Я ползу сквозь (ЛП) - King A. S. - Страница 15

Я сажусь и тру глаза. Еще слишком рано и толком не рассвело. Мама стоит в дверном проеме и собирается включить свет.

– Не включай свет, пожалуйста, – прошу я, но мама все равно включает.

– Правда что ли?

– Нет, конечно, – отвечаю я. – Но думаю, что знаю, кто посылает предупреждения. Хотя мое расследование еще не закончено.

– Я хотела спросить, правда ли ты прогуляла.

– А.

– Так правда?

– Да.

– И куда ты ходила?

– Мы с Чайной навещали ее парня.

Мама неожиданно радуется:

– Так у нее есть парень? Как мило. Рада за нее.

– Можешь уйти?

– Как ты думаешь, кто присылает предупреждения?

– Не буду говорить, пока не знаю точно.

– Где живет парень Чайны?

– В Филадельфии, – вру я.

– Вы пили спиртное?

– Нет.

– Курили марихуану?

– Нет, конечно.

– У него было дома оружие?

– Не спрашивала. Я к нему домой-то не ходила, сидела в каком-то ресторане.

Мама минуту думает:

– Так ты отпустила ее одну к парню домой?

– Да, она меня заставила.

– Честное слово, и она, и эта твоя вторая подруга кончат в психушке.

– Она нормальнее, чем ты думаешь, – говорю я и думаю: «Она нормальнее, чем ты».

– Вчера вечером была массовая стрельба в кинотеатре во Флориде, – сообщает мама.

– Как мило.

– Что ты ела в этом филадельфийском ресторане?

– Смузи из сока кале и киви. Было вкусно.

Мама морщится и наконец-то выходит из моего дверного проема и возвращается к телевизору. Органическая еда – это страшно.

Я накрываю голову одеялом, чтобы свет не бил в глаза, и понимаю, что сегодня, возможно, вижу маму в последний раз. «Обратных рейсов нет». Я ожидала, что почувствую какую-то боль, как будто нас с мамой связывает резиновая пуповина, но чувствую только жалость. По нашим семейным альбомам видно, как она сдает. Сначала у нее вытянулось лицо. Потом потухли глаза. Потом родители начали свои мрачные гастроли. Был составлен список. Появились крекеры с арахисовым маслом и желе и скатерти для пикника. Потом они стали составлять планы на случай чего угодно. Пожара, захватчиков, взрыва, утечки газа, провала в асфальте. Моя жизнь – это миллион планов побега. Сегодня будет просто: я готовилась к этому моменту всю жизнь.

Потом я наконец встаю, достаю из рюкзака гранитную Е и кладу на стол. Потом я собираю вещи (никаких учебников, только одежду и все, что я хочу взять в путешествие) и принимаю душ.

Когда я возвращаюсь из ванной, я подслушиваю разговор на кухне.

– Может, стоит снова позвать психолога? – спрашивает папа.

– Он много раз говорил, что все еще всплывет, соглашается мама.

– Когда она уже снимет свой чертов халат? – вздыхает папа.

– Кажется, ей становится хуже, – замечает мама. – Она соврала мне. Раньше она никогда не врала.

– Думаю, – решает папа, – можно записаться на завтра. Когда она была маленькой, нас всегда принимали сразу. – Мама вздыхает. – Боже, мама, она жива, это уже чудо. Наше дело – ей помочь.

– Я не могу. Не хочу даже думать об этом.

– Я тоже не хочу, – соглашается папа. – Но никак иначе ей не помочь.

– Чур ты ее везешь.

– Постараюсь записаться поскорее, – обещает папа.

– Ей правда нужна помощь.

– Он поговорит с ней. Он нас помнит. Он ей поможет.

– Мне кажется, эпопея с бомбами – ее рук дело, – говорит мама. – Думаю, больше некому.

На этих словах я закрываю дверь – громко, так, чтобы они слышали. Насчет бомб мама ошиблась. Все мы – бомбы.

Звенит звонок. Это должна быть Чайна, потому что мы договорились вместе пойти в школу. Я даже близко не готова. Не готова к школе. Не готова сказать Чайне, что я туда не пойду. Не готова сказать, что сегодня сбегаю с Густавом. Я прошу маму впустить подругу, одеваюсь и распускаю волосы, чтобы они высохли. Когда они сохнут сами, они завиваются.

