Кровь (СИ) - Альбин Сабина - Страница 32

Дама, недовольно кривясь под своей маской, снова обращается к девочке:

— Мэри, ты слышала о чем спрашивает господин? — угодливый кивок в сторону.

Девочка с наивной непосредственностью только хмыкает в ответ и пожимает плечами. Очевидно, такие встречи для нее давно уже не в новинку, поэтому она полностью сосредоточена на еде. Дама, стараясь сгладить неловкость, поспешно вставляет:

— Простите, но где уж запомнить всю эту публику? Моя Мэри — самый свежий цветок в розарии. Естественно, она вызывает интерес у всех и каждого. Боюсь, бедная девочка даже не представляет, о ком господин говорит.

Сама девочка остается совершенно безучастной ко всему сказанному. Дама с некоторым нетерпением поправляет складки своего пышного, но несколько поблекшего платья и с достоинством изрекает:

— Если господину будет угодно, может быть, мы вернемся к нашему прежнему разговору. Вообще-то, уже его светлость граф Лав… — изображая оговорку по забывчивости, деланно прикрывает рот, — Скажем так, весьма достойный благородный господин начал делать мне, сами понимаете, какие намеки.

И, бросив выразительный взгляд на девочку, дама веско подытоживает:

— Так что, вполне возможно, скоро моя Мэри перейдет в совсем иной статус. И тогда, увы, наши встречи станут весьма затруднительны. Подумайте об этом, сударь…

Вопрос повисает в воздухе. Звякнув ложечкой, девочка завершает десерт. Невинно отерев губы рукавом, она наконец смотрит на молчаливого мужчину, и озорные огоньки в её глазах потухают.

Мужчина, перегнувшись через стол, кончиками пальцев берет девочку за подбородок. Его ледяной взгляд погружаются в трепетную зыбь её смятенных глаз. Дама, обеспокоенная происходящим, озадаченно кхекает, и девочка с испугом отдёргивает подбородок.

— Ваша рука обжигает, — недоуменно лепечет она самой себе.

Гость спокойно поднимается и передает «мамаше» тугой кошель. С непониманием на лице дама, однако, проворно припрятывает подношение. Мужчина, не прощаясь, выходит. Оставшиеся за столом ещё несколько секунд сидят в оцепенении.

— Как у него, — совсем уже неразборчивым шёпотом машинально договаривает девочка.

Но дама не слышит её слов, спохватившись, она звякает кошельком, проверяя полученные монеты.

Голос Драгана: «Со дна её кристально чистого взгляда всплыло его мертвенно-мутное лицо. Но окружало его золотистое сияние её по-детски тёплых мыслей и снов. Эту девочку не тронул его чёрный яд. Но что-то ещё трепетало в дробящихся образах, в зыбких шелковистых мечтах. Сладко колкое, неуловимое…»

***

Вечерняя гостиная в богатом доме. Золотисто-зелёный шёлк стен играет в свете канделябров. Тёмный приглашающий бархат кресел. Лаковая гладкость столика чёрного дерева, за которым идет оживленная карточная игра. Ещё несколько гостей нетерпеливо прохаживаются у каминного огня, жарко пылающего за потемневшей затейливо-ажурной решеткой. К дальнему окну отодвинут изящный каминный экран с амурами, стрелами и седобородыми богами, держащими в объятиях бесчувственных дев. Среди гостей лишь одна женская фигура — пожилая «мамаша». Её с иголочки новый наряд блещет вычурной роскошью, искусственные волосы пышно взбиты по бокам головы, как и предписывает последняя мода. Ведет она себя по-хозяйски.

Вслед за взрывом смеха, донёсшимся из-за карточного стола, один из наиболее нетерпеливых гостей у камина обращается к «мамаше»:

— О! Надеюсь, хозяйка всё-таки почтит нас своим присутствием!

Лицо говорившего начинает нервно подёргиваться, он прикладывает платок к внезапно побледневшему лбу. Другой гость, не обращая внимания на нервный припадок собеседника, отвечает несколько насмешливым тоном:

— Belle D'Arlot (Французский: «Красавица из Арло».) умеет разжечь пыл!

«Мамаша» с жеманством опытной куртизанки:

— Сударь, волнуетесь, что не успеете насладиться прелестным обществом? Бросьте! Граф сегодня не появится — государственные дела, знаете ли.

