Волчья ягода - Данилова Анна - Страница 23
- Предыдущая
- 23/87
- Следующая
Коробка из-под немецкого печенья была набита письмами. Но это не потому, что писем было так много, скорее коробка была невелика. А писем было всего шесть. И все они были от моей сестры. Милы. Она писала из С, в Москву, и адресованы они были мне… Но самое ужасное заключалось в том, что письма были вскрыты. И вскрывала их не я. Должно быть, Вик. Датированы они были декабрем девяносто четвертого года. Выходит, четыре года тому назад Мила писала мне в Москву, но я не удосужилась даже прочитать эти письма. Я приблизительно представляла себе, о чем они, а потому считала излишним волноваться на этот счет. У меня были другие планы, другие мысли, другие заботы. Я не собиралась налаживать связь с моей полусумасшедшей сестрой, помешанной на фотографиях и относящейся к жизни с легкомыслием пятилетнего ребенка.
И вот теперь эти письма были вскрыты и лежали передо мной словно укор.
В комнате стемнело, я слышала шум дождя и царапанье веток по стеклу… Как бы много я в ту минуту дала, чтобы оказаться в своей теплой постели, в доме на острове Мэн и наслаждаться тишиной и покоем в объятиях Гаэля… И если раньше Москва представлялась мне фрагментом кошмарного сна, то теперь сном казалась райская жизнь в Англии. Стены моей прежней московской квартиры давили на меня и лишали сил. Если прибавить к этому смерть Пола (мне и думать было страшно о том, где и в каком состоянии сейчас находится его тело и кто же и когда его похоронит!), реальную угрозу моей жизни, исходящую от тех, кто вызвал меня сюда, чтобы обобрать и унизить, отсутствие средств к существованию, а следовательно – невозможность вылететь в ближайшее время в Лондон плюс ко всему этому исчезновение Вика, то можно себе представить, что я испытывала в тот вечер, прислушиваясь к звукам осенней непогоды и ощущая леденящий холод, охвативший меня изнутри… Я была одинока и находилась на волосок от отчаяния, граничащего с помешательством. Почему помешательством? Да потому, что стоило мне достать первое письмо, как я услышала голос Милы…
– Привет, сестренка… Как дела?
У нее был такой нежный и воркующий голос, какой бывает, наверно, только у ангелов. Ведь она умерла; мне сказала об этом женщина, которая жила теперь в нашей квартире в С. И даже если эта дама что-то напутала или сказала это нарочно (правда, какую цель она при этом преследовала, понять было сложно), то в квартире сейчас я была СОВЕРШЕННО ОДНА!
– Мила, это ты? – спросила я невидимую покойницу, оглядываясь, словно она могла стоять за моей спиной.
– Ты не хочешь мне ничего рассказать? – снова спросила она весело, но не без ноток истерики. Мне даже показалось, что я увидела ее совсем близко от себя, буквально в двух шагах…
Я – человек, не верящий в потусторонние силы. И сколько бы книг по этому поводу я ни читала – о переселении душ, о телепатии и прочей чепухе, – своего мнения я никогда не изменю.
Другое дело – существование психических расстройств, болезней. Вот шизофрения, к примеру. Быть может, я заболела. Говорят, что шизофреники знают о том, что они больны.
Но ведь я же явственно слышала ее голос! И сколько раз потом она являлась ко мне и звала за собой, как в киношных кошмарах! Я не знала, смеяться ли мне над своей мнительностью или плакать, давая волю расшатанным нервам…
– Мила, оставь меня в покое! – крикнула я в темноту, потому что мне казалось, что голос идет откуда-то из дверного проема, и я боялась, что еще мгновение, и она выйдет оттуда, прозрачная, бледная, с распущенными волосами, и начнет улыбаться мне улыбкой девочки-подростка, какой она всегда была и какой она останется в моей памяти.
И голос, как ни странно, тут же смолк.
Я встала и зажгла верхний свет. Мне показалось, что чем больше в спальне будет света, тем теплее и спокойнее станет у меня на душе.
Устроившись на кровати с коробкой на коленях, я снова взяла в руки то самое ПЕРВОЕ (я разложила их по датам) письмо, развернула сложенный вчетверо листок и прочла написанные крупными буквами слова, который тут же превратились в крик… Но я не услышала его. В комнате по-прежнему было тихо. Я почувствовала его. Всем своим существом.
