Обрыв (СИ) - Соболева Ульяна - Страница 37

— Хорошо. Я тебя понял. Я вылетаю в Дагестан. Будь со мной на связи. Если найдешь ее раньше — дай знать. И не переживай, там спокойно. А к границе она не поедет.

Я постукивал пальцами по столешнице. Кто? Кто мог ей сказать о том, что мы нашли Максима? Кто знал из тех, кто с ней в контакте, и когда могли контактировать? Перебирал в голове каждого, с кем общалась Даша.

Ослепило молниеносно, как затылок прострелило. Через час я уже придавил его к столу и навис над ним в диком желании размозжить его башку о столешницу. Чертов хлюпик, математишка, лузер очкастый.

— Какого хрена, а? Айтишник? Какого хрена ты влез? Кто тебе платит? Кто нанял? Как давно? Я ж с тебя всю душу вытрясу.

Глеб дергался подо мной и пытался меня сбросить с себя, но я сдавил его горло изо всех сил. Гаденыш, столько времени рядом и сукой оказался. На кого только работает, гнида?

— Я тебе кадык выдеру лично, если не скажешь, какая мразь тебя подкупила?

— Никтоооо… я сам… сам… Только она может… а вы — нет… А ей это надо. Без него сдохнет… ты не видишь? Сдохнет онаааа…

Красный весь, задыхается, все еще вырваться пытается.

— А тебе какое дело? Ты что, ангелом хранителем заделался? М? Чего лезешь не в свое дело? За моей спиной?

Я приподнял его и ударил о стол, чувствуя, как разрывает от ярости, как трясет всего от едкого желания размозжить башку. А я его еще к семье подпустил, в дом к себе приглашал, Карина с ним, уродом, в кафе ходила и звала ее комп настраивать.

— И мое… дело… мое…

— Что? Что ты сказал?

Какое там его дело? Членом семьи себя вообразил. На хрен вышвырну на улицу.

— Она, — сипло, дергаясь, схватив меня сильно за руку, — сестра моя.

— А мой папа — он какой?

— Класивый, — тут же сказала Тая, и я рассмеялась. У нее это было любимое слово, и она часто вместо хороший говорила красивый, и вообще, если ей кто-то нравился, то это обязательно красивый человек.

— Твой папа очень смелый, сильный, упрямый и…

— Крутой? — дополнил Яша.

— О дааа, очень крутой, — согласилась я и снова уложила его голову к себе на колени. Мы почти подъезжали к месту назначения. Я договорилась, что Лева высадит нас не в городе, а неподалеку, а мы уже сами доберемся до части. Я почти не взяла с собой вещи, чтоб не тащить сумки. Только самое необходимое в рюкзаке для себя и детей и в сумку кое-что из еды. Оделась скромно, чтоб не бросаться в глаза. Голову накрыла платком. Чем меньше внимания к нам, тем лучше. Я не сомневалась, что Андрей будет нас искать, и очень надеялась, что у него это выйдет сделать намного позже. Не хватится сразу.

Пока ехали, я не могла нарадоваться, что Яша с нами. Эти дни, когда он появился в нашей семье, стали совершенно необыкновенными. И эта ведьма, которая называла его ненормальным, просто ненавидела детей. Кстати, мы с Андреем о ней позаботились. Она убралась из города в свою Тьмутаракань без лицензии, без права на работу и с огромной психологической травмой, так как мы заперли ее на трое суток в старом общественном туалете без света в одних трусах, босиком. Пребывание там пошло ей на пользу, так как выйдя оттуда, она не произнесла ни слова. Хотя, возможно, ее впечатлила угроза Андрея — зашить ей рот. Она ему поверила. И я тоже. Он очень переживал, что Яша столько времени прожил с этой тварью, и он ничего не заметил.

Я показала сына психологу. Да, я называла его сыном. Не знаю, у меня это случилось само собой. Я воспринимала его, как нашего с Максимом. Я реально ощущала его нашим, и он давал это прочувствовать. Такой ласковый, такой умный мальчик. Он всегда боялся чем-то помешать, боялся навязываться, спросить что-то лишнее. Оттого и молчал постоянно, но я не давала ему молчать. Мы много гуляли, ходили в кино и в детский театр, на каток и в Макдональдс. Пока я ждала наши документы, у нас было время познакомиться.

