Сны Эйлиса (СИ) - "Сумеречный Эльф" - Страница 151

Струны и песня. Весь мир — великая симфония, музыка души. Олугд закрыл глаза, чтобы лучше слышать. Он представлял своего отца, его заветы, вспоминал каждого из прибывших в башню беглецов, каждую из отряда Юмги.

«Лекарство от чумы окаменения — любовь», — донесся голос, не то собственные мысли, не то чье-то откровение. Песня самоцветов обращалась в слова, находила понятный для ожившей воли язык.

— Юмги! Любимая! У меня нет талисмана, но если настало время чудес, то он и не нужен. Юмги! Вернись! Пожалуйста! Я был глупым принцем, пытался подкупить тебя бессмысленными подарками. Но я полюбил тебя с первого дня нашего знакомства. По-настоящему.

Слова на миг заглушили песню, но они переполняли, рвались стремлением к несбыточному счастью. Теперь бы он встал плечом к плечу с Юмги в борьбе с Нармо. С мечом, а не с магией белоручки отстаивал бы родной льорат, отвоевывал у вероломного врага потом и кровью. Если бы только Юмги вернулась! Вот он, прямо перед ней, стал другим человеком, по-настоящему честным с собой и окружающими.

Но прошла минута, другая, третья… песня мира постепенно затихала. Неужели для великой магии им требовалось только собраться всем вместе? Неужели его сила была способна только поддерживать более могущественные камни? Нет, они не имели значения! Только жизнь имела значение!

И все же отчаяние пронизало душу свинцовой шрапнелью, отравило напрасным ожиданием. Олугд застыл, подавшись к статуе, распростер руки, точно крылья. Неужели ничто не менялось? Он слышал! Он слышал песню, ту самую, вне слуха и восприятия — дух Эйлиса отвечал, замирал, вновь свивал струны рычагов мироздания. Молодой чародей не управлял ими, он следовал совету Сарнибу: никого нельзя заставить, принудить силой, возможно лишь договориться. И Олугд всем существом просил возвращения Юмги из каменного плена. Таким было его испытание будущего правителя земель, пока что скрытых камнем. Но неужели все напрасно? Неужели все лишь иллюзия и игра больного воображения?

Возможно, они все просто сошли с ума, не суждено вот так ломать многовековые законы! Хотя… если их придумали только как ограничение, только из жадного страха…

Олугд всматривался в малейшие изменения каменной статуи, где-то на границе сознания застыла тонким пронзительным звоном одинокая струна. Под ее едва различимый гул создавалось ощущение полета, но наверх или в бездну? И когда ее звучание достигло пика, пронзив сердце чародея ужасом, по щеке каменной статуи скатилась прозрачная слеза, отчего Олугд тоже заплакал.

— Юмги! Юмги! Ты же слышишь меня!

Камень подернулся трещинами, из-под которых лился свет, саркофаг опадал, рассевался пылью на щебень дорожек. Вскоре от него ничего не осталось.

И Юмги ожила. Юмги Окаменевшая вновь стала Юмги Каменной, несгибаемой, победившей саму чуму окаменения.

— Олугд… — выдохнула она, и на устах ее играла теплота весны. Подобно богине с картин, она грациозно выгнула длинные руки, плавным движением меняя позу. Тело ее не затекло и не атрофировалось, она вернулась прежней, как в тот день, когда окаменела. Даже случайная ссадина на левом локте все еще не зажила. Взметнулась медовая коса, и засияли изумруды глаз. О! А ведь он уже успел позабыть их неукротимый блеск.

— Олугд! Почему я на постаменте?! — осведомилась она, будто ничего не случилось, а потом рассмеялась, прочитав на лице Олугда обескураженное замешательство: — Какую же несусветную чушь ты здесь наговорил! Столько лет я ее слушала! А ты все говорил и говорил!

Двести лет окаменения ее не изменили, не сломили, как он опасался, не превратили в холодную виллису.

