Закон-тайга - Ахроменко Владислав Игоревич - Страница 51

Вроде бы и недорого получалось — даже дешевле, чем просто давать взятку.

Так размышлял полковник, и все вроде бы сходилось: ничто не могло нарушить подсчета — план принятия московского гостя не имел слабых мест.

Внезапно его стройные размышления нарушил какой-то посторонний звук — он доносился с улицы и не был похож ни на один из привычных, слышимых на зоне каждый день. Герасимов, одернув штору, посмотрел в окно и остолбенел: прямо напротив, занимая полнеба, над зоной висел грозный силуэт военного вертолета.

Полковник даже не успел удивиться и спросить себя, что это такое: разом ударили многоствольные крупнокалиберные пулеметы, полыхнуло из автоматической пушки — раздались оглушительный взрыв, страшный грохот, и прямо на обезумевшего хозяина упал, отколовшись от потолка, огромный кусок штукатурки…

— На!.. На!.. На!.. — Чалый, ерзая и подскакивая в кресле от вполне понятного нетерпения, кусал губы и остервенело жал на все гашетки — вертолет содрогался от жуткого гула, и звуки взрывов, сливаясь с надсадным ревом двигателей и свистом лопастей, создавали воистину адский аккомпанемент.

Малина ничком лежал на полу, закрыв уши, — он не слышал, как Астафьев возбужденно орал:

— Да нет, ты посмотри — пятый блок на хрен пошел! Горит, Малина, бля буду! Обожди — сейчас я в административный корпус загну…

Ракета класса "воздух — земля", остроумно переименованная командиром вертолета в ракету более высшего класса, "воздух — «мусор», сорвалась с крепления на гладком обтекаемом фюзеляже и, как раскаленный нож — масло, прошила бетонную стену главного ментовского гадюшника, где находились кабинеты и хозяина, и кума, и режимника, и прочей серой сволочи. Спустя какие-то доли секунды раздался мощный взрыв — во все стороны полетели оплавленные кирпичи, куски бетона с торчащими арматуринами, куски казенной мебели, окровавленные клочья мундиров.

— Ну, красота, бля! — Чалый то и дело потирал руки, едва не выпустив штурвала. — Сейчас еще захерячу… А ну-ка…

И действительно, через пару минут из короткой тупорылой пушки вылетели, один за другим, три снаряда и легли почти в одну точку — блок, где находился БУР, тут же рассыпался в руины.

— Все, Малина, можешь сказать мне спасибо: больше тебя в «козлодерку» не посадят, — заржал Иннокентий. — Так, что там у нас дальше?..

Огневая мощь КА-0012-"Б", созданного и для поддержки наступающей пехоты, и для «точечного» поражения целей в городских условиях, действительно впечатляла: российские авиаконструкторы постарались на совесть. Вскоре почти вся зона — и жилые бараки, и промка, и хоздвор, и вышки, и, естественно, административные корпуса — полыхала ярким пламенем.

Внизу беспомощно бегали какие-то жалкие фигурки, размахивая руками. Спотыкаясь и падая, они бежали к проходной, но там их настигали короткие очереди вертухаев, стоявших на вышках: согласно инструкции, они должны были открывать огонь по любому беглецу.

Несколько вэвэшников, наверное самых умных, догадались открыть огонь по вертолету — с ближней к КА-0012-"Б" сторожевой вышки раздалась короткая, сухая автоматная очередь, но ответная очередь Чалого заставила не в меру ретивого умницу замолчать навсегда.

— Ну, почти все, что было, расстреляли. — Несмотря на существенную потерю боезапаса, радости Астафьева не было предела. — Дело сделано. Теперь можно и в Китай… Не боись, Малина, прорвемся…

Вертолет отлетел на порядочное расстояние — лишь тогда москвич поднял голову и со страхом взглянул в иллюминатор…

На фоне безбрежной, заснеженной тайги занималось страшное черное пожарище: жирный ядовитый дым валил от пылающих руин, там-сям огромным всепоглощающим костром вспыхивало дикое пламя; даже сквозь значительное расстояние Малине казалось, что он слышит вой сгораемых заживо людей, ощущает сладковатый запах паленого человеческого мяса.

Вечерело.

