Невеста Солнца (Роман) - Леру Гастон - Страница 34

Дядюшка и не подозревал, какая опасность ему угрожала. Маркиз и Раймонд готовы были задушить его за этот веселый тон и хорошее настроение, хотя, в сущности, им следовало бы поблагодарить его, так как он оказался догадливее их.

— Куда же они повезли Марию-Терезу? — резко спросил Раймонд.

— Да вы ведь знаете — в «Дом Змея».

— В «Дом Змея!» — вскричал молодой человек и судорожно уцепился за руку Нативидада. — Вы упоминали об об этом доме. Что это такое?

— Это — преддверие могилы, — шепотом произнес Нативидад.

Мария-Тереза открыла глаза, словно разбуженная жалобным голосом маленького Кристобаля. И смутные грезы сразу рассеялись, и вновь перед нею отчетливо встала ужасающая действительность. Она протянула руки брату, но не чувствовала ни поцелуев его, ни его слез. Ей трудно было даже приподнять отяжелевшие веки, чтобы стряхнуть с себя гнет волшебного сна, продолжавший давить ее, не получалось разжать стиснутые зубы и вздохнуть свободнее. Вся бледная, с распущенными волосами, она напоминала утопленницу, всплывшую со дна. Да — словно утопленница, она моментами всплывала на поверхность из бездны мрака и кошмаров, куда почти мгновенно погрузили ее волшебные ароматы, захваченные с собой тремя живыми мумиями, похитившими ее. У мамаконас тоже были наготове чудодейственные смолы, которые они жгли вокруг похищенной девушки, чтобы она оставалась недвижной. И когда перед ней начинали куриться в драгоценных вазах благовонные соки сандии, более благоуханные, чем ладан, усыплявшие крепче белены и нагонявшие больше грез, чем опиум, «невеста Солнца» превращалась в статую. Тогда мамаконас могли без помех петь свои гимны. Мария-Тереза не видела и не слышала их. Душа ее уносилась в Кальяо, в контору, к той минуте, когда Раймонд неожиданно окликнул ее и она, вздрогнув, выронила большую зеленую конторскую книгу… Потом ее начинала мучить мысль, что она оставила недописанным важное деловое письмо в Антверпен — потому оставила недописанным, что в окно постучали, и она подумала, что это Раймонд, и пошла отворять, но это был не Раймонд, а три уродливых человеческих черепа, три живых мумии… они приближаются к ней, выступая из мрака, раскачиваясь, как маятники… и вот накинулись, грубо схватили, зажали ей рот своими крохотными пергаментными ручонками, высохшими и пожелтевшими во тьме подземелий… Выходя из этой тяжелой летаргии, она думала, что просыпается после кошмара, но окружающая действительность была так необычайна и страшна, что порой казалась Марии-Терезе продолжением сна.

На этот раз, когда «невеста Солнца» открыла глаза, она была в «доме Змея».

Она знала, что этот дом — преддверие смерти, ибо ее привели сюда лишь для того, чтобы передать в руки Уайна Капака, предпоследнего царя инков. Тот, в свою очередь, поведет ее к Атагуальпе, в волшебные обители Солнца. Мамаконас исполнили свой долг и подготовили похищенную к тому, что ее ожидало. В моменты просветления, когда ей позволяли очнуться, чтобы напоить каким-то нектаром, поддерживавшим силы, ей внушали принципы религии, в жертву которой ее обрекали, и учили обязанностям «невесты Солнца».

Вначале девушка надеялась, что она сойдет с ума. Потом у нее начались приступы такой жестокой лихорадки, что она не думала дожить до церемонии и радовалась, что душа ее отлетит раньше, чем станут мучить ее тело. Но старые индианки, выросшие в горах, знали секретное средство против этой лихорадки. На одной из остановок ей дали выпить красноватого цвета жидкость, причем все мамаконас хором пели: «Лихорадка окутала тебя своим отравленным покровом. Из ненависти ко всем белым мы поклялись никогда не выдавать им тайны исцеления этого недуга. Но болезнь поразила тебя, и любовь наша к „невесте Солнца“ сильнее ненависти к белым. Выпей же целебный напиток Атагуальпы, царя, что тебя ожидает…»

