Ставка на выбывание (СИ) - Сергеева Оксана Михайловна - Страница 21

— Я свой уже потерял, когда сегодня попросил вас о встрече, — мягко напомнил Бажин.

— А если я откажусь?

— Тогда мы забудем вторую часть нашей беседы. Мое первое предложение, если вы на него согласны, останется в силе. Мы не можем вечно наступать друг другу на пятки, этот разговор когда-нибудь должен был состояться.

— Хорошо, с этим я согласен, — кивнул Шумаев, продолжая рассуждать вслух. — Я отлично понимаю ваши мотивы. Но еще лучше я понимаю то, что Юдина легко можно подвинуть и без моего присутствия в совете директоров. Вы основной держатель акций, ваше слово закон. Никто не пойдет против главы корпорации, это же смешно. В чем подвох?

— В чем подвох, — повторил Виталий задумчиво, но не теряя сосредоточенности. Шумаев требовал от него откровенности, о которой позже, возможно, придется пожалеть. Или не придется… Но риска никак не избежать, потому что двойная игра обойдется еще дороже. — Подвох в мотиве, Николай Николаевич. Юдина я хочу не подвинуть, а уничтожить.

— Таких людей, как Юдин, нельзя убрать просто так. — Посмотрел на Бажина изучающе, будто оценивая убедительность слов.

— Я знаю. Иначе бы давно удавил собственными руками. Но меня кое-что сдерживает, и свободно действовать я не могу. Как только я нейтрализую этот фактор, я перекушу Юдина. Или не перекушу. А буду рвать по кускам.

— Что вам мешает? Или кто?

— Давайте об этом чуть позже, — усмехнувшись, Бажин качнул головой.

— Ясно, — уступил, понимая его нежелание выдавать лишнюю информацию.

— Может, это самонадеянно с моей стороны, — улыбнулся Виталий, — но, думаю, вы не откажетесь поучаствовать. Юдин попортил вам столько крови, не верю, что вы не хотите сатисфакции.

— Тогда еще вопрос. Каким образом вы хотите ввести меня в совет?

— Это вас тоже не должно волновать. Это лишь моя забота.

Шумаев снова ответил понимающим, но уже немного другим взглядом, колким, нацеленным. Что, Бажину понравилось, и он протянул руку, готовясь попрощаться:

— Меня не будет в Москве недели две, может, чуть больше. Надеюсь, этого времени хватит, чтобы принять решение. Доказательства моей лояльности вы получите уже сегодня.

Домой Виталий вернулся поздно, около одиннадцати вечера. Надежда встретила его привычной улыбкой. Он тоже устало ей улыбнулся и подумал: все-таки страшно, когда единственный человек, которому можно доверять безоглядно, это твоя домработница. Надя работала еще при его родителях, лет одиннадцать ему было, когда она появилась в их доме. Потом так и осталась с ним.

— Чего? Как дела? Гражданский переворот тут без меня не случился?

— Машенька спит, — отчиталась Надя и поправила на носу очки в тонкой золотистой оправе.

— Хорошо, пусть спит.

— Ужинать будешь?

— Нет, я поел. Кофе мне сделай и иди отдыхай.

— Может не стоит на ночь?

— Наденька, если что-то и повлияет на мой сон, то точно не кофе.

Наденька удаляться не спешила.

— Маша сегодня ничего не ела.

— Как это не ела?

— Ничего вообще не ела, — подтвердила домработница с нажимом, внушительно. — Как приехала, кофе чашку выпила, и все. Я и так, и этак, а она: не хочу. Я же не могу настаивать.

— Накрой для нее. Она поест. И можешь быть свободна.

Прежде чем поднять упрямицу с кровати, Виталий принял душ и переоделся. Когда вышел из ванной, Маша сидела, прислонившись спиной к изголовью. Смотрела недружелюбно и настороженно, взглядом выдавая взвинченность, какая возникает от долгого нервного напряжения.

Бажин натянул майку на влажное тело, одернул штанину джинсов и присел рядом.

— Привет.

Машка упрямо молчала. Такое упрямство обычно рождает либо большой скандал, либо мертвое непонимание. Скандал лучше, решил Бажин.

Потому что непонимание — это источник самых больших проблем.

— Испугалась сегодня?

— Да, — ответила она, скрывая за коротким невыразительным ответом все, что только можно скрыть. — А как ты меня вытащил? Мне сказали, что я останусь за решеткой на всю жизнь.