Темнеющее светло-фиолетовое небо было будто бы подкрашено огромным багровым заревом — оно ширилось, разрастаясь в размерах, и занимало уже почти половину горизонта.

— А город подумал — ученья идут, — хохотнул Чалый. — Ну, вроде все на сегодня… Пора и в Китай.

Вор в законе Астра, придавленный огромным обломком бетонной стены, умирал мучительно, тяжело и жутко. Из развороченного живота вываливались окровавленные внутренности, сквозь обгоревшие лохмотья спортивного костюма виднелась густо татуированная грудь, из которой торчали поломанные ребра.

Матерому повезло больше: смерть «торпеды» была мгновенной — кусок бетона расплющил ему голову. Недавний партнер по буре лежал в каком-то метре, картинно раскинув руки.

Движимый волей к жизни, Астра, сжав в кулак остаток последних сил, попытался было высвободиться из-под тяжелого обломка — ему это не удалось, и адская, всепроникающая боль пронзила все тело. Под седую, коротко стриженную голову медленно натекала лужа крови, и почему-то не эта боль, а именно кровавая липкость причиняла умирающему больше всего страданий.

Но Астра не был бы Астрой, если бы даже теперь, в предсмертных муках, не обратился к философии: то ли он хотел забыться, отвлечься от физической боли, то ли сказалась старая привычка все обобщать.

— …кровь людская брызжет до самого неба, долетая до Господа Бога, а он моет в ней грязные ноги свои и молчит… — в полузабытьи пробормотал пахан.

Неожиданно, кстати или некстати, так живо и отчетливо вспомнилось: конец пятидесятых, жаркий август, подмосковная «малина», куда его, откинувшегося с «малолетки» семнадцатилетнего пацана, привела первая, незабвенная любовь, тридцатичетырехлетняя татуированная «жучка», ее изощренные ласки и его молодой неуемный порыв; и от этого сладостного воспоминания сердце умирающего пронзительно защемило…

"Как жаль, что не увидел опубликованной свою лучшую работу… — блеснуло в его потухающем сознании, но пахан тут же философски заметил: — Хотя — что ни делается, все к лучшему. Так им, ментам поганым, и надо… Сколько же их, «мусоров» голимых, сегодня полегло?.. И кто же это такой хороший в верто…"

Смерть равняет всех: воров — с мужиками, петухов — с чертями, придурков — с шерстяными и, что самое ужасное, первых, вторых, третьих и четвертых — с самыми жуткими ментами.

Смерть Герасимова была еще страшней и мучительней, чем смерть его главного идейного оппонента: пулеметной очередью полковнику оторвало обе ноги по колена, и хозяин, оставляя за собой две густые кровавые дорожки, все равно сливавшиеся в одну страшную полосу, непонятно для чего полз к развороченным дверям.

Теряя кровь, он слабел с каждым движением: несколько судорожных рывков — и полковник, царапая ногтями линолеум, ткнулся подбородком в выщербленный порог.

"И почему я тогда послушался Васю? — беспорядочно мелькало в голове. — Почему я, старый идиот, заткнул Астру в БУР? Почему не выдал ему парочку сук, как он требовал? Все он, все он… — Почему-то умиравшему хозяину подумалось, что эта вертолетная атака и была «проверкой» из Москвы, организованная злопамятным вором. — Вот она, организованная преступность, всех подкупил… И вертолетчиков, и ГУИН, и Думу…"

Герасимов умирал — глаза заволакивал кровавый туман, сердце билось все реже и реже, но сознание почему-то не покидало его.

"Как хорошо, что я не дожил до визита самого подполковника! — подумалось ему; видимо, в предсмертном бреду Герасимов посчитал, что само появление страшного московского подполковника выглядело бы еще более кошмарным. — Но почему я только не дожил до пенсии?! Прощай, Родина, прощай, Полтавщина…"

Несколько раз конвульсивно дернувшись, полковник наконец затих — теперь уж навсегда…

Спустя всего лишь час связь с Февральском возобновилась — видимо, старичок ошибся, а скорее всего, ему просто не хотелось отпускать гостя.

И вот уже полчаса Каратаев, сосредоточенно глядя на потрескавшийся диск, поочередно набирал три телефонных номера.