Невеста Солнца (Роман) - Леру Гастон - Страница 35

Мария-Тереза и маленький Кристобаль боялись их, но мамаконас были вовсе не злые. Две из них предназначались в жертву Солнцу вместе с Марией-Терезой и должны были умереть раньше ее, чтобы приготовить ей брачный покой в обители Солнца. И эти две женщины были всех веселей, оживленней, проворней в движениях. Они все время пели, счастливые ожидающей их участью, и сожалели только о том, что молодая девушка не разделяет их радости. Они всячески старались подбодрить и развеселить ее, в ярких красках описывая радости, которые ее ожидают, и превознося счастье, выпавшее на ее долю — счастье быть избранной среди всех жен и дев царицей, «Койя» — невестой Солнца. У этих двух обреченных были тяжелые золотые браслеты на ногах, звеневшие при каждом их шаге, и в ушах огромные кольца.

Ребенок перестал плакать — его успокоили обещанием, что, если он будет умницей, его снова пустят к Марии-Терезе. И Мария-Тереза также была послушной куклой в руках мамаконас. Их тягучее монотонное пение убаюкивало ее слух и ум, еще не избавившийся от гнета тяжелого искусственного сна.

В те минуты, когда она способна была думать, Мария- Тереза утешала себя мыслью, что ее близкие знают, где она и что с ней сталось, кто похитил ее и зачем. Не может же быть, что они допустят такой ужас. В последнюю минуту их обязательно спасут. Добрался же до нее маленький Кристобаль — почему же не отец и Раймонд? Если они еще не пришли, то, вероятно, хотят действовать наверняка… И она с минуты на минуту ждала появления отца и жениха в сопровождении полиции и солдат. Они придут — и все эти дикари убегут в свои горы, она больше их не увидит, и весь этот страшный сон забудется… А пока она была покорна, слаба, как дитя, в руках судьбы. И волновалась только, слыша плач маленького Кристобаля.

«В обителях Солнца, — в сотый раз поют мамаконас, — деревья гнутся под тяжестью сочных плодов и, когда созревают плоды, ветки сами клонятся к земле, и плоды сами падают в руки. Не плачьте. Там жизнь вечная, вечная, вечная. Смерть стучится в ворота земных дворцов и раскидывает свои проклятые крылья над лесом, но не плачьте, ибо там, над землей, близ Солнца и Луны, сестры и первой законной жены его, близ Часки[21], его неизменной спутницы, жизнь вечная, вечная, вечная».

Волосы Марии-Терезы надушены ароматами и покрыты царской диадемой, бахрома которой ниспадает до глаз, придавая ей торжественную, неземную красоту. Она вздрагивает — ей натягивают на голое тело одежду из кожи летучей мыши. Какое противное прикосновение — холодное, липкое: словно она уже вошла в царство вечного мрака, где царит летучая мышь.

На руку ей надевают какой-то тяжелый браслет — она узнает его. Это браслет Золотого Солнца — тот самый, что был прислан ей, как зловещее предзнаменование… С какой мучительной горечью вспоминается ей тот страшный и счастливый час, когда она получила этот браслет, шутки, вызванные странным подарком от неизвестного, испуг тетушек, скептицизм отца, влюбленность Раймонда… Где они все теперь? Почему они медлят? Чего ждут? Пора! Давно пора! Иначе будет поздно… Агония ее начинается…

Мария-Тереза протягивала руки к спасителям, но спасители не приходили, и в объятия ее бросился только маленький Кристобаль, которого ей принесли — обтянутого, словно саваном, тусклой одеждой из кожи летучей мыши.