— Группа сознательных граждан написала ходатайство, что ты очень ответственная, порядочная и законопослушная девочка… бабушек через дорогу переводишь, собачек бездомных кормишь и клумбы городские бесплатно облагораживаешь. Поднимайся.

— Зачем?

— Ужинать.

— Я не хочу.

— Голодовку объявила?

— Аппетита нет.

— Аппетит приходит во время еды. Пойдем.

Маша собралась было перечить, по ее лицу тенью пробежало возмущение, но вместо этого откинула одеяло и встала с кровати.

— Хорошо, как скажешь. Можно так идти или у тебя дома дресс-код? — Оттянула на себе черную футболку. Его футболку, которую нашла в гардеробе и надела после душа, потому что больше надеть было нечего.

— Можно так идти, — спокойно сказал он, не обращая внимания на ее язвительный тон.

Они спустились на первый этаж и прошли на кухню, там Маша присела на краешек стула неуверенно, словно готовилась вскочить из-за стола и бежать.

— Можешь думать обо мне, что хочешь. Потом ты поймешь, что я прав. — Бажин налил себе коньяк, а из ящика достал сигареты. И колоду карт.

— Отпустить тебя было большой ошибкой. Я за это чуть не поплатился. Тобой. Ты останешься здесь, и спорить по этому поводу мы не будем.

— Какие могут быть споры? Я же теперь по гроб жизни тебе обязана. За свое чудесное спасение. — Взяла ложку и начала есть крем-суп из спаржи с гренками.

— Я этого не говорил.

— Тогда отпусти меня.

Суп был вкусный. Но желудок отозвался покалывающей болью. Оно и понятно, весь день во рту практически ни крошки. Хотя отказывалась от еды не из-за упрямства. Не могла есть. Кусок в горло не лез.

Бажин поставил на стол чашку кофе, коньяк и пепельницу. Все делал медленно и аккуратно, будто от расположения этих предметов что-то зависело. И молчал. Не так, словно пропустил ее слова мимо ушей, сделав вид, что не слышит, а так, когда ответа не требовалось— все очевидно.

— Ладно, как говорится, быстрее сядешь — быстрее выйдешь. Ты хотел, чтобы я была твоей. На, бери. Я теперь вся твоя. Можешь командовать: «Маня, ко мне!», ты же так любишь. Считаешь, что все в этом мире должно тебе подчиняться, — бросила с легким вызовом.

— Ну, я не скромная бедная девица, от подарков не отказываюсь. Маня, ко мне, — сказал, чем снова вызвал в ней тайную волну протеста.

— Сейчас прям? Или я могу доесть?

— Ешь.

— Теперь у тебя есть личная волшебная шлюшка, — поддевала от беспомощности. Возможно, ей стало бы легче, если бы она поплакала. Но не плакалось.

— Маня, шлюха — это призвание, а ты по призванию — цветочница.

— Ладно, назовем это по-другому. Теперь у тебя есть личная фея.

— Всю жизнь мечтал с феей замутить, думал, что их в жизни не бывает. А нет, бывает…

— Надеюсь, недели за две-три ты наиграешься и оставишь меня в покое.

Он улыбнулся ее язвительности:

— Это смотря с каким усердием ты будешь феячить.

— Слушай, а может, это ты мне такое приключение организовал?

— Маша, ты мне, конечно, нравишься. Даже больше, чем просто нравишься, но не до такой степени, чтобы тебя за решетку сажать, а потом вытаскивать. Я надеюсь только на свое природное обаяние.

— Уязвленные мужчины способны на самые чудовищные поступки. Вы сегодня сказки о любви рассказываете, женщину боготворите, завтра об нее ноги вытираете. Мне это хорошо известно… — оборвалась, поняв, что их разговор становится похожим на выяснение отношений. Но отношения у них не те, чтобы что-то выяснять.

— Продолжай.

— Не хочу.

— Нет-нет, продолжай. Фея сегодня раненая, ей все можно.

Он так и не отпил ни кофе, ни коньяк; не закурил и не вытащил карты из колоды. Сидел за столом, крепко устроив на нем локти и сцепив пальцы.

Она забыла про суп. И сама не поняла, в какой момент перестала есть, бросила ложку в тарелке и, полностью откинувшись на спинку стула, скрестила руки на груди. А ведь не собиралась разговаривать, намереваясь устроить Бажину полный игнор. Но не получилось.