Огни Новороссийска
(Повести, рассказы, очерки) - Борзенко Сергей Александрович - Страница 34

Впереди с обнаженным клинком во весь карьер мчался черный и высокий капитан Асланбек Кайтмазов. Молодой азарт его передавался полку. Недаром капитан получил первый приз на конных состязаниях в Персияновке, где формировалась дивизия.

Фашисты побежали назад беспорядочной толпой. Прижатые к озеру, пытались спастись вплавь. Многие утонули, многие были перебиты. Ни один не добрался к своим.

День кончился. Солнце закатывалось, и близлежащие холмы казались кроваво-красными.

Электростанция по-прежнему оставалась в наших руках. Но разведка доложила генералу о движении к месту боя первой горно-стрелковой немецкой дивизии, о концентрации противника на юге, в селе Палагеевка, со стороны которой выход на шоссе был прегражден безыменной двухметровой речушкой, не представлявшей никакого препятствия. Лошади переходили ее вброд, не замочив колен.

Случилось то, что предвидел и чего боялся генерал. С подходом резервной дивизии противник получал пятикратное преимущество в живой силе и семикратное — в огневых средствах.

Надо было выстоять во что бы то ни стало. Это все понимали, и каждый поклялся умереть, но выстоять.

Третьи сутки генерал не смыкал глаз. Третьи сутки не спала вся дивизия.

С наступлением темноты гробовая тишина воцарилась над полем боя. Туман сгустился гуще прежнего. Даже в девять часов утра нельзя было разглядеть озеро.

Пользуясь туманом как прикрытием, фашисты подвели два пехотных полка к водохранилищу, к месту, где впадает в него прохладная река Кринка. Саперы принялись наводить мост.

К одиннадцати часам мост был готов. Альпийские стрелки бросились по нему бегом, но их тотчас накрыли снаряды Колосова. Полетели кверху бревна, сооружение рухнуло в воду.

К полудню туман стал рассеиваться, видимость улучшалась с каждой минутой. На флангах затрещали пулеметы. Канонада и стрельба слились в один гул, в котором можно было отличить нашу крупнокалиберную артиллерию.

Трижды противник пытался переправиться и трижды с большими потерями был отбит.

Наконец, атакой с юга оккупантам удалось вклиниться в наши части, которые теперь попадали под сильный фланговый огонь. Цепляясь за каждый бугорок, используя каждую складку местности как прикрытие, казаки стали отходить.

Но инициатива по-прежнему оставалась в руках Кириченко. Он приблизил свой командный пункт к месту боя. Слез с седла, расправляя отекшие ноги. Лицо его было полно сосредоточенной решимости, круглые серые глаза горели.

Казаки весело приветствовали его.

— Ну, как герман дерется? — спросил он у подошедшего забинтованного Колесниченко.

— Слабше нашего, — ответил солдат, расправляя мокрые усы.

Кругом шел бой. Подлетали мокрые, на мокрых конях офицеры связи с докладами.

— Противник ворвался в город и атакует высоту 181,4, намереваясь перерезать шоссе и окружить наши части.

Вот она, минута, решающая участь сражения!

Генерал удачно выбрал момент решительного удара и бросил вперед свежий резервный полк майора Ялунина.

Первый эскадрон старшего лейтенанта Ярошевского пошел по шоссе. Четвертый эскадрон младшего лейтенанта Горохова бросился в лоб на противника. С эскадроном был начальник штаба — капитан Осадчий и комиссар полка старший политрук Тымченко.

Сам Ялунин двигался с двумя эскадронами: Приходько и Ермоленко. Ладно сбитый, в черной кавказской бурке, придававшей ему сходство с Чапаевым, скакал он впереди своих конников с обнаженным клинком.

Двенадцать тачанок с пулеметами, каждая запряжена четверкой резвых коней, развернулись и с высоты пошли вдоль железной дороги, навстречу врагу.

Став на огневой рубеж, тачанки развернулись, и пулеметы засыпали врагов пулями. Фашистские офицеры, не дорожа жизнью своих солдат, повели их на огневые точки.

Пулеметчик Фома Гринкин, залегший в водосточной канаве под насыпью железной дороги, один сдерживал роту пехоты. Пулемет его так удачно был установлен, что в сектор обстрела попадало широкое пространство, тогда как сам он оставался почти неуязвимым.

