Родная (СИ) - Ратникова Дарья Владимировна - Страница 6

Через несколько минут, он услышал шум сражения, крики, лязг мечей, и кинулся туда. Бой шёл на прогалине, за деревьями. Но пока Ишмак добежал до неё, всё было кончено, крики стихли. Он осторожно выглянул из-за деревьев и увидел тела людей. Там лежали вперемешку серды и бары. А у самой кромки леса одиноко стоял Марек с мечом в руке. В его глазах была усталость и боль. Он сжимал меч так слабо, что Ишмак даже удивился, как тот не выпал у него из рук. Он посмотрел в другую сторону и, увидел там, в конце прогалины, у большой разлапистой ели, двух сердов. Один из них натягивал лук, а второй… второй был Женя. От удивления и желания получше рассмотреть его, Ишмак подался вперёд, неудачно зацепился за ветку и упал на прогалину, прямо на тело какого-то бара. Он тут же вскочил на ноги, поднял глаза и увидел, как задрожала стрела на тетиве того, первого серда. Ещё секунда, и всё будет кончено. Ишмак стоял, как зачарованный, не в силах сдвинуться с места. Он слышал резкий окрик Жени «Не надо!», видел полёт стрелы. Время словно остановилось для него. Вот сейчас, сейчас в его тело войдёт стрела, взрезая своим железным наконечником его плоть. Он уже почти чувствовал боль, когда кто-то толкнул его. Не удержавшись, он упал назад. И, падая, краем глаза заметил до боли знакомый силуэт, оседавший на траву. Ишмак вскочил на ноги и бросился к другу, принявшему удар на себя.

Марек лежал, раскинув руки. В его открытых глазах отражалось небо. Он хрипло и тяжело дышал, в груди торчала стрела. Он был ещё жив, доживал свои последние мгновения. Это Ишмак понял сразу, как только взглянул на его бледно обескровленное лицо — лицо мертвеца.

— Марек, зачем? — Беспомощно прошептал он. Ишмак не мог вынести этой пытки — смотреть на умирающего друга, не в силах помочь. Наверное, легче было бы лежать вот так самому, раскинув руки и глядя в огромное бесконечное небо. А потом он услышал ответ Марека:

— У тебя ещё всё впереди — и любовь, и надежда. А я уже своё отжил. Ничего уже не вернуть, ничего не исправить. Жизнь прожита зря. — И Марек замолчал.

Ишмак сидел, смотрел в его открытые глаза и ждал, что Марек вот-вот скажет что-нибудь ещё. Но тот молчал. И Ишмак, наконец, понял, что он умер. Умер, с уверенностью, что жизнь прожита зря и ничего нельзя исправить. И он, его друг, не смог эту уверенность поколебать. А сейчас уже поздно, слишком поздно.

И он почувствовал вдруг страшное всеобъемлющее одиночество. Казалось, что во всём большом мире остался он один. И не было более ни одного места, где его бы ждали и ни одного человека, которому он был бы нужен. Боль была настолько нестерпимой, что ему казалось — он сойдёт с ума. Он плакал и не отдавал себе в этом отчёта. Ишмак так бы и сидел на коленях у тела Марека, если бы не услышал голоса, звавшего его по имени, и не почувствовал бы руки на своём плече.

— Ишмак! — Он обернулся. Над ним стоял Женя. — Надо выкопать могилу.

— Да. — Только и смог ответить он. Голос его дрожал, руки и ноги отказывались слушаться, а в голове гудело.

Пока они копали могилу, в голове крутились обрывки разговора с Мареком. Тогда, после встречи у реки, он рассказал другу о Наташе и своих чувствах. И он бы не вспомнил об этом разговоре, если бы не последние слова Марека. Получается, что его друг подарил ему возможность любить, купил своей жизнью. А он опять ничего не мог сделать, ничем не мог помочь.

На свежий холм, над могилой Марека, он положил незабудки, в изобилии росшие здесь, на прогалине.

— Прощай, Марек! — Ишмак сжал в руке его воинскую бирку. Заходящее солнце слепило глаза, освещая маленький холмик и букет незабудок на нём. Ишмак встал с колен, медленно отвернулся от могилы, и побрёл прочь.

ЧАСТЬ 3. Война

I

Ишмак не знал, куда ему теперь идти. Дома его ждала смерть от рук Дарка, а в Сердию вернуться он не мог, да и не хотел — зачем подставлять Ирину Григорьевну. Оставалось одно — прятаться. Но прятаться вечно он не мог. Тогда он остановился, в надежде решить, что дальше делать, но мысли не слушались его, разбегаясь. Ему было настолько всё равно, он так устал бороться и прятаться, что хотелось сейчас лечь на эту землю и умереть. Неужто в его жизни было мало боли? Зачем ему ещё одна? Он молил о помощи и не слышал ответа. Он настолько был увлечён своими мыслями и своей болью, что чей-то голос, зовущий его, прозвучал словно издалека, и Ишмак не сразу понял, что он говорит.