— Юмги! Вот это и есть моя Юмги! Пожалуйста, говори так еще! И всегда! Всегда! — воскликнул с буйной радостью Олугд. Довольно приличий слишком воспитанного мальчика! Вот она его, простая и живая воительница, не привыкшая слушать глупые комплименты.

Но она сама подалась к нему и затихла, прижавшись сизой голубкой к груди.

— Мускулы… Ты стал настоящим воином, — прошептала она отстранено, а потом вздрогнула, улыбка ее исказилась, а из глаз хлынули слезы в два ручья. Олугд заботливо обнимал ее.

— Олугд… Я ведь впервые вот так плачу, — всхлипнула она, и улыбнулась: — Но от радости!

— Мы всех спасем, я обещаю! Всех твоих друзей, твоего отца! Мы вместе!

***

— Малахитовый льорат! Он вновь зацвел! Его покинула каменная чума! — эта весть потрясла янтарную башню, стряхнула с нее уныние и безнадежность.

— Что теперь делать с порталом?

— Нармо желает завладеть Землей, так что мы продолжим начатое, — заключил Сарнибу.

Две недели прошли в усердном труде, Раджед с удвоенной силой распутывал линии, окутывавшие его башню. Они сбились страшным клубком защитной магии, ощерились, словно гигантский морской еж, который вовсе не желал с кем-то контактировать. Защита малахитовой башни вела себя куда более покладисто, однако с ней тоже приходилось долго возиться. Опасно было хоть немного ослаблять щиты, наверняка Нармо следил за ними.

Сарнибу под прикрытием своей магии совершал пару вылазок в яшмовый льорат, но хозяина там не обнаружилось, или же он не позволил себя обнаружить, что лишь подтверждало худшие опасения.

«Я спасу Эйлис, спасу Софию!» — твердил Раджед, когда работа над магией башен нещадно изматывала его. Если бы не забота Софии, он бы позабыл о сне и еде. Он не имел права проиграть, когда случилось великое чудо, когда не какой-то Страж Вселенной, а давно известный малахитовый льор рассеял злую напасть вокруг своих владений. Жаль, Сарнибу так и не сумел внятно растолковать, как ему это удалось. А Илэни, чей характер изменился до неузнаваемости, лишь загадочно говорила: «Он просто поверил в себя». Если бы! У Раджеда хватало самоуверенности, а сердце горело пламенем любви к Софии, однако его льорат не спешил расцветать. И к концу второй недели эта мысль вновь въелась в сознание мерзкими сомнениями.

«Что если чудо не для нас? И не про нас весь сказ, не мы его герои», — устало думалось в холодной ночной тьме, когда рядом тревожно дремала София. Она радовалась, она разделяла все его стремления, однако с каждым днем все так же неизбежно исчезала. И изменило бы что-то соединение двух башен — неведомо, маловероятно.

«Что, ну что надо сделать?» — исступленно размышлял Раджед. Часы сменялись сутками, предельное напряжение звенело в воздухе ожиданием чего-то, то ли зловещего, то ли светлого и невероятного. Грядущее рассеивалось дымкой в тумане, все великие честолюбивые планы обессмыслились. Между прошлым и будущим звенел короткий миг в бушующем океане времени.

— Что еще сделать… София… Софья… Мне порой кажется, что мы ни на шаг не приблизились к разгадке, — устало вздыхал Раджед вечером в библиотеке. Соединение защиты башен входило в завершающую стадию, череда собственноручно сочиненных хитрых шарад поддалась, переменила полюса. Порой создавалось ощущение, будто магия — живое существо, с которым приходится осторожно договариваться. В такие моменты вновь вспоминалась песня Эйлиса, эти неуловимые колебания за гранью слухового восприятия. За две недели они почти истерлись из памяти, под рутиной тяжелой работы и умственного напряжения поблекли ощущения, потеряли остроту и точность. Они сдвинули что-то на глобальном уровне, но сумели бы повторить?