Сердечные риски, или пять валентинок (СИ) - "Awelina" - Страница 50

— У меня больна мама, — подняв голову, встретила пристальный, ставший сочувствующим взгляд Кожухова. — Собственно, поэтому и написала сегодня заявление об уходе. Хочу вернуться домой, в Менделеевск.

Подавшись вперед, Артем громко выдохнул.

— Черт побери… Арин, а может, еще подумаешь, а? Я уверен, что босс войдет в положение…

Я отрицательно покачала головой:

— Все уже обдумано. Вадим Евгеньевич подпишет заявление.

— М-м, это объясняет многое… — задумчиво пробормотал Артем.

Заставила себя углубиться в чтение планов тренингов и проигнорировать последнюю реплику, а сердце все равно гулко колотилось.

— Черт, как же жалко, — голос парня звучал расстроенно. — Классно было с тобой работать.

Я ободрила его маленькой улыбкой:

— С тобой тоже было приятно работать. Спасибо за то, что всегда помогал и выручал, за твою доброту. Свято место пусто не бывает, и, может статься, вместо меня придет работник раз в десять лучше. Выше нос!

— Это вряд ли, — вздохнул Кожухов.

Какое-то время мы молча работали. Продолжая бегать по строчкам распечаток невидящим взглядом, я изо всех сил давила полосующую изнутри горечь. «Он сам на себя не похож». Нужно ли нам объясниться без барьеров «начальник-подчиненный»? Ведь каким-то образом мы связаны друг с другом, он чудесный, прекрасный человек, за очень многое я безмерно ему благодарна… И уходить вот так, практически со скандалом… Нет, неправильно. Но способна ли я найти смелость, подобрать слова, чтобы все рассказать ему? А способен ли он трезво воспринять ситуацию? Не думаю.

Преодолею сегодняшний день, а завтра начну новый, с красной строки.

— Шесть тридцать, — оживившийся Кожухов огляделся по сторонам. — Ты заметила, что сегодня многие сбежали пораньше?

— Да, — безразлично отозвалась я.

— Уверен, рванули за подарками. Пойду и я тоже. Надо что-то выбрать для Саши. Кстати, не подскажешь, что подарить девушке на Валентинов день, если ты около месяца с ней встречаешься? У меня идей ноль.

Пожала плечами:

— Опасаюсь давать советы в таких делах.

— Цветы, наверное, глупо… Она собирает фарфоровые фигурки животных, может, что-то поискать для ее коллекции?

Я не ответила, а Кожухов шумно прибрался на своем столе, выключил компьютер.

Наше финальное прощание вышло сдержанным, практически сухим. Я видела, что Артема огорчило мое увольнение, что он переживает из-за него, но старается не подавать вида, и не хотелось кормить его пустыми общими фразами, фальшиво улыбаться. Внутри меня горела пустота, постепенно наполняемая безучастностью ко всему.

Когда Артем ушел, я взялась за проверенные распечатки. Пора. Больше этот момент откладывать нельзя. Собравшись, я открыла папку, оставленную Вадимом. В глаза бросилось собственное имя в первой строке вложенного в файл небольшого листа в клетку, полностью исписанного его почерком.

Записка для меня.

С замеревшим сердцем, дрожа, я проглатывала строчку за строчкой:

«Арина, скажу сразу, что не считаю такой способ объясниться с тобой самым подходящим, мне он тоже не по душе, но… ты не оставила мне никакого другого. Еще в первую мою попытку рассказать обо всем — ты должна помнить тот наш разговор в вечер корпоратива — ты остановила меня. Вернее, остановил твой взгляд, сказавший, что еще рано, что ты не хочешь слышать ничего о моих чувствах. Была и вторая попытка, буквально в воскресенье, только ты была не в том состоянии, чтобы принимать какие-либо признания. Но и сегодня ты не позволила бы мне объясниться, не после моей бешеной реакции на твое заявление… И тем более у меня нет ни шанса объясниться завтра. Завтра вообще уже было бы поздно.

Прости, если обидел тебя своим отношением или действиями этим утром. У меня были причины, хотя они мало меня оправдывают. Я скажу тебе о них, если ты все-таки захочешь выслушать.

