Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса - Дозуа Гарднер - Страница 8

– Возможно, я ошибаюсь, но, мне казалось, Зоопроект уже собрал все виды аэропланктона.

У местных венерианцев была крепкая экосистема, но в сравнении с марсианами они были весьма простыми организмами.

– В наших пробирках есть все местные виды, – сухо ответила она, все еще лелея обиду.

– А здесь местные популяции потерпели крах, – отметил он. – Сюда не проникает свет, кроме инфракрасного, да и то в небольших количествах, серные облака развеяны, к тому же, по местным меркам, здесь слишком холодно.

– Это верно, – согласилась она.

Она коснулась себя, ее лицо, согретое энтузиазмом, стало ярче.

– Однако новые виды возникают каждый день, и это волнующая новость, не правда ли?

Новость была так себе, но они заключили перемирие. Пожилой мужчина и женщина, которой было еще больше, перестали вспоминать о своих разногласиях и о прошлом. Они были профессионалами, каждый из них без лишнего шума выполнял сложную оперативную миссию. Пилот-водитель совершил посадку и открыл переход в огромный купол, где было множество спящих машин и разнообразных лифтов. Надев скафандры, они зашли в небольшой лифт и спустились на десять километров. Саймон наблюдал за Венерой на мониторах. Лилли занималась настройкой аппарата размером с чемоданчик, которому предстояло втягивать и фильтровать углекислотную атмосферу, а также вылавливать каждый жизнеспособный микроб в хаосе пыли и промышленных отходов. Нанобашня была ажурной – сложенная из паутинных восьмиугольников, на мощных ногах-опорах, уходящих в склоны Земли Афродиты; каждая сторона башни тянулась почти на километр в длину. Их конечным пунктом назначения была платформа, которую планировалось использовать в качестве накопителя для роботов, ожидающих приказа ремонтировать то. что ломалось нечасто. Источников света нигде не было видно, зато здесь были ветер и тяжелая атмосфера, которой предстоит обрушиться вниз и возродиться океаном из минеральной воды – правда, лишь столетия спустя. Очевидно, Лилли уже выполняла подобную работу и в других башнях. Двигалась она целенаправленно. Аппарат, следовавший за ней, терпеливо ждал, пока она исследовала одну рабочую площадку за другой. Опыт или, возможно, интуиция подсказали ей, где можно достичь наилучшего результата.

– Приступай, – приказала она; аппарат охотно схватился за поручни тремя руками и, перекинувшись через край, развернулся как клубок из лент, воронок и других прихотливых форм, служивших определенной цели.

– Как долго? – поинтересовался Саймон.

– Как долго ждать? – Лилли взглянула на него, подняв лицо, озаренное отраженным светом от шлема. – По меньшей мере час. Может, больше.

Перед ними лежала Венера – бескрайняя, окутанная тьмой.

– И какие же существа здесь водятся?

– Естественно, хемоавтотрофы[4].

Вглядываясь в венерианскую ночь, она поясняла:

– Конечно, фотосинтезаторы ультрафиолета тоже здесь. Им нравится находить трещины в башнях, места, где можно затаиться и ждать часа, когда рухнут наши своды.

Он не стал возражать против такого очеловечивания.

– Эти аборигены относятся к необычным видам, легко адаптирующимся к изменяющимся условиям; все они произошли от планктона из выкипевших морей. То, что они сохранили в своей уникальной ДНК, просто поразительно. Сейчас некоторые из них утилизируют промышленные растворители и продукты нанореакций. Они могут получать энергию везде, где есть тепло.

Лилли обернулась, и Саймон снова увидел ее лицо.

– Пока нет причин для беспокойства; может, их и не будет. Но некоторые организмы нашли способы проникать внутрь наших роботов, используя их в качестве убежища. Если хоть один из них научится воровать электрический ток, все изменится. Возможно, это вопрос одного или двух месяцев.

– Так быстро?

– Венерианцы плодовиты и неизбирательны. С такими ветрами любой продуктивный штамм в считаные дни расселится повсюду.

Саймон никогда не изучал живые организмы. Может, стоило уделять хотя бы один час в неделю изучению существующей литературы?

