Мю Цефея. Цена эксперимента - Давыдова Александра - Страница 29

В глазах вырколака мелькнула усмешка.

— А жизни и судьбы других? Что на это ты скажешь? Если б не ложь твоего отца, дракон был бы мертв. И жители городов, спасенных им от огня и османского плена, тоже были б мертвы. А так — они живы и возносят хвалу его лжи. — Вырколак покачал головой. — Худой мир, как известно, лучше, чем добрая ссора… только этого тебе пока не понять, маленький, глупый драконыш. Ты спишь, и во сне я смеюсь над тобой… А теперь просыпайся!

И луна зазвенела, запела — там, в непредставимо далекой дали, и от пенья ее больно сжалось в груди, и Влад распахнул глаза, задыхаясь, на залитых солнцем подушках.

«Сны несут в себе обман и насмешку. Умереть — все равно что уснуть… и наоборот, — прозвучало в ушах отзвуком лунного колокольчика. — А что же тогда сама смерть, как не бесконечно долгая ложь? Вот почему ее так опасаются люди!»

Влад отчего-то представил себе — унылую, сотканную из лунного света долину, по которой бредут и бредут высохше-бледные тени тех, кто лукавил при жизни, к неясной, мерцающей огнями болотными цели, что делается от бредущих все дальше и дальше. Увиденное было настолько страшно, что он содрогнулся.

— Я бы не желал тебе, отец, такого посмертия… И себе… и дракону бы не пожелал, если б взял ты его с собою туда, в блекло-лунное царство, — произнес задумчиво Влад. — А ты — сам себе, получается, такого желаешь? Или… просто не ведаешь, что тебя ждет?

Он подошел к окну. Рассвет разгорался, выжигая из мыслей сомненья и страхи. И Влад улыбнулся — рыжему, точно огонь, восходящему на небе солнцу, что давало собою ответ — всем не высказанным и в мыслях вопросам.

VII

Дракон зашипел. Желтые, золотистого цвета глаза его сделались безудержно злыми. Влад упреждающе поднял руку.

— Дай нам уйти, друг мой Янош. Мне, сыну моему, дракону и тем, кто еще верен мне остается. Если не угоден я как правитель престолу венгерскому, — он обвел глазами теснившихся за спиною Хуньяди, чей острый, сияющий отблеск мечей будоражил драконье спокойствие, — если недовольны мною и собственные бояре — готов передать я престол валашский ставленнику твоему Владиславу. Но я не желаю напрасного кровопролития…

Лицо Хуньяди искривилось.

— Ты еще смеешь что-то говорить о желаньях своих? Предатель и лгун! — процедил он сквозь сжатые зубы. — И смерти заслуживает твое двуличие… Впрочем, дракона я мог бы оставить в живых, — Хуньяди усмехнулся, — если бы покорился зверь этот воле моей…

Дракон возмущенно завыл, перхнув дымом сквозь узкие ноздри.

— Вот и ответ тебе. — Влад покачал головою. Холод клинка его приманивал собою снежинки. Ослепительно-белые, они щекотали лицо, падали и падали вниз из-под серого, равнодушно смотрящего неба. — Я знаю — ты не можешь простить мне пленения твоего, друг мой Янош… но неужели тебе не жаль жизней своих же людей? Тех, что падут нынче жертвой драконовой ярости?

Хуньяди оскалился. Кривые, как сабли, клыки наползли на припухшие красным губы его, снежной бледностью заволокло багровевшие щеки.

— Смерть ему! — прокаркал стригой. — А дракона ко мне, на цепь. Будет кидаться огнем — колите мечами под брюхо. Оно у этих зверюг самое уязвимое… Да что ж вы стоите-то?! Трусы! — Он прыгнул вперед, стремительно, по-волчиному споро, и Мирча едва успел отразить меч его, рвущийся к Владову горлу. — Ар-р! — прорычал стригой, торжествуя, и, качнувшись, Мирча вдруг захрипел и откинулся наземь возле Владовых ног. Точно сколотый клык, нож торчал в шее его, погрузившись по рукоять. — Р-р… — Стригой упал на колени, в снег, отозвавшийся костяным, мертвенным хрустом, под мышки подняв безвольно осевшего Мирчу. — Аг-р-р… — Белые, как сон, как саван, клыки — впились в разверстую рану на шее. Мирча спал, блаженно открыв рот, почерневший от спекшейся крови, ловил снежинки остывающим языком, и в снах его было темно, тепло и уютно, точно в засыпанной снегом глубокой могиле. — Р-р… Пусть сны его будут особенно крепки… — пробулькал стригой, вытирая ладонями губы. Нож его пал под сонные веки Мирчи, истирая последние проблески белого средь глухой, наступающей тьмы. Стригой растянул рот в кривой, сумасшедшей улыбке. — Я обманул тебя, рыцарь дракона. Твой сын не спит, он умер, и его скоро зароют в могилу. Если же сны будут и там его беспокоить…

Он глухо расхохотался, поднявшись на ноги, качаясь перед глазами Влада, точно пыль, поднятая ветром, точно могильный прах оскверненного склепа. Перекрестившись, Влад ударил мечом что есть силы. Меч прошел сквозь кровавого цвета стригоев кафтан, не заставив стригоя даже поморщиться.