При виде этой зловещей одежды Марии-Терезе стало безумно жаль брата, страшно за него… Надо просить, молить… может быть, они сжалятся, эти жуткие мумии, опять кивающие перед ней своими нелепыми и ужасными головами. Они вышли из могил, из усыпальниц-гуакас, что они осматривали вместе с Раймондом, только для того, чтобы и ее утащить в могилу. Только для этого они ожили и вернулись на землю. Это они подстерегали ее, подсматривали за ней в окна балкона; это они подобрали браслет, брошенный ею в море… Они, а не Конха, хоть она и уверяла, будто случайно нашла его… Это они, уже завладевшие ею, как своей собственностью, ночью неслышно снова надели ей на руку зловещий браслет своими маленькими, желтыми, как пергамент, руками… О, как тяжел этот браслет! Тяжелее цепей, какими сковывают осужденных на смерть. Вот они! Ей ли не узнать их! Вот череп — сахарная голова, вот — чемоданчик, вот череп плоский, как блин… Если бы они только перестали раскачиваться, как маятники. Она бы заговорила с ними, попросила их — может, они бы и услышали. Но они не останавливаются, а это качание из стороны в сторону так убаюкивает… И, стараясь не глядеть на них, несчастная девушка говорит, что решила умереть спокойно и с достоинством, как подобает «невесте Солнца», но при условии, что они не сделают ничего дурного ее брату и отвезут его сейчас же целым и невредимым в Лиму.

— Я не хочу уезжать от Марии-Терезы. Не хочу расставаться с ней!

— Ребенок сам решил… Таков обычай, — переглянувшись, отвечают жрецы и уходят, продолжая раскачиваться… Мария-Тереза разражается отчаянными рыданиями. Маленький Кристобаль, стараясь утешить сестру, сжимает ее в объятиях.

— Они придут, Мария-Тереза. Не плачь! Они сейчас придут… Тише! Слушай…

В самом деле, из-за стены доносится какая-то странная музыка. И почти тотчас же гуськом, один за другим, входят флейтисты. Красивые и печальные, они усаживаются на пол в кружок вокруг Марии-Терезы и мальчика. Их флейты сделаны из костей человеческой голени, и мертвая кость издает странные звуки, больше похожие на плач, чем на мелодию. Это священные музыканты: их флейты зовутся квениями. Песнь их печальней всякой панихиды. Все тело Марии-Терезы стынет и покрывается холодным потом от этого пения, и она отчаянным взором обводит огромную залу с голыми стенами — преддверие ее могилы.

Стены этого дома состоят из чудовищной величины шестиугольных камней, поставленных один на другой, без цемента, без всяких креплений, кроме своего огромного веса. Мамаконас сказали ей: «Это Дом Змея», Мария-Тереза слыхала о нем и раньше. Есть два Дома Змея — один в Куско, другой — в Каямарке. Они получили это название от каменного змея, изображенного над входной дверью. Этот змей — страж священной ограды. Он уже не выпустит жертву, предназначенную Солнцу. Старая тетушка Агнесса и ее наперсница Ирена знают это и давно рассказывали об этом Марии-Терезе — и она так смеялась… Значит, теперь она в Куско, во дворце, знакомом всем путешественникам, всем иностранцам, приезжающим в Перу… в столице — во дворце, куда может войти всякий, кто хочет, откуда каждый может, когда хочет, выйти… куда любой хозяин гостиницы направляет случайных заезжих гостей. Так чего же она боится?.. Что означает эта комедия?.. Сейчас придут отец и Раймонд… и спасут ее… и уведут ее отсюда… Что же они медлят?..

Слышен шорох, шум… шаги приближающейся толпы, заглушающие похоронные звуки флейт… там, за широким занавесом, огромным желтым занавесом, перегораживающей громадную залу во всю ее ширину… сквозь этот занавес не видно, что делается по ту сторону… Что за шум? Шепот, сдержанный говор, шарканье с ног…

Она спрашивает двух мамаконас, которые должны умереть вместе с ней и лежат, простершись у ее ног, покрытые длинными черными покрывалами. Они ласково и почтительно докладывают ей, что это народ готовит торжественную встречу царю Уайне Капаку, который придет за ней, чтобы отвести ее к Атагуальпе. А Мария-Тереза старается понять — и не может. Что за вздор? Ведь этот царь давным-давно умер. Как же он может прийти за ней? Никто даже не знает, где он. Нет, мамаконас отлично знают, где он, да и всем это известно. Он скрывается во мраке, он выйдет из мрака и заберет их, всех троих. И сквозь мрак пронесет их — ее в платье из кожи летучей мыши, мамаконас в черных траурных покрывалах — в волшебные обители Солнца. И там их всех нарядят в золотые одежды, наденут на них золотые браслеты и перстни, и они будут жить вечно.

— А ребенок? — содрогается Мария-Тереза. — Что сделают с ребенком?