Закон-тайга - Ахроменко Владислав Игоревич - Страница 52

Результат был все тот же: и у коменданта гарнизона, и у начальника поселковой милиции было занято, а в санчасти по-прежнему никто не брал трубку.

"Странно, — все сильней волновался бывший спецназовец, — может быть, в Февральске что-то случилось? Ну, Игнатов и гарнизон — понятно. Но почему же тогда не берет трубку Таня?.. Может быть, ремонтники что-то напутали, когда налаживали связь?.."

Но тогда бы, по логике, и в санчасти были короткие гудки, но там — почему-то длинные, как и всегда при свободной линии. Вот только к телефону там никто не подходит, а ведь обязательно должен быть кто-нибудь из дежурного медицинского персонала.

И это очень тревожило Каратаева.

Неизвестно, что было в голове беглых преступников, но, увидев своими собственными глазами, какие те оставляли за собой следы, Михаил очень волновался за судьбу беззащитного поселка, в котором ничего не подозревавшие жители продолжали размеренную жизнь.

"А что, если они уже над Февральском?.." — пронеслась в его голове черная мысль, но он тут же отогнал ее, с досадой поморщившись из-за вынужденного временного бессилия.

Надо было срочно что-то делать, а телефонная связь, как всегда, подводила именно в тот момент, когда она была всего нужнее.

Не в силах усидеть на месте от волнения, Михаил вышел из маленького здания полустанка. На крыльце стоял в оранжевом железнодорожном жилете дежурный и спокойно попыхивал "Беломором".

— Сигареты не найдется? — не глядя на курящего, глухим от волнения голосом спросил Каратаев.

Вообще-то он курил очень редко. Но за последнюю неделю это была уже вторая его сигарета.

— Пожалуйста, Миша, бери. — Железнодорожник протянул смятую пачку "Беломора".

Он знал, что тот не курит, и хотел что-нибудь спросить об этом, но, взглянув на потемневшее от волнения серьезное лицо бывшего капитана «Альфы», решил не задавать лишних вопросов.

Охотник вытянул из протянутой пачки папиросу, смял огромными пальцами гильзу и слегка наклонился, прикуривая от протянутой дежурным по полустанку короткой «беломорины», сделал глубокую затяжку.

Сосредоточенно глядя перед собой, Михаил, казалось, ничего не замечал вокруг — мысли его витали далеко от железнодорожного полустанка. Несколько сильных, глубоких затяжек, и он, нервно швырнув окурок в сугроб, вернулся к телефону.

Зажав старую трубку аппарата между ухом и плечом, Каратаев вновь принялся дозваниваться по так необходимым сейчас телефонным номерам.

Но вновь все его попытки остались безуспешными…

На линии — или короткие гудки, или гробовое молчание.

Не отнимая трубки от уха, Михаил с тревогой посмотрел в мутное окно: где-то там, в сизо-голубой дали, был Февральск, была гарнизонная санчасть, в маленьком помещении которой должна была дежурить его Таня…

Популярный в поселке фарцовщик, он же — агент разведки соседнего государства китаец Ли Хуа, сидя в своем вагончике, задумчиво смотрел в какую-то одному ему известную пространственную точку перед собой.

Причиной такой серьезной задумчивости послужило недавнее сообщение по телевизору: хабаровская дикторша взволнованным, прерывающимся, непривычно серьезным голосом сообщила о захвате беглыми уголовниками совсекретного военного вертолета.

Это был тот самый КА-0012-"Б", информацию о котором и предстояло собрать хорошо законспирированному агенту. Сообщение об угоне вертолета уголовниками кардинально меняло ситуацию…

Китаец поднялся, поставил перед собой магнитофон и включил кассету — из динамиков полились торжественные аккорды Первого фортепьянного концерта Петра Ильича Чайковского.

Как ни странно, Ли Хуа совершенно не любил традиционной азиатской музыки — она, размытая, эмоционально неопределенная, навевала на него тоску, парализовывала мысль, склоняла к медитативности и вообще вгоняла в уныние.

