Мю Цефея. Цена эксперимента - Давыдова Александра - Страница 30

— Ты забыла в лесу свою тень, о, прекрасная дева! — Влад склонился в глубоком поклоне. — Мерзлый снег за твоею спиной так же светел и чист, как и добродетель твоя…

Дева расхохоталась, звонким, точно тысяча колокольчиков, смехом.

— Тень моя бродит в ночи бесприютною вылвой, черной кошкой скулит на вершинах холмов, о доблестный рыцарь! Зачем она мне, сторонящейся кривды во всем? Зачем тень тому, кто стремится всю жизнь к безупречности? — Она подала Владу тонкую бледную руку в пушистой перчатке, и Влад почтительно принял ее. — Пойдем же со мною, о благороднейший рыцарь — и ты тоже лишишься тени своей, и душа твоя будет так же чиста и нелжива, — прошептала она. — В полночь на перекрестке я возьму острый нож и отрежу тень от ступней твоих. И ты будешь летать со мной над ночными холмами, легче воздуха, легче снежинки… — Она рассмеялась. — Соглашайся же, рыцарь Влад, победитель дракона! Или все сомневаешься ты? Думаешь, ждут за лживость твою тебя райские куши? — Лицо ее зло исказилось.

— Вот где он, сын вырколаков! — прогремело вдруг за спиной, и Влад обернулся. — Думал уйти от меня, в лесах отсидеться? Нет, нюх у меня посильнее, чем у охотничьих псов!.. К болоту его загоняйте. Там и прикончим, — ожег его слух голос Хуньяди-стригоя. — Скорей, пока вылвины чары не обратили мечи ваши в былинки, а вас — в мохом заросшие пни!

Влад перевел дыхание.

— Нет. Прости меня, прекрасная дева, но не могу я — уйти в ночные холмы за тобой, обратиться души лишенною, проклятой богом нежитью. — Он покачал головой. — Всю жизнь я выгадывал, лгал. Теперь же — смерть свою хочу встретить я как подобает крещеному. И если уж суждено мне в посмертии пламя адское — что ж, на все воля господа нашего, а не моя…

И, подняв ввысь окровавленный меч, он шагнул — к тем, кто ждал его на засыпанной снегом опушке.

VIII

— Как погибли отец и брат мой? — произнес Влад, дивясь ледяному спокойствию в словах своих. Испитая холодами, трава под ногами его была иссушено-желта, мертва и полита дождем. Прозрачные капли стекали по каменным плитам надгробия. Влад перевел глаза — на тех, что стояли поодаль могилы в почтительном, скорбном молчании. — Казан! Ты был с отцом до последнего…

— Он знал, что так будет, — выдохнул тот, чьи седые, точно инеем серебренные волосы выбивались из-под съехавшей набок в великом волнении шапки. — Когда войско Хуньяди-стригоя, что везло с собой родича вашего, господарь, Владислава… — Казан сокрушенно вздохнул, словно бы сожалея о недружелюбии Владова рода, о распрях вечных внутри него, — к стенам подошло тырговиштским, и отступники из числа бояр ваших им ворота открыли — отец ваш подозвал меня, господарь. И была на нем цепь золотая, драконова, и пряжка на поясе, подобная драконьей чешуинке, и дракон — полз за ним, смотрел предано, по-собачьи. И сказал мне отец ваш: «Вновь Хуньяди идет на меня войною, и я чувствую смерть, что бежит впереди войска его длинной, мертвенноголовой змеей. Когда Влад, сын мой, придет в Тырговиште, то передай ему, друг мой Казан… — дернувшись суетливо, боярин снял с пояса меч, подал Владу, поклонившись с почтением, — …передай ему меч мой, коим некогда опоясал меня король Сигизмунд, в рыцари Ордена принимая. Пусть послужит ему этот меч для подвигов славных. А еще передай, чтоб лукавством он совесть свою не запачкал. И чтобы — врагов называл он врагами, а друзьями — лишь только тех, кто взаправду друзья». Вот и все, что просил передать меня отец ваш… — Казан замолчал.

— Дальше, — холодно вымолвил Влад. — Я хочу знать имена — тех, кто предал его. Тех, кто звал его другом, о дружбе с ним и не помышляя. Тех, кто продал его за серебренники Хуньяди. Кто знает, может, и меня они также продать захотят? — Влад подавился смешком.

