Сны Эйлиса (СИ) - "Сумеречный Эльф" - Страница 148

Сумеречный Эльф задумчиво счищал лепестки с черной толстовки, прячась в глубине капюшона. Он не приветствовал чародея, ведь любые слова прозвучали бы нелепо и неуместно. Еще недавно Раджед желал как угодно отблагодарить друга за семь лет запечатанного портала, в течение которых одержимый гордыней льор смирил свою ярость и, кажется, впервые взглянул на себя со стороны. Казалось, Сумеречный неуловимыми шажками приближал подлинное счастье друга, но все обернулось жестокой уловкой, холодным расчетом существа, неспособного на человеческую теплоту.

— Исцели ее… — сквозь зубы проскрежетал Раджед, низко опустив голову. — Я знаю, что ты можешь! Ты же один из тринадцати.

— Не имею права, — ответил Сумеречный, словно они уже долгое время вели разговор. — Отныне я вижу и ее, и твою судьбу до конца, так что не имею права вмешиваться.

— Что значит, ты не имеешь права? — Раджед поперхнулся гневом, когти непроизвольно высветились пятью яркими лезвиями.

— Это значит: если я снова вмешаюсь, мир сместится с оси, неизвестно, к каким последствиям это приведет. Скорее всего, к новой катастрофе, — отчеканил Эльф, точно происходящее никак его не касалось.

— Значит, вот как. Значит, вот какой ты друг, — спокойно начал Раджед, но с каждым словом голос его наливался оттенками ярости, как крепчавший ураганный ветер: — Ну что же, «друг», расскажешь, скольких ты принес в жертву? Сколько невинных душ отдал ради исправления твоих ошибок в разных мирах? Сотни? Тысячи? Миллионы?

Сумеречный молчал, долго и мучительно, а потом по щеке его скатилась слеза, темно-алая, как лепестки умирающих роз. Руки Стража дрожали, но он упрямо подавлял в себе человечность.

— Некоторые миры я вообще не смог спасти, — глухо проговорил он. — Но ни один из них не погиб только по моей вине.

В виновато расширенных глазах Эльфа пульсировало сожаление, замешанное на бездействии. Он без объяснений указал на дерево у подножья башни, направил на него свою силу и легко освободил от каменной чумы — и тот час в саду на вершине с безмолвным возгласом, впитанным ветром, застыли несколько крупных кустов роз. Одно спасенное дерево повлекло гибель четверти сада. И на уровне линий мира порвались тонкие неуловимые струны, словно отмершие волокна оболочки.

Сумеречный уставился на друга, губы Стража спеклись от молчания и скорбно кривились от демонстрации такой огромной и бесполезной силы.

— Все ложь и оправдания, — ответил неуклонно чародей. Нет-нет! Здесь речь шла не о чуме, а о Софии, о том, как с ней остались жемчуг и память и об Эйлисе.

Раджед нервно смерил шагами расстояние от парапета до полуразрушенной каменной скамьи и обратно. Он накрепко скрестил руки, чтобы наружу не рвались когти: все равно они бы ни причинили никакого вреда Стражу.

Неужели Нармо стал теперь таким же неуязвимым? Говорить о неизбежном нападении яшмового чародея с Сумеречным ничуть не хотелось. Это существо вновь оставило бы себя в стороне, настаивая на каких-то неизвестных правилах. Кто их установил? Для кого и зачем? Некое проклятье тринадцати избранных, некая сила, переданная для спасения всей Вселенной. Бесполезная.

— Нельзя делать счастливыми всех и сразу без их воли и участия — в этом и было наше проклятье, потому что мы хотели, — словно прочитав противоречивые мысли, ответил Сумеречный. — В последнее оправдание скажу: за каждый мир я бьюсь до конца. Но кратчайший путь не всегда верный.

