Мю Цефея. Цена эксперимента - Давыдова Александра - Страница 22

Влад преклонил колени — словно тогда, в черном, пахнущем смертью драконовом склепе, в тусклом, мертвом, сыром полумраке, когда, выжигая из камня каленые искры, меч его, точно лекарский нож, отделил от драконьего тулова гнилью распухшую лапу, когда плащ его, точно лекарские повязки, стянул кровянящую культю дракона, и дракон посмотрел на него, льдистым, болью подернутым взглядом, а после…

…Меч с силою стукнул в плечо, и Влад поднял глаза на изукрашенный камнями эфес и унизанные перстнями пальцы на нем — того, кто смотрел неотрывно на Влада, точно читая в мыслях его — утаенное, скрытое, спутанное тонким кружевом лжи.

— Клянешься ли ты, посвящаемый в Орден Дракона Поверженного, бороться с языческой скверной и силами всеми отстаивать веру Христову? — произнес говорящий, и в голосе его Владу примстилось сомненье.

— Клянусь!

Меч взвился над Владовой головой, коснувшись другого плеча.

— Тогда прими этот меч из рук наших. — Клинок опустился в ладони Влада, обдав леденящим драконовым холодом. — Он сделан искусниками из Толедо и будет добрым подспорьем тебе в битвах против неверных. А это… — Золотом искрящаяся цепь обняла Владову шею. Крестом попираемый, растопырив когтистые лапы, к цепи был подвешен дракон, и змеиный, прищуренный глаз его озирал Влада с веселой ехидцей. — Это символ борьбы воинов божьих с врагами веры Христовой, кои будут повержены все, как змея под копьем святого Георгия. Носи его с честью.

Влад поднялся на ноги, навстречу приветственным крикам. К губам его ткнулся золотом разукрашенный кубок, в недрах коего билось, плескалось вино — густое и темное, точно драконова кровь. Влад выпил залпом, не чувствуя вкуса.

— Теперь же — пусть доблесть свою покажет Влад-рыцарь на рыцарском добром турнире!

…Влад вышел во двор. Луна была бела, бесстыдно ярка и блескуча. Пустые лучи ее грели утоптанный снег. В холодном, драконовом взгляде ее укрывалась насмешка. Влад впрыгнул в седло, и конь понес его прочь — по лунной, искрящейся светом дорожке.

— Хоп, хоп! Какой славный рыцарь… а дракону поклоны кладет! — послышалось Владу сквозь лунную стылость. — Зачем молиться дракону, когда есть Христос? — Хихикая, искривляясь в ужимках, он заступил дорогу Владовой свите, подпрыгнув, повис на поводьях — шут с лунно-бледным лицом и черненными углем бровями. — А-а, Христос — он ведь бедный, а у дракона золото есть! Дай мне золотую монету, рыцарь, и я тоже тебе помолюсь! Хоп, хоп!

Луна отразилась — брошенной гранью монеты, скакнувшей под ноги коню. Влад усмехнулся.

— Это тебе, шут, за остроту твою. От меня — и короля Сигизмунда, коему в рыцарской верности дал я сегодня честную клятву, и держать ее буду так крепко, — он взметнул рукой в отороченной мехом перчатке, — как держат камни Нюрнбергский замок. Смотри только, меру помни в дальнейших остротах своих. Слишком длинные языки подрезают, даже самым остроумным шутам.

Ночь дымилась драконьим пожаром костров, пела звонкой трубою герольда, разноцветными лентами билась над утоптанным снегом ристалища.

Влад нацелил копье — словно там, по ту сторону деревянных щитов, обретался противник его, хитроумный и яростный ящер, от гнева которого падали ниц несокрушимые прежде твердыни. И мгновение было у Влада, краткий миг между вдохом и выдохом, чтобы честно принять этот вызов и ударить дракона с размаху, прямо в черное сердце его, закосневшее в злобе…

…И увидеть мутные слезы в драконьих глазах.

Влад потряс головою, прогнав наваждение. «Сигизмунд не узнает об этом обмане. До самой смерти своей — клянусь! — не получит он повода для сомнений. Я поступил так, как велит нам закон милосердия: излечи болящего, бедствующего — укрой… даже если бедствующий этот — богопротивная тварь, кою изничтожают славные рыцари, дабы быть приобщенными к Ордену…»

— …Влад, сын Мирчи Старого, доблестный рыцарь! — закончил герольд, и тотчас — взвыли звонкие трубы, и Влад тронул коня, и погнал — по скрипучему снегу, под неистово-яркой луной, все быстрей и быстрей, а потом — копье с грохотом впилось в зазвеневшие латы противника, и, хватая руками холодеющий воздух, он откинулся навзничь и рухнул, сбивая собою щиты, и Влад поднял забрало, остановившись, и, тяжко дыша, оперся на копье.