— Ишмак, пошли с нами! — Голос принадлежал Жене. Ну что-ж! Это был выход. Не надо думать, не надо решать. Что будет потом, его волновало мало, ему просто как-то надо было пережить «сейчас». И он согласился, и побрёл за Женей и его другом.

До ночи они прошли немало лиг по лесу. Когда разбили привал и стали готовиться ко сну, Ишмак не сел, а свалился на землю. Ему было плохо, голова кружилась, в глазах темнело, всё тело горело, а окружающий мир словно был подёрнут дымкой. Наверное, сказалась и переправа через реку и невиданное напряжение этого дня. Вечером он лёг, а встать утром уже не смог.

Может быть, он бредил, Ишмак не помнил. Очнулся он, судя по всему, в каком-то помещении. Темнота вокруг была такая, что хоть глаз выколи. А может быть он просто ослеп? Он пошевелился, напрягая изо всех сил глаза, чтобы разглядеть хоть что-то. Тут же послышался какой-то шорох и, вдруг, загорелся свет. На столе, в подсвечнике, стояла свеча, роняя зыбкий неверный свет. Возле неё, наполовину скрытый темнотой, сидел Женя.

— Очнулся, наконец-то. — Улыбнувшись, сказал он. И все ночные мороки рассеялись без следа. Ишмак снова почувствовал себя цельным и здоровым, только словно очнувшимся от длинного сна.

— Долго я болел? — спросил он.

— Неделю.

— Неделю? — Ишмак с изумлением огляделся по сторонам. Он лежал на кровати в небольшой комнате, которая скорее напоминала тюрьму или подземелье.

— Где я?

— В заброшенных подземельях под нашим лагерем.

— Я в плену? — Спросил Ишмак. Ничего другого ему просто в голову не приходило.

— Нет. Что ты! — Удивлённо ответил Женя. И Ишмак был рад услышать такой ответ. После долгой и тяжёлой болезни, после пребывания на грани яви и сна, ему было просто хорошо увидеть что-то настоящее, реальное. Он с радостью смотрел на Женю и слушал его речь. Только Ишмаку было странно, что Женя, который ненавидел его, вдруг изменился. Может это ловушка? «Да и пусть!» — подумал Ишмак. Он устал от вечных опасений, от тринадцатилетней игры в прятки со всем миром. Нет уж, пусть будет так, как должно быть.

А Женя что-то говорил про лагерь, про сердов, про войну. Ишмак его почти не слушал. Он вслушивался в себя, искал в своём сердце рану, но нашёл лишь только шрам. Рана затянулась. Он уже не чувствовал той всеобъемлющей боли, как в тот день. Он словно смог посмотреть на себя со стороны и вспомнил как когда-то говорил Наташе: «Книга только тогда Книга, когда в ней есть и смешное и грустное, есть и боль и радость, и смерть и надежда, когда герои умирают, но остаются вечно жить в памяти и сердцах других людей». А что такое день? Всего лишь страница Книги Жизни. И Ишмаку вдруг стало легко, как будто что-то отпустило его. Он почувствовал, понял и прожил за мгновенье душой, что жизнь это всего лишь книга, которую пишет кто-то сильный и могущественный, заставляя людей плакать и смеяться. А потом Он закроет книгу, и эта написанная жизнь кончится, и начнётся настоящая. И Ишмак улыбнулся своим мыслям, своему пониманию, потом перевернулся на другой бок. Он ещё услышал, как Женя тихонько вышел, закрыв за собой дверь, а потом провалился в сон.

II

Он проспал весь вечер, ночь и утро, а, проснувшись, обнаружил, что в помещении вдруг стало светлее. Сверху, через маленькое отверстие, которое он не заметил вчера, проникал луч света. В нём, смешно кружась, играли пылинки, взлетая и садясь на тяжёлый дубовый стол. Ишмак попытался встать. На удивление, ему это удалось. Он даже не чувствовал усталости, как будто и не метался неделю в беспамятстве. Одежда его висела на спинке стула, что стоял рядом с кроватью. Он оделся и принялся подробно осматривать своё жилище. Это была старинная комната, а вовсе не тюрьма, как почудилось ему вчера. Только и стены и пол и потолок были сложены из старого кирпича, чуть ли не времён Катаклизма. Слева от него стояла кровать, рядом стол и стул. Видно было, что они принадлежат этой комнате и являются её неотъемлемой частью. Кровать была массивная, деревянная, с затейливой резьбой, и, казалось, вросшая в пол. Окон в комнате не было. Только один источник света — зарешеченное отверстие в потолке комнаты, скорее всего вентиляционное. Свет из него падал лишь на середину комнаты, оставляя углы тонуть в темноте. Ишмак поискал глазами дверь. Не через оконце же величиной с голову, к нему приходил Женя. И дверь обнаружилась, на границе света и тьмы, за столом.