Сердечные риски, или пять валентинок (СИ) - "Awelina" - Страница 49

— Ага, и тебе счастливо, — Савельев усмехнулся, заканчивая разговор. — Продолжай любить своих менеджеров, иначе переманю к себе.

Воцарилась тишина. Теперь моя очередь занять время и внимание руководителя. Я облизала вдруг помертвевшие губы, обнаружив, что не в силах произнести ни звука. Адреналин будто выхолодил всю кровь, я едва владела собой. И он тоже молчал. Мы даже не смотрели друг на друга: я уставилась в ровные и четкие контуры букв своего заявления, а он шуршал перебираемыми бумагами.

— Что там у вас? — наконец поинтересовался Савельев. Деловой, сухой тон.

«У вас». Я вздрогнула как от удара.

Ему раньше следовало подумать о том, чем чревато нарушение границ безэмоционального профессионального подхода. Он поздно в них вернулся. А я… Я была права: как и младший брат, старший определился с приоритетами.

Сохраняя молчание, я по полированной столешнице бриффинг-приставки передвинула заявление к краю стола руководителя, благословляя свое бессознательное решение сесть на первое место. Если бы пришлось встать и подать лист ему, он заметил бы, как дрожат мои руки. Через секунду я подняла на него взгляд.

Подперев лоб рукой, Вадим Савельев смотрел застывшими глазами в строки моего заявления об уходе. Бледный, изменившийся в лице. Сделав болезненный толчок, мое сердце остановилось, дыхание прервалось. Время, пространство, будто превратившись в вязкую, густую субстанцию, забили мне горло, уши, размыли зрение. Трясущейся рукой я стиснула край столешницы, пытаясь привести себя в чувство.

Что со мной такое? Я сознательно приняла это решение. И оно правильное. Реакция этого мужчины на него не важна.

Вадим так стремительно поднялся с кресла, что оно откатилось к шкафу. Взбешенный взгляд выжигал дотла:

— Итак, Арина Витальевна, — напряженно и жестко заговорил он, — вы хотите уйти.

Все еще лишенная голоса, я согласно кивнула.

— Так да или нет?

Он злился, черты лица заострились, подбородок воинственно выдвинулся вперед. Я поняла, что он очень близок к потере самообладания, и, следовательно, никакая беседа невозможна, никакие объяснения не будут услышаны и восприняты.

И пусть. Будет и то, и другое. Как бы я ни задевала его своим уходом, он не имеет права…

— Да, — ответила я, голос хлестко звенел. Выразительно смотрела ему в лицо, безмолвно говоря, насколько неприемлема подобная реакция. Нельзя забываться до такой степени. — Я хочу уволиться. Заявление составлено по всей форме.

Мгновение мы молчали оба, не сводя друг с друга пронзительных взглядов. Слух резало его шумное дыхание. Я деловым тоном добавила:

— По возможности мне хотелось бы уйти сразу же, не ожидая двух недель.

— Даже так? — Вадим, выдохнув, недобро усмехнулся, а я дернулась. — И на каком основании?

— На основании семейных обстоятельств. Вы в курсе их.

— Нет, вы не поняли. Как руководитель я не вижу оснований для вашего ухода. Вы прекрасный работник, с блеском прошли испытательный срок. Должность, зарплата, условия, согласно вашим же словам, более чем приемлемы. Так по какой причине я вижу это, — Савельев ткнул пальцем в мое заявление, — перед собой?

Листок скользнул по полировке обратно в мои руки, а Вадим, обогнув стол, встал рядом со мной. По спине пробежали мурашки.

— Причина — мое собственное желание.

— Это не причина, это отговорка. Если дело в здоровье матери, берите дни в счет отпуска. — Веско гнул свое, глядя на меня сверху вниз. Я крепко стиснула зубы.

— Если же нет… Назовите хотя бы одну объективную причину вашего ухода, и я подпишу. Вы уйдете сразу же, не отрабатывая две недели. — Жесткий, сверлящий взгляд, застывшее, напряженное лицо.

Причина. Назвать ему причиной тот факт, что наша дальнейшая совместная работа невозможна, поскольку я неравнодушна к нему? Что больно видеть, слышать его? Что в данный момент я беспомощна, не способна справиться с собой, не говоря уже о работе, что сильно нуждаюсь в том, чтобы разобраться в себе как можно дальше от Москвы, «Мэнпауэр»… и него самого?