"ПРИЕЗЖАЙ! МНЕ ОЧЕНЬ ПЛОХО! ПОМОГИ! ЦЕЛУЮ. МИЛА”.
И число, год.
Второе письмо, написанное через неделю, было более конкретным.
"Анечка, я пишу, и мне кажется, что в пустоту. Я знаю, что ты с Виком, потому что вы уехали в одно и то же время. Но ведь не ты взяла мои деньги? Не ты? Я заболела. У меня корь. Говорят, что в таком возрасте от кори можно умереть. Мне нужны деньги. Наш телефон, я надеюсь, ты еще помнишь. Помоги. Целую, твоя сестра Мила”.
Остальные письма были датированы следующим днем. Создавалось впечатление, что Мила, охваченная высокой температурой и отчаянием, писала дрожащей рукой какие-то случайные, выползшие из подсознания слова: “Слышу музыку. Мне страшно умирать”. Или: “Я вся В сыпи. Позвони или пришли денег на лекарства. Береги Вика. Он хороший. Я не держу зла на вас”.
Я вспотела сама (не хуже Доры), когда прочла все письма от начала до конца. Тем более что мне потребовалось на это всего несколько минут. Но за это время я смогла представить в полной мере весь тот ужас, который пережила Мила, лежа в постели и сгорая в медленном огне лихорадки.
Во мне боролись два чувства. Первое – жалость, второе – ненависть. Я жалела ее, как жалеют больное животное, которому пришлось перенести физические страдания, а ненавидела за то, что она вновь не вовремя появилась в моей жизни и – мало того – выбрала такой момент, когда мне и самой-то в пору писать подобные письма. Но если Миле было куда писать (до сих пор не знаю, откуда ей стал известен наш адрес, хотя, думаю, что первым ей написал Вик, эта размазня, слюнтяй; я знала, что он мучается угрызениями совести и никак не может простить себе, что послушался меня и сбежал, по сути, от Милы, даже не попрощавшись с ней и ничего не объяснив), то мне и обращаться-то за помощью было не к кому. Р., который принял бы меня любой, пусть даже прокаженной в полном смысле этого слова, и который сделал бы все возможное и невозможное, чтобы только помочь мне – погиб. Игорь – погиб. Вик – исчез, а если, не дай бог, женился, то, значит, тоже – погиб. Пол Фермин – погиб для меня. Оставался Гаэль, но у меня не было возможности позвонить ему. Вернее, я боялась звонить по этому телефону, по телефону Вика, за которым, как мне тогда казалось, еще следили.
Словом, я действительно почувствовала себя в тот вечер больной и разбитой. Остатками своего рассудка я понимала, что навряд ли ФСБ станет тратиться на прослушивание телефона Вика – у этой организации и без меня хватает хлопот. Но почему-то все-таки не позвонила в Лондон. Хотя мне стоило лишь протянуть руку и набрать вереницу знакомых до боли цифр… Значит, у меня параллельно с шизофренией развилась паранойя. Гремучая смесь, ничего не скажешь.
Я бы, наверно, задохнулась от собственных страхов и поседела в тот вечер, наполненный шумом дождя, завываньем ветра и голосами призраков, если бы не звонок в дверь, который быстро вернул меня к действительности.
Я накинула на плечи длинный халат Вика и, путаясь в его полах, направилась к двери. Сердце мое остановилось, когда я, открыв первую, железную дверь, решилась заглянуть в “глазок” второй, “кожаной”.
Но лестничная клетка была пуста. Не хватало мне только галлюцинаций."
Я замерла, прислушиваясь к звукам.
– Вик, открывай, это я… Я знаю, что ты дома, поэтому бесполезно прятаться. Я только посмотрю на тебя и уйду, обещаю. Не будет никаких сцен, ты слышишь меня? И вообще, это глупо… Я же слышала, как ты открыл дверь… Ты смотришь в “глазок” и не видишь меня? На, смотри!
И я увидела возникшую прямо перед моими глазами расплывающуюся в оптическом фокусе физиономию. Трудно было определить, красива ли женщина, явившаяся сюда, чтобы увидеть моего бывшего мужа, должно быть, поэтому я, забыв про свой страх, распахнула дверь.
– Привет, – сказала опешившая гостья, которая ну никак не ожидала увидеть вместо Вика бледную, со следами долгой болезни женщину. – Вы кто?
- Предыдущая
- 23/87
- Следующая