Пока я собираюсь, Чайна рассматривает новенькую букву. Она не задает вопросов.

Я с трудом взваливаю рюкзак на плечо.

– Чего у тебя там? – удивляется Чайна.

Я отвечаю, что учебники, хотя она знает, что вчера я оставила все учебники в шкафчике. Я лезу в карман халата и достаю листок со стихотворением:

– Кстати, я дописала. Ну, к английскому.

Чайна читает про себя.

Стереть. Стереть. Стереть

Есть одна дырочка. Если воткнуть в нее кончик разогнутой скрепки,

Мир перегрузится.

Мир станет печенью: три грозных доли сплелись вокруг сердца.

Мир будет все пропускать через фильтр, возрождаясь вновь.

Мы будем травку выращивать и пировать на траве, и друг друга любить,

Не зная, что фильтр – это мы.

– Для первого раза здорово, – замечает Чайна.

– Спасибо.

– Надеюсь, ты получишь А.

– Мне все равно, какой буквой она меня одарит.

Мы выходим из моей комнаты. Родители по-прежнему сидят за кухонным столом, наполовину приклеившись к телевизору, наполовину обсуждая, как запишут меня ко врачу. Я замечаю, что папа пытается со мной заговорить, но никак не реагирую. Я не прощаюсь. Даже с кошкой. Когда я закрываю дверь, что-то внутри меня содрогается. Я стала холоднее.

========== Патрисия — утро вторника — стрекот вертолета в Месте Прибытия ==========

Я говорю Гэри, что скоро будет прибытие, и он советует мне больше спать.

– Но скоро правда будет прибытие, – возмущаюсь я. – Я же его слышу.

Похоже, сказать Гэри было не очень хорошей идеей, так что я делаю вид, что просто говорила во сне. Я сажусь и трясу головой:

– Я что-то говорила?

– Вряд ли, – отвечает Гэри.

– Ну и странный же сон мне снился, – рассказываю я. – Сколько времени?

– Семь.

– Ясно.

Потом я иду на кухню делать чай, а Гэри занимает туалет. То, что он там делает, всегда слышно по всему дому. Это одна из многих вещей, которые меня в нем просто бесят.

Здесь нет браков. Только общее жилье. Расписание, кто когда готовит. Соседи с привилегиями, так сказать.

Гэри мне даже не друг. Я просто его устраиваю. Он философ и уверен, что реальный мир нужен только тупым. Он еще не понял, что сам тоже тупой. Я сажусь за кухонный стол и посылаю прибывающим послание: «Возвращайтесь! Здесь тюрьма!» Потом я вспоминаю, что отсюда все же есть выход, и понимаю, что в этот раз может быть моя очередь.

Гэри ничего не знал про нас с Кеннетом. Для него Кеннет был просто нудистом – художником, не способным к межличностному взаимодействию на уровне Гэри. Нудистом, который жил один в хижине и не любил гостей. Больше Гэри ничего не знал.

Раздается звук сливного бачка, и в кухню входит Гэри.

– Идешь завтракать? – спрашивает он.

Я хватаюсь за голову:

– Снова начинается мигрень. Думаю, пропущу.

– Мне принести тебе что-нибудь?

– Ага, как хочешь. Я, наверно, прилягу.

Когда он уходит, я достаю последний подарок Кеннета – маленькую резную букву П. Он вырезал ее из куска кварца, который мы нашли, когда гуляли. Мне тогда было лет двадцать пять. Поверить не могу, что я здесь уже столько лет.

Я осталась только ради Кеннета. Я писала ему симфонии, много симфоний, а он вырезал мне буквы и оставлял их на видных местах. Буквы по-прежнему лежат там, где он их оставил: по всему лесу, даже в столовой и комнатах для собраний, – но никто другой их не замечает. Я знаю, что это должно что-то значить, но пока не поняла, что именно. Я знаю, что это значит, что мое место не здесь, но пока не нашла способа уехать.

========== Чайна Ноулз — утро вторника — желчный пузырь ==========

Меня зовут Чайна, и я желчный пузырь, который идет в школу. Станци ведет себя странно. И сегодня дело не ограничивается лабораторным халатом.

Она решает пойти той самой дорогой, мимо куста. Я напоминаю, что никогда там не хожу. Она отвечает, что так быстрее дойти до дома Густава и ей надо идти так.