Сны Эйлиса (СИ) - "Сумеречный Эльф" - Страница 47

Глаза непроизвольно нервно расширились, потому что вместо воды Нармо увидел необъятную арену, почти целиком залитую кровью людей, ячеда. Убивал их не Геолит-старший. О нет! Он обычно степенно наблюдал с возвышения трибуны, потягивая багряное вино. Лишь когда очередной глупый человек приносил свою жизнь в жертву фортуне, чародей упоенно смеялся. Один раз он от азартного волнения слишком сильно сжал стакан, тот лопнул в мощной руке, осколки впились в ладонь. Но Геолирт даже не обратил внимания, всецело поглощенный созерцанием бойни.

«Забавы» на арене делились на гладиаторские бои, поединки с чудовищами и на выполнение смертельных трюков. Победителю обещали в конце испытаний дать магический самоцвет, сделать еще одним льором. Глупый, безумно глупый ячед! Они верили, будто жестокий король и правда смилостивится над кем-то и удостоит такой чести?

Нармо подозревал, что прошедшего все испытания умертвили бы тайком после победы, а другим бы соврали, что самоцвет его не принял. Надо же как-то поддерживать треклятое шоу!

Но до финала не доходил никто, оставляя лишь залитую кровью арену, сломанные мечи и обглоданные монстрами кости. Если бы их еще заставляли, если бы брали в рабство! Но нет, они шли почти добровольно, не считая того, что условия в их деревнях приближались к таким, что проще умереть. Иначе не объяснить. Нармо с детства присутствовал подле отца на трибуне, его заставляли смотреть, как бездарно гибли «неизбранные» в этом подобии то ли Колизея, то ли казино. Он так до конца и не понял, что гнало ячед на верную гибель, их безумная надежда, этот призрачный шанс заполучить недостижимую власть.

Кажется, отец рассчитывал, что сын разделит его ненормальные увлечения, что наводили ужас на других королей. Чародей кровавой яшмы отличался самым свирепым нравом.

Порой Нармо спрашивал себя, зачем он вообще понадобился когда-то отцу: сын женщины из ячеда, которая вскоре после рождения ребенка также безвестно сгинула на арене, а, может, просто умерла. Об этом даже никто не рассказал, не потрудился где-то записать или вспомнить. Но незаконнорожденного полукровку взял на воспитание отец-льор, ощутив его способность к магии. Он даже подарил красный талисман, который оберегал и по сей день.

Красное… А ведь Нармо на самом деле ненавидел этот цвет, из-за того, что тот всегда напоминал об арене. Но алый самоцвет — его фамильный хранитель, его герб и сила. И он научился принимать все таким, как есть, насмехаться над чужой болью, над тупостью тех, кто добровольно шел на убой во имя азарта и обещаний лучшей жизни. Он не проникся презрением к ячеду. Он питал высокомерную неприязнь ко всем — и к лишенным магии, и к одаренным ее милостью.

Наверное, больше всех он ненавидел собственного отца. Но когда род Икцинтусов все-таки уничтожил сумасшедшего тирана, Нармо понял, что обязан отомстить. Он не сожалел о потере, слабо осознал только, что остался совсем один и скорее радовался, что на арене прекратится страшная вакханалия страданий. Однако же к тому моменту большая часть ячеда сама окаменела, ознаменовав начало конца.

Нармо счел своим долгом отомстить. Может, отдать дань традициям, может, он в какой-то мере привык к этому чудовищу, которого считал отцом. Может, хотел сам однажды его прикончить. Последнее — вероятнее всего. За то желал отомстить и осуществил свое намерение, поэтому Раджед пытался его убить уже много лет, веков. От бессмысленности этого круга мести делалось почему-то только смешно.

Но показалось, что нечто тянет на самое дно невидимой рукой, захватывает арканом, крадет дыхание. Нармо резко вынырнул из багряного марева воды. Просто вода, не кровь — убеждал он себя, пропуская ее сквозь ладони, одну из которых перечертил глубокий шрам.

