На пересечении (СИ) - Шерола Дикон - Страница 18

На миг на лице Эристеля отразился испуг, будто угрозы Амбридии действительно достигли своей цели. Но уже через секунду он тихо рассмеялся.

— Да вы весьма опасны, госпожа Бокл. Не удивлюсь, если ваш многострадальный сын сбежал от вас туда же, куда и супруг. В мире вряд ли найдется храбрец, который в состоянии дожить с вами до глубокой старости. Теперь я вынужден с вами распрощаться. Меня ждет работа.

Прежде чем Амбридия успела ответить, дверь захлопнулась перед ее лицом. Несколько секунд женщина тупо пялилась перед собой, а затем разразилась такой бранью, что из окон соседних домов начали выглядывать люди.

— Он убил моего сына! О, небеса! Это чудовище насмерть замучило моего маленького Корше и теперь не желает возвращать матери тело мертвого ребенка!

Спустя несколько минут несколько десятков горожан уже вовсю барабанили в дверь Эристеля, требуя, чтобы тот вернул несчастной женщине ее сына. Жалобные всхлипывания Амбридии не могли не впечатлить сердобольных горожан, и теперь уже каждый считал своим долгом выкрикнуть в адрес доктора какое-то оскорбление. Парадокс этого места заключался в том, что в любом происшествии пострадавшим оказывался именно тот, кто первым успевал донести свою версию случившегося до большинства.

Ругань под дверями Эристеля могла продолжаться до самого вечера, если бы на улице не показался один из привлеченных шумом стражников. Когда он сообщил, что караульные видели, как Корше покинул город и направился в сторону соседнего, наступила неловкая пауза.

Но уже спустя миг находчивая Амбридия придумала новое обвинение, мол, это северянин настроил мальчика против любящей матери, чтобы отомстить ей за шутки в ее спектакле. Тем не менее, к ее досаде, этот аргумент показался горожанам не настолько весомым весомым, и постепенно они начали расходиться. К тому времени их уже ждало нечто куда более интересное.

Все больше и больше людей стекалось на городское кладбище, где с минуты на минуту должен был выступить сам Родон Двельтонь. Весть о смерти юной Шаоль разнеслась так быстро, что в первый миг горожане не знали, как на это реагировать. Кто-то упрямо повторял, что такое никак не могло случиться, мол, подумаешь, глупая шутка в спектакле. Но те, кто знали историю более подробно, сейчас пребывали в ужасе. С чувством стыда женщины вспоминали, как накинулись на девушку, обзывая ее блудницей. Мужчины, в свою очередь, неловко отводили глаза, уже протрезвевшие и осознавшие всю глубину их жестокости. Разумеется, вслух они говорили, что спектакль тут ни при чем, и впечатлительная девочка повесилась из-за пьяных насильников. Оскорбления на главной площади они и вовсе пытались выставить шуткой, будто никто на самом деле блудницей ее не считал. Однако были и те, кто говорил, что Шаоль не повесилась бы, будь она на самом деле невинной. Вешаются только те, кто действительно занимался грязью, и, когда об этом все узнали, Шаоль попросту устыдилась.

Тело погибшей девушки поместили в Склепе Прощания, выполненном из белого мрамора, где покойная будет находиться трое суток, прежде чем ее предадут земле. Склеп представлял собой небольшое строение в самом центре кладбища, от которого могилы расходились в виде спирали, как нечто, символизирующее бесконечность. По краям широких ступеней были разложены цветы, а у самого входа горели лампады, свет которых означал, что в склепе находится усопший. После погребения на кладбище вновь воцарялась темнота, символизирующая глубину скорби родственников ушедшего. В Дни Прощания любой житель города мог приблизиться к открытому гробу, чтобы в последний раз увидеть покойного, возложить цветы или прочесть молитву.

Головка Шаоль Окроэ покоилась на голубой подушке, которую несколько лет назад сшила для нее мать. Тело девушки было облачено в тонкое белое платье, отчего она выглядела еще более юной и невинной, чем при жизни. Пышные рыжие волосы рассыпались по плечам, и лишь несколько прядей слегка обвивали широкие белые ленты. Ладони девушки покоились на груди, и со стороны могло, что она всего лишь заснула. Однако горожане знали, что под толстым слоем пудры скрываются искусанные в кровь губы и кровоподтеки, оставленные руками насильников. Напудрены были даже ресницы и брови девушки, отчего ее лицо выглядело совершенно кукольным.