– Но возможно, этого никогда и не произойдет, – признала собеседница. – Я очень люблю этих крошек. Однако жизнь, даже самая восхитительная, имеет свои пределы.

– Да, у нее есть пределы, – вежливо согласился он.

Лицо Лилли было хорошеньким и уже не человеческим; должно быть, в этом были виноваты непрямое освещение и гложущее Саймона чувство бесконечного одиночества во Вселенной, где человечество становилось все более странным и чуждым.

– А тебя это вообще беспокоит? – спросила она.

Он ждал продолжения.

– Терраформирование – ужасающе разрушительное действие, – заявила Лилли. – Оно стирает один порядок вещей, чтобы заменить его другим. Или, как в печальном случае с Марсом, уничтожает спокойный и стабильный мир, чтобы его место занял обреченный слабак… И после всех этих несчастий люди все равно не понимают, что надо отказаться от борьбы.

– О борьбе и речи не шло, – заявил он.

Конечно, это не было правдой. Наверное, впервые в жизни Саймон со всей ясностью осознал, что они стоят на бастионах огромной крепости, а вокруг них идет бесконечная война. Он прислушивался к ветру, ощущал его порывы, наслаждался неустанным стуком сердца, которое никогда не признает себя старым. Саймон улыбался, сознавая, что даже такой человек, как он, несущий в душе тихое разочарование, может испытывать острое, ничем не замутненное удовольствие от сражений, больших и малых, в которых он помог одержать победу.

– Я знаю, что ты беспокоишься. Я тоже беспокоюсь, Саймон. Никто из нас двоих не силен в политических играх, и даже если бы я была гением в заключении союзов и знача, как обращаться с оппонентами, все равно мне было бы очень трудно в этом месте. На этой Земле. Но, как говорят знающие люди, и не без причины, есть только один Стэнфорд. Возможно, Академия Невидимой стороны ни в чем ему не уступает, по крайней мере когда дело касается подготовки выдающихся астрономов. Но в моей области знаний Стэнфорд держит первенство уже полтысячелетия, на мой диплом обязательно обратят внимание компетентные организации и недоверчивые коллеги во всех уголках Солнечной системы. А поскольку мое бесхитростное обаяние не поможет завоевывать сердца, работа в этом университете станет большим подспорьем.

Саймон остановил трансляцию – это был уже не первый просмотр – и на несколько минут погрузился в созерцание лица, заполнившего весь экран. Что изменилось? Рот, яркие желтые глаза. Стильный плюмаж из зеленых перьев: на вид изящная шляпка, на самом деле – одно из последних и очевидных звеньев, связывающих Джеки с миром ее предков. Нет, она выглядела совершенно так же, как прежде. Сторонний наблюдатель мог решить, что это представитель человеческого вида с модифицированной генетикой. Она выглядела немногим больше, чем в те времена, когда Саймон в последний раз видел эту птицу-попугая: это позволило ей вписаться в ограничения, существовавшие для студентов-стажеров. Законы о бионалогах были вполне разумными: Земля всегда была перенаселенным местом. Даже шестьсот лет назад, когда Саймон был тощим марсианином и дышал пылью, колыбель человечества страдала от слишком большого количества жителей на единицу территории, от того, что слишком большое количество тел приходилось на слишком малую площадь территории, фермы трудились без отдыха, производя пищу для населения, которое не собиралось стареть и в большинстве случаев упрямо отказывалось умирать. Бессмертие стало повсеместной нормой – а кому не захочется иметь детей, чтобы разделить это блаженство? Вот почему тела и умы продолжали уменьшаться, обходя природные ограничения и хитроумно переосмысляя правила.

Земля мало изменила Джеки внешне. Пожалуй, разве что ее голос казался слишком правильным, слишком хорошо поставленным – но, с другой стороны, камеры всегда смущали Джеки. Он достаточно хорошо знал это существо, а потому понимал, что она ничего не скрывает. Хватило бы одной капли лукавства, чтобы все кончилось, думал он со страхом. Их длительная разлука едва началась, а она уже тут как тут, нашла время, чтобы позвонить домой. Саймон уверил себя, что ни интриги, ни честолюбие, ни искушение не отнимут у него эту любовь, которой он не осознавал долгие века и которая так внезапно настигла его.