Психолог заверила меня, что все проблемы Яши обратимы. Конечно, ему нужно много любви и ласки, а остальное придет со временем. Прописала легкий препарат от невроза и витамины. Несколько раз мы с ним меняли простыни, но где-то через неделю все прекратилось само. Я слышала, как он встает и идет в туалет, следующим шагом стал выключенный ночничок у его кровати.

Но Яша все еще спал с нами в одной комнате, а мне это не мешало. Я помнила, как сама боялась спать. И никогда этого не забуду. Детские страхи — они ведь самые сильные, они живут в нас до самой смерти, и для них мы никогда не становимся взрослыми. Наоборот, это они растут и всегда бывают больше нас самих.

И сблизили нас именно они. Вот эти ужасы и кошмары. Мне снилась та девочка… Та, с моего детдома, которая повесилась после того, как ее… Часто снилась.

— Но я точно знаю, когда рассказываешь о своих страхах, они перестают быть настолько ужасными. Потому что ты ими делишься с кем-то другим, и он забирает половину себе. Ты можешь поделиться со мной.

— Иногда они убивают… — прошептала она очень тихо, но я услышала.

— Если боишься — да, убивают, — ответила ей шепотом.

— Нет… они убивают тех, кто рассказывает.

Я почувствовала, как по коже поползли мурашки.

— Если ты расскажешь о них, то мы можем бороться с ними вместе.

Она усмехнулась… Это было жутко — услышать этот смешок в темноте. Так смеются не тогда, когда весело. Так смеются, когда уже ни во что не верят.

— Думаете, вы самая умная? Придете, пожалеете, скажете идиотские слова о страхах, и вам все расскажут, а вы поставите где-то галочку, что утешили несчастного ребенка? Вам плевать. Всем плевать. Не притворяйтесь.

Она повернула ко мне бледное лицо, наполовину закрытое растрепанными темными волосами.

— Что вы знаете о страхе? Убирайтесь отсюда. Оставьте меня в покое, — она не кричала, шипела, как перепуганный зверек, который отчаянно пытается защищаться, нападая.

— Тебя кто-то обидел? — увидела на ее плече кровоподтек, и она тут же поправила ночнушку.

И снова этот смех, вместе со сдавленными рыданиями. Надо будет поговорить с Натальей Владимировной и отправить девочку к психологу.

— Расскажи мне. Может быть, я смогу защитить тебя. Если молчать, то ничего и никогда не изменится.

— И так ничего не изменится. Они будут приходить и рвать на части, а потом дарить конфеты и пирожные, ленты и заколки, иногда кукол и деньги. Ничего не изменится. Убирайтесь вон.

Я судорожно сглотнула, а сердце забилось быстрее. Куклы… заколки… Девочки иногда получали такие подарки. После того, как…

Я встала со стула и сделала пару шагов к ней.

— А иногда они дарят новые платья, обещают, что это больше никогда не повторится, и если ты никому не расскажешь, то у тебя будет много новых платьев и вкусной еды… — все так же тихо, но она перестала всхлипывать и теперь смотрела на меня расширенными глазами, полными слез.

— Откуда вы знаете?

— А еще они всегда приходят ночью. Ты лежишь в своей кровати, укрытая с головой, и слышишь шаги по коридору, думаешь: "Пусть это не за мной. Пусть сегодня кого-то другого." А утром… утром ненавидишь себя, когда одна из вас приходит с пустыми глазами, в которых отражается желание умереть. Иногда ты прячешься под кроватью, сжимая пальцами вилку или нож, и прикидываешь, как сильно сможешь ударить, когда тебя схватят… И иногда ты думаешь, насколько сильно ты ударишь саму себя, чтобы больше не мучиться.

Она смотрела на меня широко распахнутыми глазами, и я видела, как дрожит ее подбородок.

— Они увели тебя, да? Пришли ночью и увели, а все молчали и так же трусливо прятались, делали вид, что спят.

— Уходите, — прошептала она, и я видела, как в полумраке блестят ее мокрые от слез щеки.