы идут? За что же ты ее…

Она протянула ему руку и сказала:

— Спасибо. И тебе спасибо и вот ей, — указала она на скрипку, — другу нашему. Сохрани. Когда отвоюемся — починим ее, и ты еще сыграешь нам не одну песню о нашей боевой молодости.

И Ваня бережно уложил умолкшую скрипку. Скрипка сделала свое дело. Бойцы твердо шагали с бодрой песней, разрезая стремительным потоком песчаные буруны.

На пятые сутки, утром, Стальная дивизия вырвалась из смертельных объятий песчаной пустыни и подошла к селу Заветное. Взяв запасы воды, провианта и фуража, дивизия в тот же день направилась форсированным маршем к Чепурникам. Здесь разыгрался страшный бой. У Чепурников белые устроили заслон из офицерских полков, калмыцкой конницы и астраханской армии князя Тундутова. В Стальной дивизии не хватало огнеприпасов. Бойцам пришлось сражаться почти одним холодным оружием.

Бой длился сорок пять минут. Стальная дивизия разгромила в пух и прах этот крепкий, казавшийся несокрушимым белогвардейский заслон и открыла себе путь к Царицыну.

После боя Феклушу нашли возле ее «максима» тяжело раненой.

Один из отрядов Стальной дивизии после разгрома Краснова двинулся на Астрахань. Товарищи взяли с собой и Феклушу.

Долго не заживали раны, полученные под Чепуринками. Лишь к концу девятнадцатого года выздоровела Феклуша и смогла вернуться к боевой жизни. С кавалерийским дивизионом 49-й стрелковой дивизии направилась она в Кизляр, откуда думала пробраться домой, в Ростов, и повидать свою старушку-мать. Но не исполнились мечты Феклуши. Дивизион ее был направлен в Баку, где в двадцатом году в боях с остатками отброшенных в Закавказье деникинских банд и погибла боевая пулеметчица Стальной дивизии — Феклуша Литвинова.

Два ранения, две контузии и двадцать пять казацких плетей, полученных мной, отразились на моем здоровье и памяти. Поэтому все подробные факты своей жизни сейчас изложить не могу. Я передаю лишь только то, что сохранилось у меня в памяти до сегодняшних дней.

Я родилась в тысяча девятьсот первом году в селе Сергиевское Александровского района, на Северном Кавказе.

Отца своего я очень мало помню — он умер, когда мне было всего лишь около шести лет. Мать моя, беднячка-казачка станицы Темнолесская на Северном Кавказе, жива. Она была свидетельницей жестоких расправ белогвардейских офицеров с партизанами-односельчанами. В ее присутствии пороли плетьми и меня. В годы гражданской войны моя мать много раз подвергалась преследованию со стороны приходящих в село белогвардейских банд и местных кулаков из-за меня и моего родного брата — партизана. Мое участие в партизанских отрядах и участие моего брата стоили ей много здоровья, но зато сейчас она видит, за что мы боролись. В тысяча девятьсот шестом году после смерти отца, который батрачил тридцать лет, семья наша осталась в крайне тяжелом положении. Для того чтобы кое-как прокормиться, всем нам — матери, мне и брату — пришлось идти на заработки.

Брат мой поступил в ученье к кузнецу, где постоянно и жил, не возвращаясь к нам, а мы с матерью ходили на поденную работу к помещику и местным кулакам — этим и кормились. Когда мне исполнилось восемь лет, меня на летнее время отдавали в няньки, а с наступлением осенних холодов хозяева отправляли обратно к матери, так как я не имела ни, одежды, ни обуви. Нянька Елена — так звали меня в нашем селе.

Е. Кузнецова

В школу я попала уже подростком. Моей матери удалось найти себе постоянную работу сторожихой в местной аптеке, где она получала пять рублей в месяц.

Школу я окончила хорошо, поступила уборщицей-сторожихой в сельскую земскую библиотеку, а в летнее время помимо этой работы ходила также и на полевые работы к помещику Ефременко.

Работа в библиотеке имела большое значение в моей жизни.