Но с пулеметом что-то случилось, он перестал работать. Гринкин видел фигуры бегущих навстречу разъяренных, с перекошенными лицами врагов, но у него хватило мужества в такую минуту разобрать оружие, прочистить замок и в упор расстрелять взвод фашистов.

Осколок снаряда ударил пулеметчика. Убитый Гринкин не выпустил ручки затыльника, и пулемет, за которым лежал мертвец, продолжал стрелять. Это было настолько страшно, что фашисты прекратили атаку и залегли, уткнувшись лицами в мокрое, пахнущее тленом поле.

В этот день даже тяжелораненые не бросали оружия.

Немцы потеснили спешившихся казаков. И вдруг из-за холмов показалось девять, а потом еще двенадцать советских бомбардировщиков. Они засыпали фашистов бомбами, расстреливали из пулеметов. Кверху летело оружие, разорванные тела гитлеровцев.

Появление родных самолетов как бы вдохнуло энергию в уставших бойцов. Раздалась команда:

— По коням!

Ее зычно повторили казаки.

Словно вихрь, пронеслась кавалерия, сверкнули клинки, и начался сокрушительный бой, от которого замирало сердце. Фашисты бежали по склонам, им некуда было укрыться, клинки настигали их всюду. В страхе шарахались кони от трупов. И тогда все двадцать немецких орудий, не считаясь с тем, что на склонах, кроме казаков, были и фашисты, стали бить по ним беглым огнем.

Руководил схваткой Ялунин. К нему со всех сторон сходились сведения, он был в курсе каждого события, бросал вперед подразделения, заставлял одних залечь, других подняться, третьих заходить во фланг.

Связь между эскадронами и командиром полка, между ним и Кириченко осуществляли три казака: Трегубов, Бушнев, Мазур.

Там, где спешенные бойцы пригибались к мокрой земле, офицеры связи проносились бешеным галопом на своих огромных конях. Казалось, сама смерть боялась коснуться этих отчаянных людей.

С раздутыми ноздрями, одним махом переносясь через каменные заборы, перепрыгивая через канавы с бурлящей водой, мчался рыжий конь Трегубова. Он был великолепен, этот конь, великолепен был и всадник на нем с обнаженным сверкающим клинком. Их видели повсюду.

Точно и аккуратно передавал Трегубов приказ командира, и как-то неудобно было не подняться казакам там, где за минуту до этого промчался ладный и бравый всадник.

Он очутился рядом с Ялуниным у двух орудий с перебитыми расчетами. Стволы были накалены, и капли дождя испарялись на металле. Фашисты были совсем близко, намереваясь захватить пушки.

Как быть? И вдруг мимо мчится тройка обезумевших коней, впряженная в бричку. Прыжок — и два человека вцепились в спутавшиеся вожжи, повисли на вспененных конских мордах, остановили стремительный бег.

Еще несколько минут, кони впряжены в орудие, и оно отвезено в балку. Какие-то артиллеристы, оставшиеся без пушки, бегут к нему, словно детей, прижимая к груди снаряды. За первым орудием вывезено второе.

А бой бушует с неистовой силой, как разыгравшаяся метель. Без умолку строчат немецкие автоматы, тяжелые снаряды подымают фонтаны мокрой земли, острых камней и грязной воды. Все звуки и видения смешались в дыму и огне. И только чуткое ухо Ялунина, его острый взгляд разбирается в этом кромешном аду. Он знает, что военный успех уже склонился к нему. Ему надо послать теперь своих людей далеко на фланг, узнать, нет ли там оккупантов, не грозит ли оттуда опасность.

Трегубов, Мазур и лейтенант Должук прыгнули в мягко скрипнувшие седла. Удар шпорами, и кони, прижав уши и вытянув шеи, понесли их вперед сквозь заунывное пение пуль, мимо взрывов и, как всегда, мимо смерти.

Вот она, насыпь железной дороги с поломанными рельсами и вывернутыми шпалами. Конь берет ее в четыре прыжка. За насыпью, совсем близко, фашисты. Их человек сто, не меньше, но еще ближе на земле распластались двое в красноармейской форме.

В чем дело? Кто они? Трегубов подлетает к ним, спрыгивает с коня, слышит мягкий грудной голос:

— Не волнуйся, милый… Страна не забудет тебя… Сцепи зубы и терпи.