— Не забывай — у меня два сердца, и оба мертвы. — Обняв лезвие пальцами, стригой вырвал меч из дымящейся красным груди. — А ты поразил лишь одно… и что моему сердцу твой гнев, лишь забавный в бессилии! Пронзить его не способны ни пламя, ни сталь, разве что — кол осиновый… но я не вижу кола в руках твоих. Ха-ха-ха-ха! Рыцарь-обманщик! Ловко же я обманул тебя самого!

И поземка взвихрилась в ладонях стригоя, и осыпалась прахом. И в мертвеюще-гулкой, пустой белизне Влад услышал дыханье драконово, и оно пробудило надежды его.

Задыхаясь, он вскарабкался на спину меж плащом раскинутых крыл. Оскверненная смертью, под ногами лежала земля. Небо над его головой было голо и бело, как череп, и взирало на землю глазницами туч. Эти сны были чужды Владу, и дракон не находил в них спокойствия. Обернув к Владу снегом припорошенный нос, он урлыкнул, и Влад — простер руку туда, за пределы тырговиштских стен, где смертью пахло не настолько отчетливо.

— Ты ведь тоже чувствуешь это, дракон? — прошептал он, когда саванно-белое Тырговиште скрылось из глаз его за сомкнутыми облаками. — Этот всепроникающий тлен, эту гнилостную мертвечину вокруг? Ты мертв, уже много лет как. Я поразил тебя мечом тогда, последнего из рода драконов, и был принят в рыцарский орден имени драконьих убийц, и король Сигизмунд надел медальон мне на шею и опоясал мечом. А после — умер я сам. Я сражался на турнире в тот день, и копье пробило мне глаз, войдя сквозь забрало, и я рухнул с коня и больше уже не дышал. И снег так же падал на голову мне, завихряясь поземкой, и гремела торговая ярмарка, и танцевали шуты… Да, на турнире еще была дева, чей плащ был ярок, как драконова кровь, а шутки остры, точно звон поражающей стали. Она назвала мое имя, а вот я ее имя не знал… возможно, ты прятал его под языком все эти годы, дракон? Я был бы счастлив, если бы ты назвал его прямо сейчас, — Влад сунул руку за пазуху. Огневеющим пламенем она жгла ладони его — золоченая пряжка, позабытая драконья чешуинка. — Я знаю, ты произнесешь его мне даже из самой темной могилы, из мертвого, непроглядно-белого сна. Смерть честна, точно исповедь, и чиста, как невеста. И я, всю жизнь свою осквернявший ложью язык, — неужели не заслужил себе хоть малую каплю этой ослепительной чистоты напоследок?

Тело драконово содрогнулось, точно полная мертвецами земля Тырговиште излила свой яд, прикоснулась к драконову брюху леденящим касанием. Изогнувши мучительно пасть, дракон захрипел, обернув свою голову к Владу, и густая, черная кровь хлынула из-под драконьего языка. Взмахнув бестолково крылами, он падал… и падал… и падал, сквозь искрящийся яростный снег, через саванно-белые, мертвечиной тянущие облака, в землю, радостно распахнувшую костяные объятия…

…темные топи болотные и присыпанный снегом густой бурелом.

Заскулив, дракон вытянул шею и замер. В стекленеющих, тусклых глазах его стыли верхушки деревьев и небо с серыми, кучно бегущими тучами. Влад коснулся рукою драконьих изломанных крыл.

— Арбалетные стрелы… Удивляюсь, что ты не рухнул прямо на город, дракон. Тырговиште захлебнулось бы смертью, ело б ее, точно хлеб, макая в меду. Драконово милосердие не знает границ. — Он покачал головою. — Только что мне с этого милосердия, если дорога моя теперь так одинока, бела и метельна?

…Осыпая снежинки с ветвей, она вышла из-за деревьев — дева в ярком плаще цвета крови драконовой и зеленых, мертвенно-тусклых одеждах.