Родон Двельтонь появлялся на похоронах крайне редко, поэтому люди внутренне содрогнулись, предчувствуя его гнев. Сотни глаз устремились на бледное лицо мужчины, на фоне которого даже розы, которые он держал в руках, не казались такими уж белыми. Двельтонь поднялся на верхнюю ступень Склепа Прощания, и его губы дрогнули, когда он увидел мертвую девушку. Она была ненамного старше Арайи, и при мысли о собственной дочери по коже мужчины пробежал холодок.

Среди присутствующих он не увидел Амбридии Бокл, но это не помешало ему впервые высказать о ее спектаклях то, что давно уже было пора. Не было среди собравшихся и Эристеля, который либо не знал, что случилось в городе, либо не пожелал знать. Труднее всего Родону было смотреть на избитое лицо господина Окроэ и его почерневшую от горя супругу. Оба глядели вперед, куда-то сквозь говорящего, не слыша ни единого его слова, а, когда Двельтонь возложил цветы, госпожа Окроэ внезапно пошатнулась и потеряла сознание.

Инхир Гамель провел весь этот день в соседнем городе, где вместе с отрядом солдат пытался найти двух сбежавших. Вернулся он глубоко под вечер, уставший и совершенно разбитый. Утром Родон наверняка снова вызовет его к себе, но пока что результаты поисков были неутешительными.

Грубо выругавшись, мужчина вошел в свой кабинет и тяжело опустился в кресло. От жары и долгой тряски в седле голова нещадно болела. Хотелось пойти домой, ополоснуться холодной водой и поскорее завалиться спать. Однако из-за случившегося в городе приходилось делать вид, что полностью вовлечен в работу, иначе Двельтонь немедленно объявит его в безразличии.

Сейчас Инхир надеялся лишь на то, что в ближайшее время к нему никто не заявится, и ему удастся хоть немного отдохнуть. Быть может, даже задремать. Вот только его надеждам не суждено было оправдаться. Спустя буквально пару минут раздался требовательный стук в дверь, отчего Гамель вздрогнул от неожиданности.

— Провалитесь вы все в пекло! — тихо проворчал Инхир, а затем уже чуть громче пригласил посетителя пойти. В тот же миг на пороге возник Гимиро Штан.

— Значит, вот так вы держите обещания в своем проклятом городе? — произнес он угрожающе тихо, и начальник стражи вновь тихо выругался, вспомнив, что обещал этому юноше помочь найти его сестру.

— Послушай, сынок, — устало произнес Инхир, — день был такой, что хоть в пекло прыгай. Я замотался, как трактирная шлюха, и совершенно забыл, что нужно было… А, впрочем, плевать! Что с сестрой твоей? Вернулась домой?

— Я говорил вам, что она пропала. Говорил, а вы меня не слушали. Убеждали меня, что все хорошо, что она всего лишь развлекается с мужчиной.

— Сынок, я сказал это потому…

— Не называйте меня «сынком»! Будь я вашим сынком, вы бы никогда не позволили себе забыть про свое обещание. Вы бы искали свою дочь, как обезумевший! Проклятье, если бы я знал, что всего лишь теряю с вами время…

— Должно пройти три ночи с…, - начал было Инхир, но Гимиро резко перебил его.

— Горите вы все в пламени, проклятые! Я буду смеяться, если однажды ваш город превратится в пепел.

В тот же миг глаза юноши окрасились желтым и, прежде чем Гамель успел среагировать, весь кабинет оказался охвачен огнем. Начальник стражи с трудом успел прохрипеть одно-единственное заклинание, которым владел, после чего на шее Гимиро проступила печать, и огонь погас.

— Совсем голову потерял! — выкрикнул Инхир и тут же сильно закашлялся. На глазах выступили слезы, которые Гамель раздраженно стер рукавом камзола. Весь кабинет превратился в содержимое камина после холодной зимней ночи. Едкий запах, гарь и копоть буквально пронизывали всю комнату, отчего дышать стало практически невозможно.

Гимиро растерянно смотрел на начальника стражи, прижимая ладонь к шее и до сих пор не веря, что Гамель владеет магией ничуть не хуже него самого.