Я не знаю, что именно стоит за твоим решением уволиться. Надеюсь, Дима здесь ни при чем. Очень и очень надеюсь. А может быть, ты все сама поняла и решила разрубить этот узел. Не в моих правилах думать худшее, но…

Я не представляю, как действовать, впервые в такой полнейшей тьме… А ты не имеешь ни малейшего представления, как сильно нужна мне. Возможно, то, что я озвучил бы, в конце концов, эти слова, вертящиеся на моем языке уже столько дней, начиная с минувшего четверга, повлияло бы на твое решение?

Мы должны поговорить об этом. Пожалуйста".

Минуту, две я оставалась неподвижной, впавшей в оцепенение. После прочла все еще раз. И еще раз.

Немыслимо вот так…

Те слова, вертевшиеся у него на языке с минувшего четверга — дня моего отъезда…

«Мы должны поговорить об этом. Пожалуйста».

Стены офиса вдруг стиснули меня со всех сторон словно прессом, воздуха стало не хватать, в глазах потемнело, а привычный офисный шум из едва отмечаемого ухом фона стал оглушающим, сводящим с ума. Действуя инстинктивно, бросив бумаги и папку, я вскочила с кресла, быстро обулась, накинула пальто и выбежала на улицу.

Даже не осознавала, куда иду и зачем это делаю. Жизненноважным казалось просто двигаться. Шагать. Сосредоточиться на том, как пружинит каждая мышца. Просто дышать, до отказа заполняя легкие затхлым морозно-сыроватым воздухом. Ни о чем не думать. Ничего не решать. Смотреть только вперед — в темный тоннель улицы со стенами из света фонарей и освещенных окон зданий.

Вперед. Шаг за шагом. Все быстрее.

Холод и движение помогли прийти в себя, мобилизоваться. Я обнаружила, что зашла в район, в котором никогда не была, поскольку он находился в противоположной стороне от моего привычного маршрута. Справа — небольшой сквер: путаное кружево ветвей деревьев, шатром нависшее над фигурными фонарями, вымощенные брусчаткой дорожки и вытянувшиеся вдоль них газоны с изрубленной корочкой сугробов. Плотнее запахнувшись в пальто, которое не застегнула, накинув на голову капюшон, я повернула туда, приметив лавочку, расположенную как раз между двух фонарных столбов. Присев на нее, можно отвернуться от дороги, от вида на жилые кварталы, от всего.

Вероятно, я сидела достаточно долго, всматриваясь в спящий в оболочке электрического освещения кустарник и стволы деревьев за ним, прислушиваясь к шуму моторов и шороху шин проезжающих за моей спиной автомобилей. Дрожала от мороза, студившего колени, пробравшегося в рукава, щиплющего ничем не прикрытую шею.

Рано или поздно мне предстоит вернуться, нормально одеться, забрать свои вещи. Нельзя оставлять в беспорядке рабочее место. И нельзя не выполнить порученное мне дело. Я представила, как, вернувшись, вложу распечатки в ту папку, на первой странице которой его записка… практически признание…

Боже, как теперь нам смотреть в глаза друг друга? Он не подумал, нет.

«Отчитаетесь лично мне. Результаты я жду вечером», — этой фразой он ясно дал понять, что наша беседа неизбежна, а значит…

Как мне действовать? Разорвать все окончательно? Оставить между нами тоненькую ниточку дружеского общения?

И то, и другое решение почему-то разъедает душу будто кислотой.

Теперь меня начало трясти не только от холода, но еще и от нахлынувшего волнения. Внезапно кто-то, перешагнув скамью, опустился рядом, а я вздрогнула, отшатнулась, впившись взглядом в лицо севшего.

Вадим. С непокрытой головой и тоже в расстегнутом пальто, наброшенном на сорочку, светлым пятном выделяющуюся в полутьме. Он криво усмехнулся, но улыбка не коснулась уставших настороженных глаз:

— Пошел за тобой. Все ждал, когда ты вернешь мне ту папку, уже успел сто раз терпение потерять, а вместо этого ты пулей пронеслась к выходу.

Облизнув губы, я открыла рот, но не произнесла ни слова. С изумлением осознала, что мною овладело полное спокойствие. Словно все так, как и должно было быть: он сейчас здесь, со мной, готов говорить и выслушивать, вне стен офиса, диктующих какие-то границы поведения и суждений, мы оба пока молчим, вглядываясь в лица друг друга, собираемся с силами и духом для момента, после которого по-прежнему ничего не будет.