— Покинули они Тырговиште, господарь. — Казан развел руками, словно бы в глубочайшей растерянности. — Как услышали, что войско ваше к ним приближается, — так и бежали… Знать, совесть их нечистая мучила! И Владислав этот бежал вместе с ними. Слаб и труслив он, и без Хуньяди-стригоя силы его невелики… Хуньяди же… — голос боярина дрогнул, — в подлости своей брата вашего, господарь, тяжко ранил, и выколол глаза его, чтобы на белый свет не смотрели, и заживо приказал в могилу зарыть, глумясь и насмешничая над умиравшим. А Владислав… — Казан покачал головой, — Владислав видел все это и вместе с ним потешался. И велел стрелять по дракону, который отца вашего, господарь, увозил, стрелами арбалетными. И был ранен дракон, и от ран этих умер, и забрали его себе болота Былтенские. И отец ваш… — боярин замялся, — отец ваш погиб вместе с ним. Только меч его Хуньяди-стригой приволок с поля брани, в крови черной, стригойской, нечистой. И, смеясь, к ногам моим бросил — мол, держи, старик, господарскую цацку, толку мне от нее все равно никакого!

— Погиб, говоришь? — Влад в упор посмотрел на Казана, будто съежившегося под взглядом его, ставшего тусклее и меньше. — Только вот могилы отцовой я в Тырговиште не вижу. Нет отца моего — ни среди живых, ни средь мертвых нету. Проводи меня к топям Былтенским, боярин. Там, где бился отец с Хуньяди-стригоем и нежить его одолела. Пока не увижу то место своими глазами, покоя мне не видать.

Влад замедлил дыхание, вслушиваясь в шелест мертвой и мокрой травы под ногами, в мерный дождевой перестук. «Умереть — все равно что уснуть… Может быть, найду я отца среди спящих?» — внезапно подумалось Владу. И эта мысль показалась ему лишенной малейшего намека на лживость.

***

Трясина болотная была неоглядна, темна и тускла. Распростершись меж хмурыми елями, она ожидала в спокойствии — тех, кто сможет довериться шаткому непостоянству ее.

Влад ступил ногой на зыбкую кочку.

— Господарь!

Влад обернулся.

Держа в поводу его вороного, Казан вскинул руку, словно в последний раз предупреждая, пугая, вымаливая.

— Ох, не ходить бы вам лучше… Трясина не смотрит, кто грешный, кто праведный. Сожрет — и костьми не подавится! — Боярин потерянно смолк.

Влад посмотрел вперед, туда, где зыбкие, мельтешащие, словно летняя мошкара, меж сосен роились зеленовато-болотные огоньки. Манили, то подпуская поближе, то — враз отдаляясь. Влад стиснул меч.

— Там отец. Он хочет увидеть меня. Он зовет. Я пойду к нему, Казан… — Влад замолк, озирая тьмой набухшие ели, росшие, казалось, из-под самой болотной воды. — И вернусь, если будет на то воля божья. Жди меня здесь.

Нога его обрела опору в новой, шатко качнувшейся кочке. Болотные огоньки приближались, кружась, плясали хору над Владовой головой. Ели стояли сторожко, нагнув к воде черные, рогатые ветви. Врата их открыли Владу залитую призрачным светом поляну. Раздвинув еловые лапы, Влад вошел на нее…

И замер в оцепенении, не в силах больше сделать ни единого шага.

Поляна была не пуста. Окруженный водою и светом, посреди нее покоился гроб, прозрачный, как лед, колеблемый топкой, зыбучей трясиной. В гробу, на бархатном, алом, узорами изукрашенном постаменте, спал рыцарь, сложив на груди руки крестом. Бледное, лицо его было светло и спокойно. И золотом стыла на поясе пряжка — забытой драконьей чешуинкой.

— Отец! — Влад возвысил голос, словно уснувший мог услышать его. — Отец, я пришел!

Болотные огоньки взвились, закружились, птицами разлетелись над елями. Из тусклого сияния их перед Владом соткалась фигура — девы в бархатно-красном плаще и одеждах цвета болотной темнеющей ряски.

— Рада видеть тебя, драконыш! — шевельнулись в улыбке тонкие губы, и Влад отчего-то подумал, что она — ослепительно, безумно красива, что за красоту эту ломалось копье на турнирах и менестрели слагали баллады. Что за улыбку ее не жалко пожертвовать жизнью. Уснуть навеки в ряской заросшем гробу…

Влад встряхнул головой, изгоняя из мыслей наваждение.

— Зачем пожаловал в мое царство снов и теней, наивный, глупый драконыш? — Взмахнув рукавами, дева обняла плащом своим зыбко качнувшийся гроб, словно крыльями оплела. — Зачем господарю Валахии, — она усмехнулась, — вылва болотная, в болотах своих укрывающаяся? Будь осторожней, драконыш, — болотные огоньки манки и прилипчивы, закружат, заворожат, голову потеряешь!