Итак, ее вернули к жизни, чтобы сохранить для смерти. На каждой стоянке к ней приходили маленькие живые мумии со своими священными ароматами, и как только мамаконас зажигали возле нее душистую смолу сандии в драгоценных сосудах, Мария-Тереза впадала в бесчувственное состояние и опять превращалась в статую. Так она проехала через весь Перу и прибыла в Арекипу, в маленький домик из обожженных кирпичей — последний этап перед «Домом Змея». Здесь она впервые увидела Гуаскара с легкой ношей на руках, прикрытой кисеей. При виде его она нашла в себе силы встать и шагнуть ему навстречу с радостным криком: «Ты пришел спасти меня?..» Но Гуаскар ответил: «Ты принадлежишь Солнцу, но прежде, чем оно возьмет тебя, я хочу подарить тебе радость. Обними своего маленького брата». Он приподнял кисею, и она увидала спящего Кристобаля. С криком изумления и радости девушка кинулась к нему, но Гуаскар отступил, ибо к «невесте Солнца» запрещено было прикасаться. Трое стражей храма стояли тут же, раскачивая свои уродливые черепа. Они приказали одной из мамаконас положить спящего ребенка на руки Марии-Терезы. Несчастная девушка с плачем стиснула его в своих объятиях. Впервые со дня своего похищения она заплакала. И слезы эти, падавшие на личико спящего ребенка, разбудили его.

— Как он попал сюда? Зачем вы взяли его? Вы не сделаете ему зла? — тревожно спрашивала «невеста Солнца». Мальчик обвил руками шею сестры и, заливаясь слезами, рыдал у нее на груди: «Мария-Тереза! Мария-Тереза!»

Гуаскар ответил:

— Мы сделаем, что он захочет. Нам он не нужен — мы готовы возвратить его отцу. Он сам пришел к нам. Пусть сам и решит свою участь и пусть он говорит осторожнее. Вот все, что я могу сказать, все, что я могу сделать для вас. Стражи храма могут подтвердить сказанное мною.

Три мумии утвердительно закивали своими отвратительными головами.

Мария-Тереза, покрывавшая ребенка поцелуями, испуганно подняла бледное прелестное лицо.

— Что это значит: «Пусть говорит осторожнее»? Разве ребенок может обдумывать свои слова?

Гуаскар, вместо ответа, обратился к маленькому Кристобалю:

— Дитя, хочешь пойти со мной? Я отведу тебя к твоему отцу.

— Я хочу остаться с Марией-Терезой.

— Дитя само решило. Оно останется с тобой. Таков обычай — не правда ли? Скажите сами.

Трое стражей храма опять утвердительно кивнули головами.

И Гуаскар нараспев произнес заключительные слова священного псалма на языке аймара: «Блаженны входящие чистыми в обители Солнца, чистыми, как младенцы на заре жизни».

— Гуаскар! Гуаскар! Вспомни о моей матери. Сжалься над нами! Где твое милосердие?

Но Гуаскар почтительно склонился перед стражами храма и вышел, ничего не ответив. Мария-Тереза с отчаянием прижала к груди маленького Кристобаля, допытываясь: «Несчастный ребенок, для чего ты пришел к нам?»

— Я пришел сказать тебе, Мария-Тереза, чтобы ты не боялась. Папа и Раймонд скоро приедут… Они тебя ищут, они едут за мной… Они спасут нас… А если ты умрешь, и я умру с тобой.

Они оба плакали и обнимали друг друга, и целовались без конца, и слезы их смешивались в одно.

Потом снова пришли мамаконас, поставили треножники, священные вазы, зажгли в них благовонную смолу сандии — и обе жертвы уснули, сжимая друг друга в объятиях.

И вот теперь Мария-Тереза снова очнулась в «Доме Змея», и на руках у нее не было маленького Кристобаля, который недавно целовал ее, обливая ее своими слезами. Но она явственно слышала его голос, с плачем призывавший ее… И усилием воли заставила себя приподняться.

Она лежала в глубоком покойном кресле. Ребенок, совершенно голый, стоял напротив нее, в руках мамаконас. Она хотела броситься к нему, но с полдюжины мамаконас обступили ее и успокоили, заверив, что ребенку не сделают никакого зла, что его только переодевают, как переоденут и ее, так как они должны быть облачены в одежду из кожи летучей мыши. И, говоря с ней, мамаконас называли ее: «Койя» — царица — титулом, которого она от них еще не слыхала.

Обессилевшая девушка покорно отдала себя сильным рукам мамаконас. Они проворно, как куклу, раздели ее, сняли с нее платье цвета серы, надетое на первой остановке, в гациенде Ондегардо, и, как тогда, принялись натирать ее тело благовонными мазями и маслами, все время напевая что-то медлительное и убаюкивающее. Это были рослые, сильные женщины из области Пуно, рожденные на берегах озера Титикака, красивые, немного грузные, но гибкие и грациозные в движениях; походка у них была ритмическая, как будто приплясывающая, но не лишенная своеобразного изящества. Их крепкие сильные руки золотистого цвета, обнаженные до плеч, красиво выделялись на фоне черных одежд. Из-под черных вуалей, закрывавших их лица, виднелись только большие жгучие глаза дивной красоты.