Рука уже почти не болела, но пальцы шевелились неохотно, как заржавленный механизм, и все еще не годилось для боевой магии. Поговаривали, что сильнейшие маги обходились вовсе без рук, вырабатывали любую магию всем телом или даже не совсем им – душой, что ли. Но до такого уровня мастерства Нармо пока не дошел. И очень зря, как показал ожесточенный поединок. Если бы научился спонтанно генерировать лезвия, например, из плеч или ребер, то Раджед не покинул бы башню живым. Теперь же все они расползлись по своим обиталищам, как звери по берлогам. Или не совсем своим…

— И долго ты еще будешь в моей башне? — донесся из спальни требовательный голосок Илэни. Чародейка лежала, раскинув руки, под бардовым балдахином поперек широкой кровати с белыми простынями.

Сизый пеньюар разметался беспорядочными складками, точно крылья летучей мыши. Женщина почти не шевелилась, но гневно сжимала кулаки, как видел из-за края бассейна чародей. Конечно, она все еще злилась. Когда Раджед ускользнул, да еще пленница пропала, жертвой негодования пали остатки тронного зала, где многочисленные кариатиды с зеркалами и до того фатально пострадали. Потом все постепенно восстановила магия, Илэни устала от своего бессильного гнева. Из-за ускользнувшей победы ее раздражало буквально все. Только тени драконов, изображенных на стенах, мрачно скалились из углов, вторя ее мрачному настроению.

— Ты чем-то недовольна? Что мне делать в своей? — осведомился Нармо бодрым голосом. Его, казалось, вовсе не волновало, что их сложный план провалился. В конце концов, такой азарт игры нравился чародею куда больше, чем забавы его отца. Игра со смертью, хитрые планы по уничтожению друг друга — куда интереснее, чем сотни безвольных жертв с лихорадочно горящими глазами.

Нармо вспоминал, как в юности порой сбегал из башни прямо в поселения ячеда, тайком наблюдал за ними, иногда развлекался с девушками. Но его каменного сердца не хватило, чтобы проникнуться к ним симпатией или сочувствием, скорее его вело любопытство. Может, и месть он совершил ради развлечения, ради того, чтобы узнать что-то новое. Разве только могилы старых королей разворачивал из острой необходимости: кажется, он лучше всего понимал, чем страшна медленная мучительная гибель целого мира, потому что с первых своих дней буквально пропитался духом смерти. И оказываться участником падения не желал ни при каких условиях, даже если не так уж хотел править миром Земли. А кто же тогда хотел по-настоящему? Может, Илэни?

— Конечно, там же одни тараканы да старая арена! — визгливо поддела чародейка, надеясь сбить неуместную веселость с собеседника. — Впрочем, тебя это не волнует.

Отчасти так и было. В своей башне Нармо практически не появлялся, а если и появлялся, то вид пыли и грязи его не смущал, и огромные — с ладонь — бурые тараканы, пожалуй, даже забавляли. В конце концов, из всей живности Эйлиса только эти твари до сих пор почему-то не окаменели. Остальных — пригодных в пищу — поддерживала только магия, они и живыми-то являлись лишь относительно, как синтетическое мясо.

Настоящие животные все торчали каменными изваяниями, сливаясь с бесконечной долиной камней. Стоило исчезнуть медленно иссякавшему колдовству, и разодетым в пух и прах манерным аристократам пришлось бы поедать тех самых тараканов.

— Тараканов возьму с собой на Землю! — отмахнулся Нармо со смехом, вспоминая, что еще прихватит из своей башни любимый мольберт. Когда-то ему нравилось рисовать, тайком от отца он оттачивал это умение, неподвластное магии, но настали те времена, когда навык разграбления могил оказался более полезным. Зато совесть не мучила никогда, меньше проблем. Лишь немного жаль кисти и высохшую черную тушь. По пожелтевшему холсту ползали только тараканы.

— Как тебя все еще волнуют такие мелочи? Все отмокаешь? Который уже час? — стукнула кулаком по простыне Илэни, кривя бледные без косметики губы.

— После того, как мне чуть не отрубили руку, имею право. К тому же гнаться уже не за кем. Так что, не хочешь ли присоединиться, красавица? — махнул ей из воды Нармо заискивающе. Ему нравилось, когда чародейка гневалась, ее бесстрастное лицо в те моменты приобретало хоть какое-то выражение.

— Нет. Я истощена… Столько магии… — вздохнула Илэни, снова замирая, точно выброшенная на берег морская звезда, но дернулась: — И все впустую!