А вот Чайковского он, наоборот, любил — то ли за глубокое философское осмысление мира, то ли за сексуальную ориентацию: как известно, этот классик, написавший шесть симфоний, одна лучше другой, всю сознательную жизнь прожил со своим слугой.

Торжественные, величественные фортепьянные аккорды, мощное звучание духовых, форте скрипок, альтов и виолончелей — все это настраивало Ли на оптимистический лад — почему-то после первых же тактов законспирированному под мелкого коммерсанта китайскому разведчику начинало казаться, что и с этим заданием он справится не хуже, чем с предыдущими.

"Если они угнали вертолет, — соображал китаец, — то наверняка не для того, чтобы просто на нем покататься. Рано или поздно им придется что-то предпринимать. Но ведь пока они тут, в России, им никуда не скрыться… Они — вне закона. А что, если…"

Мысль показалась Ли Хуа настолько свежей, оригинальной и замечательной, что он аж заерзал от нетерпения.

"Так, какие там у них клички? — принялся вспоминать разведчик; ему было достаточно услышать что-либо один раз, чтобы больше не забывать никогда. — Чалый, он же Иннокентий Мефодьевич Астафьев, и Малина, он же Сергей Арнольдович Малинин… Наверняка среди жителей этого поселка должны быть какие-нибудь их знакомые. Да и сами угонщики не смогут все время находиться в воздухе; так или иначе им придется приземляться — заправиться, если дадут, набрать анаши, водки, снять девок… Вертолет — это даже лучше, чем джип, против такого никакая не устоит…"

Тем временем первая часть закончилась — вторую часть этого замечательного фортепьянного концерта разборчивый китаец любил немного меньше, и потому мыслительные процессы чуть затормозились.

"Так-так, а кто недавно сидел на той зоне? — Ли Хуа, тряхнув заскорузлой косичкой, принялся вспоминать всех местных уголовников, откинувшихся за последние годы. — Витя Сухой? Нет, он же под Красноярском сидел. Митя Червонец? Тоже нет, он в Абакане парился… Гундосый? Тоже не то: этот все больше в пермских лагерях… Петя Габон? Так он второй месяц в бегах, говорят, что на Большую землю подался… Ага, — наконец вспомнил китаец, — Корзубый, точно он! Этот как раз полтора года назад на «химию» откинулся, якобы по здоровью, теперь тут кочегаром подвизается. И — точно на строгаче сидел, на том же самом, значит, наверняка знает и того и другого…"

Ли, поднявшись с табуретки, подошел к шкафчику и достал оттуда бутылку замечательной водки "Новый рис", — как он точно знал, Корзубый уважал этот напиток больше денатурата и одеколона. Накинув тулуп, китаец сунул бутылку в бездонный внутренний карман и, кряхтя от предвкушения удачи, отправился в кочегарку…

Михаил так и не дозвонился до Февральска — чем больше размышлял он об этом, тем более странным и подозрительным казалось молчание.

Попрощавшись с дедком-дежурным, он встал на лыжи, кликнул Амура; спустя несколько минут полустанок скрылся за невысокой сопкой.

Метель улеглась, и идти по свежевыпавшему снегу было легко и приятно; охотник посчитал, что до Февральска он успеет еще засветло.

А в голове роились тяжелые, черные мысли, одна другой хуже, — и о подозрительном молчании в поселке, и о беглецах, захвативших секретный военный вертолет, и о тигре-людоеде…

Особенно почему-то о последнем.

Михаилу, поднаторевшему в охоте на крупных таежных хищников, уже приходилось встречаться с тигром — правда, та охота едва не закончилась трагично. Каратаев всегда с досадой вспоминал эту давнюю историю, случившуюся с ним, еще когда он был курсантом…

Шел последний год учебы в родном Рязанском военно-десантном училище, на зимние каникулы Михаил счастливым выпусником приехал в родные таежные места, и отец, который тогда еще был жив, поведал о том, что в тайге появился тигр. Естественно, молодой и горячий Миша вызвался идти с отцом, матерым охотником, в тайгу; его не остановило даже предостережение — мол, этот коварный хищник куда хитрее, чем может показаться.