— Слава храброму рыцарю Драконьего Ордена! — пронеслось по трибунам. — Слава рыцарю Владу!

Влад тронул рукою подвеску — дракон улыбался, развязно, по-шутовски, подмигивал Владу из-под зеленых складок плаща. «Так ли честны были твои намерения, так ли по-христиански бескорыстны, о, доблестный Влад?» — будто шепнули драконовы губы, и Влад поспешно отвел глаза — туда, где, привстав на трибуне, махала платком ему дева в расшитом мехами плаще цвета золота и запекшейся крови.

— Влад!

…И он ехал, копытами конскими путаясь в лунных тенях, сквозь луною политое поле, и тяжесть драконьей подвески на шее делала шаг его лошади медленным и неохотным.

— Это тебе, доблестный рыцарь! В память о сегодняшнем турнире! — и шелковый, с золотою поющею птицей платок полетел, закружился по воздуху, дрогнул в ревнивых ладонях луны, и Влад засмеялся и подхватил его на древко копья. — А это — в память обо мне самой. Возьми. — Склонившись с трибуны, она протянула блеснувшую золотом пряжку. Взглянула хитро, зеленым, драконье-прищуренным взглядом. — Только супруге твоей об этом подарке знать ни к чему… Ты ведь умеешь хранить секреты, а, рыцарь Влад? — прошептала она, делаясь странно, неуловимо похожей — на встреченного шута с кривою, драконьей усмешкой, и Влад протер глаза кулаком, прогоняя примстившееся, когда же открыл их — девицы простыл и след… Только пряжка грела ладонь — позабытой драконьей чешуинкой.

II

— Бам-м! Гра-ах! — Молнии били наискось, калеными вспышками в черном, грозой взбудораженном небе. Будто там, за набухшими гневными тучами, расправлял свои крылья огромный дракон, с алой, как закатное солнце, прожорливой пастью, и кипящее золото глаз его прожигало небо насквозь, до ливневых потоков по улицам, до ревущего грома. — Бам-бабах!

Влад захлопнул окно. Нет, драконы не любят грозу. Дракон — тишина, и пещерная затхлость, и блеск золота среди обглоданных белых костей храбрецов, что приходят за золото биться. Они бесконечно глупы. Если враг приходит с мечом и кричит: «Отдавай!» — то кто же отдаст добровольно? А если попросит друг — то почему б не отдать? Его отец очень мудр, мудрее всех храбрецов, мудрее всех драконов на свете. Он стал другом дракону, и дракон теперь даст ему все, и даже более этого.

У дракона был длинный шипастый хвост и большие роскошные крылья. Он жил в каменном доме на заднем дворе, среди квохчущих кур и безбрежных морей огородов, одинокий, и грустный, и очень, очень богатый. Отец говорил Владу: «Не подходи!» — но Влад не мог утерпеть и тайком приходил — с теплым хлебом под мышкой и крынкою молока. И смотрел, как змеиный драконий язык по-собачьи лакает — молоко, свежевлитое в блюдце, как щекотно ложится в ладонь, доедая последние крошки, а потом — дракон улыбался ему во все зубы, белые, как молоко, и совсем, абсолютно не страшные, и тихо, благодарно дышал. И дыханье его плыло золотою пыльцою, чешуинками солнца падало между ресниц, и Влад жмурился — от невыносимой его красоты, от небывалого света его. Когда же глаза его вновь открывались — ладони Влада были полны сухой, золоченою крошкой. Дракон ел хлеб — и отдавал его золотом. Дракон пил белое молоко — и золотом плакали узкие драконьи глаза. Дракон был его добрым другом и другом отца его, а ведь друзьям — всегда отдают самое дорогое. Так сказал отец, а отец его никогда не обманывал.

Влад сунул руку за пазуху. Дракон на монете был словно живой — с расщеперенной пастью, с поднятыми кверху крылами.

— Дон!

Влад подошел к двери, чутко вслушиваясь — в ухающий, мерный грохот там, в глубине его дома. Дон! Дон! Молоты били по наковальне, точно рокот вечернего грома, обращая крошево золота в золотом вспухшее тесто, чтобы — печь и печь из него бесконечные хлебцы монет, на которых по-птичьи взлетал, красовался, ярился — прекраснейший из драконов, когда-либо урожденных под этой луной. Жаль, что он был отчаянно хром, точно отвоевавший калека на деревянной ноге, но отец повелел чеканить его на монетах здорового, с четырьмя сильными, толстыми лапами. Грозного защитника крепостей и грозного разрушителя их.