— Снова слова… слова… — Раджед саркастично усмехнулся, но вместо смеха вышел лающий свист. — Ты кого-нибудь любил? Говорил о некой Элинор с Земли… Ее бы ты тоже принес в жертву, как мою Софию?

Эльф обернулся, снимая капюшон, из-под которого слетело еще несколько белых лепестков. Но ничего не ответил, канул призраком лунного света.

Раджед же долго взирал на холодную Мотии, обозначившуюся на черном небе тонким серпом. Он не желал навечно потерять Софию, разлучиться с ней так же, как герои утерянного мифа. От какого бедствия они спасали тогда Эйлис? Может, тоже от каменной чумы? Два человека, принесших свое счастье в жертву ради спасения мира. Их именами назвали солнце и луну, чтобы хоть кто-то помнил. Если бы что-то ведать наверняка. Страж Вселенной лишь больше прежнего растревожил сомнения и страшные домыслы.

— Если нет иного пути. Если мнимые друзья отказываются помочь. Да, есть опасное средство, но я не боюсь… Я отдам свою жизнь ей… Она будет жить. Так я смогу искупить мою вину. Может быть. Но не ради этого. Она будет жить. Будет — любой ценой, ценой моей жизни, — лихорадочно твердил Раджед, сжимая длинные пальцы на перилах парапета.

Опрометью он кинулся в библиотеку, отвлекаясь от всех фолиантов, что изучал днем. Он отворил потайную дверцу за одним из шкафов, доставая ветхий манускрипт, изъеденный временем. Папирусный свиток, изрытый потертостями и губительными прикосновениями огня, не рассыпался только благодаря магии, обволакивавшей его прочным футляром. Многие века никто не доставал его, однако каждый хозяин башни знал о второй величайшей реликвии рода янтарных чародеев.

«Легенда о Мотии и Сурадже… Вот откуда дошел ее обрывок, ее другой вариант. Они связали свои души, поэтому луна не существует без солнца», — улыбнулся наивной памяти народа чародей.

В далекие времена в Эйлисе все же жила великая любовь, которая позволяла льорами умирать в один день с их избранницами, если они не мыслили существования в одиночестве. Ради этого изобрели величайшее заклинание, требовавшее управление линиями мира. Раньше мало кому доводилось добираться до них. Наследники древних королей не обладали достаточной силой, лишь в сотый раз доказывая правоту Софии о происхождении льоров. Не врожденная магия давала им право повелевать судьбами, лишь занятое предками место. Раньше чародеи добирались до рычагов мироздания, вновь ради одних себя… Но после отказа Сумеречного наставал именно такой случай.

Раджед со свитком в руках приблизился к спящей Софии. Она сжалась под одеялом, укутанная все той же шалью-паутинкой, как бабочка в коконе. Чародей ласково улыбался возлюбленной, твердя себе и словно передавая ей мысли: «Все будет хорошо. Теперь все будет хорошо. Мы будем вместе, навсегда. Как Мотии и Сурадж».

Линии мира высветились танцем бесконечных смыслов, отозвались искрами. Сначала они не поддались. Раджед опасался, что заплутает в ворохе кодов и значений. Он переходил от управления материальными предметами к чему-то большему, почти непостижимому. Он связывал две души воедино, две судьбы, две жизненные силы, два отведенных срока.

Возможно, вторгался в сферы запрещенного, но не был скован великими знаниями последствий. Разве преступление спасти чью-то жизнь? Особенно, если речь о самом дорогом во всем мире человеке.

— Ну что ж… Друг. Если ты не желаешь помочь… Я сделал все сам. Я связал наши жизни, — вскоре выдохнул Раджед, возвращая свиток на прежнее место. Он помнил легкое покалывания под пальцами и едва ощутимое жжение в груди, словно что-то вынимали из нее. Но становилось почему-то легче и спокойнее, словно исчез тяжелый камень, лежащий на сердце.

— Ты уничтожил свое бессмертие, — раздался мрачный голос за спиной. — Теперь твой срок — не длиннее человеческого.