Насмешник:

— Старый греховодник наконец пал жертвой Эрота. Какова чертовка! — плотоядно причмокивает, — Однако, кажется, сама Цитерия пока ещё никому не отдала своего сердца.

Несмотря на лёгкое выражение замешательства, «мамаша» отвечает в прежнем легкомысленном тоне:

— Всему свое время, господа!

Тут в салон с грохотом и хохотом вваливается новая партия гостей. Среди них несколько резвых красоток, которые сразу же устраивают весёлую кутерьму. Кто-то громко вмешивается в карточную игру, кто-то бесцеремонно требует вина, кто-то начинает стучать на клавесине и бойко распевать. Впрочем, и кавалеры не отстают от своих дам. В гостиной воцаряется жизнерадостная неразбериха.

Пользуясь шумихой, незаметно для остальных один из господ, стоявших у камина, проскальзывает во внутренние покои.

Тем временем «мамаша», озабоченная наплывом гостей, отдает деловитые распоряжения служанке и начинает искусно лавировать между оживленными группками, стараясь ответить каждому то приветственным словом, то кивком, то улыбкой. А те в свою очередь просят то одного, то другого, тянут любезную распорядительницу салона из стороны в сторону, поминутно задерживая её и нарушая плавный рисунок её галантного скольжения.

Лишь спустя минут двадцать-тридцать она наконец подбирается к одной широко улыбающейся востроносой девице и, доверительно склонившись к ней, взволнованным шёпотом передает на ухо просьбу:

— Полли, дорогуша, загляни-ка к ней. Боюсь, она опять не в духе. Особенно после последних новостей.

Девица, нисколько не изменившись в лице, беззаботно кивает и отходит было, но старая куртизанка возвращает её, удержав за складку юбки:

— Да, смотри, если там этот её… Лучше… Просто позови меня…

***

Сквозь щель едва приоткрытой двери в слабоосвещенный будуар заглядывает осторожный гость. Это бледный мужчина, не носящий парика. Его льдистые глаза останавливаются на девичьей фигуре, застывшей в грациозной задумчивости перед зеркалом. Серо-зелёные глаза подёрнуты дымчатой грустью. Какой-то стук за окном, скрытым тяжелыми портьерами, выводит её из оцепенения. Она оборачивается — в комнате пусто. Лишь грустно клонят кудрявые головки пухлые купидончики на розовом каминном экране, задвинутом в дальний мутный угол. И снова тишина.

Обратившись к зеркалу, в котором множатся трепетные язычки желтоватых свечей и догорающее пламя камина, девочка открывает прихотливо расписанную коробочку, стоящую перед ней на столике, — в воздух взлетает облачко пудры. Глядя, как медленно, серебрясь на свету, оно оседает, девочка снова замирает. За её спиной, почти касаясь золотых кудрей, стоит непрошенный гость. Его тёмные волосы сливаются с окружающей темнотой, фигура, тонкая, худая, почти бесплотная, растворяется в ночи.

Девочка машинально поднимает со столика щётку и начинает неторопливо водить по своим шелковистым прядям. Её одинокий двойник на дне зеленоватого зеркала, вторит каждому движению, как диковинный автомат. Оставив щётку, девочка накладывает пудру, слой за слоем, пока лицо её не превращается в тусклую фарфоровую маску. Она опускает в кармин кончик точеного мизинца, прижимает к губам. Вишневое сердечко на сахарно-белой глазури.

По кукольной щеке катится слеза. Гость тонкими пальцами облаченной в перчатку руки останавливает соленую каплю и прижимает её к щеке. Девочка безучастно кладет свою крохотную ладонь поверх чужой хищной кисти. Но не замечает, не видит, не чувствует чужого присутствия.

Голос Драгана: «Я не собирался ей навредить, если ты подумал об этом. Мое болезненно острое любопытство вызывала её неправдоподобная невинность, её незамутненная чистота в самом сердце головокружительно чёрной бездны. Уже не первого из её гостей, настигала таинственная болезнь и скорая гибель. Кто-то лишился рассудка, кто-то в безрассудном помрачении сам наложил на себя руки. Гадкая грязная смерть и отвратительное животное безумие всё плотнее обступали её, но она по-прежнему сияла в своей непостижимой ослепительной хрупкости, тем не менее непоколебимая и ясная, словно бриллиант.