Нет, это уж слишком…

Его сотовый, лежащий среди вороха папок, пронзительно зазвонил, мы повернули к нему головы. Это знак того, что достаточно, беседа окончена. Мы оба не в состоянии ее продолжать. Я поднялась на непослушные ноги, чуть отодвинув стул в сторону, иначе, вставая, задела бы Савельева грудью — так близко он находился ко мне. И волновал меня этим: аурой своего тепла, запахом туалетной воды — хвоя, чуть-чуть пряного сандала и ментола…

— Я очень прошу вас подписать мое заявление, — тихо, но бесстрастно произнесла я, когда сотовый смолк. Через несколько секунд рингтон зазвучал вновь.

— Подпишу, как только будет названа причина, — в ответ процедил он и, шагнув к телефону, освобождая меня от давления своей близости и взгляда, ответил на звонок, сердито выкрикнув: «Да, говорите!»

Я не стала дожидаться его очередной свободной минуты, постаралась как можно быстрей и бесшумней покинуть кабинет.

***

Преодолеть сегодняшний день, а завтра будет совершенно иной. Именно — преодолеть, не пережить. Завершить дела, привести их в тот порядок, в котором легко сориентировался бы новый человек.

Конечно, он отпустит меня, он не посмеет не подписать мое заявление. Нужны объективные причины моего ухода? По какому праву он требует назвать их? Согласно трудовому законодательству, я могу уйти в любой момент, не озвучивая никаких оснований для этого. Не понимала его. Не понимала его несдержанности, его требований, его отношения. Что за ребячество?

Я перебирала вещи в ящиках своего стола — там тоже требовалось навести порядок, а заодно и найти таблетки от боли в желудке — когда Вадим Евгеньевич прервал меня. Выпрямилась и застыла, не желая оборачиваться, механически подравняла стопку извлеченных распечаток.

— Арина Витальевна, — на край моего стола легла черная папка. — Вы еще должны помнить этих девушек, — длинный указательный палец постучал по пластику обложки. — Все они прошли собеседование для вакансии продавца-консультанта.

— Да, помню, — кивнув, я повернула голову и увидела его бедро, облаченное в светло-серую ткань брюк, кисть руки, спрятанную в кармане.

— Просьба подобрать для них командные и профессиональные тренинги и вложить сюда распечатанную информацию по ним. Даты проведения будут оговорены позже.

— Хорошо, я поняла. — Собралась взять папку, но Савельев вдруг придавил ее сверху ладонью, добавив:

— Отчитаетесь лично мне. Результаты я жду уже вечером.

Вновь деревянно кивнула.

— Я сделаю, — и положила порученную папку в лоток со срочным.

Он не торопился уходить. В течение нескольких мгновений — я чувствовала это — изучал взглядом меня, мое рабочее место. Наверное, заметил и бумажный пакет, куда успела сложить принадлежащие мне вещи: блокнот, набор гелевых ручек, калькулятор… На щеках почему-то запылал румянец, от волнения кожу стало покалывать. Я застыла в одной позе, туго натянутой струной, не решаясь пошевелиться, глубоко вдохнуть.

— Делайте, — наконец бросил он и отошел.

***

Я как раз распечатывала порученное мне Савельевым, психологически готовилась к тому, чтобы вновь войти к нему в кабинет и, сдав папку с материалом, вернуться к вопросу своего увольнения, когда мимо прошел Артем. Упав в кресло, парень потер ладонями лицо, рассмеялся, а затем весело взглянул на меня, вытаскивающую из принтера листы:

— Босс чудит второй день, — пояснил после короткого смешка. — Чудеса в решете! Он сам на себя не похож.

Кивнув, выдавив вежливую улыбку, я вернулась к своему столу. И что мне ответить Кожухову? Что, возможно, я замешана в странном поведении нашего руководителя?

— Да и ты странная, — заметил через минуту Артем, наблюдая за мной. — Какая-то понурая, подавленная. И молчаливее обычного. Что-то стряслось?

Я прекратила проверять и сортировать распечатки, все еще хранящие тепло принтера. В любом случае меня выдает напряженное покрасневшее лицо. И Артем заслуживает того, чтобы узнать новость из моих, не чужих уст.