В Крыму (Из записок военного корреспондента) - Холендро Дмитрий Михайлович - Страница 11

«Хлопушки» рвутся долго, назойливо, а некоторые из них, падая, врезываются в землю своими крылышками. Их трогать нельзя. «Гирлянды» немедленно взрываются.

Бойцы научились забрасывать на них крючки или петли на длинных шнурах, затем из укрытия дергали за шнур и хлопушки взрывались. Таким образом каждый день очищались дороги «крымского пятачка» от ненужных «украшений».

…«Хейнкели» гудят. На косе Чушка и у крымских причалов вспыхивают лучи прожекторов. Открывают стрельбу беспокойные зенитки. Ночью их тахтанье раздается громче, чем днем.

Так до утра…

Был время, когда немцы не только ночью, но и днем не давали покоя. Бомбардировщики приходили группами, бомбили передний край и освобожденные нами поселки — Баксы, Опасную, Маяк, пристани, баржи, беспомощно прижавшиеся к шатким пирсам.

«Мессеры» нагло появлялись из-за туч и пикировали на катеры и тендеры, спешившие пересечь пролив.

Наглости у врага хватило ненадолго. Наши истребители и штурмовики настойчиво вытесняли немцев с неба над «крымским пятачком», над проливом, расширяя воздушные границы плацдарма.

Когда схватки разгорались в воздухе, зенитчики прекращали стрельбу. И сколько голов поднималось к небу! Наблюдали из окопов, с артиллерийских позиций, с причалов, как мелькали в воздухе самолеты.

Вот взлетел вверх краснозвездный истребитель, ушел за облака. Потом стрелой ринулся вниз. Атака.

— Горит! — раздался чей-то радостный крик.

«Мессер» с заунывным воем летел к земле, переваливаясь и дымя. Потом он врезался в землю, выбросив пламя и клубы дыма.

Подбивали и наши самолеты. Я видел, как из горящего «Яка» выбросился с парашютом летчик. Его подобрали пехотинцы. Молодой светловолосый летчик молчал, только все силился опереться на израненные ноги, когда его вели под руки два бойца. Пилот всей тяжестью тела опустился на плечи пехотинцев и смотрел на них так, будто говорил:

— Вы же видели, хлопцы, как я дрался. До конца. Вон как меня всего изрешетило.

Вскоре истребители наши завоевали полное господство над проливом и прекрасно охраняли переправу. Да и как могли немцы устоять против таких летчиков, как Павел Камозин?

Я говорю — против таких, потому что подобных ему было много.

Герой Советского Союза старший лейтенант Павел Камозин — невысокий человек в унтах и реглане, перехваченном ремнями парашюта, с темными, строгими глазами на загорелом лице. Он из тех летчиков, про которых говорят: «врос в воздух». Кажется, как только подожмет его машина шасси, у него расправляются крылья.

Самолет кругами, как птица, уходит ввысь. И вот из-за тучи падает черная точка, она вырастает, в гущу врага летит истребитель.

Это Камозин!

…В январский день четыре «Мессершмитта-109» вынырнули из-за облаков над проливом.

Низко над морем стелились облака. Никто не ждал воздушного нападения.

Один Камозин в это время парил в высоте.

По всему проливу чернели пузатые тендеры. Катеры, бороздя спокойную воду, тащили за собой медленные, ленивые баржи. Обратным рейсом шел паром, установленный на понтонах, и люди плотно стояли на палубе.

Какой-то кораблик, попавший в пролив из Дона или Кубани, пыхтел на волнах.

Сразу даже никто не увидел «Мессеров». Никто не увидел, как один, оторвался от четверки и пошел в атаку на баржу, хищником прячась в облаках.

Но Камозин увидел.

Немец не успел перейти в пике. Камозин спикировал раньше, внезапно атаковал «Мессершмитт» с хвоста и взмыл за облако.

«Мессер» врезался в воду, и огненный хвост исчез вместе с ним. Это была секунда, но на пароме закричали:

— Худого сбили!

Такую кличку бойцы дали «Мессерам», и настолько подходящей была она к этим остроклювым хищникам, что прочно вошла в обиход. Даже со станции наведения летчикам сообщало радио:

— Над Баксами «худые», над Баксами пара «худых»!..

…Но что было дальше над проливом?

Камозин, сбив одного «Мессера», ринулся на тройку остальных. Вот он у хвоста немецкого самолета. Выстрел из пушки — и «Мессер» дымит, пытаясь уйти, сбить пламя, но напрасно. Он падает в пролив как-то боком. Рассек волну крылом и сгинул.

Как тяжела эта победа в воздухе! Расчет точен: поймать немца врасплох, не дать ему изготовиться к бою. Выстрел — в цель на десятой доле секунды, когда хвост «худого», меченого крестами, мелькнет перед глазами. Соколиная дерзость: он один, их четыре.

Камозин нападал. Он использовал облака. Лучше, чем умели использовать их немцы. Сбив второй «Мессершмитт», Камозин поднялся вверх, промелькнул, как молния, над проливом и поджег третий немецкий самолет.

На пароме крикнули:

— Эх ты, здорово как!

— На руле! Зазевался, в сваю врежешься.

— Не врежусь! — ответил рулевой. — Ты гляди, что делает!

Камозин атаковал четвертого «Мессера». Пулеметная очередь простучала близко. «Мессершмитт-109» сверкнул тонким, как у щуки, телом на синей полоске неба и метнулся к облаку. Оба самолета ушли в высоту.

Потом они показались вновь. Камозин был ниже. Его истребитель падал камнем к морю. «Мессер» перешел в пике.

На пароме стало тихо.

В какой-то неуловимый миг Камозин вывернулся из-под «Мессера», пронесся над волнами, на которых трепетали белые гребешки, и скрылся за сопкой на Тамани.

«Мессер», не успев выйти из пике, врезался в воду с таким шумом, словно разбился о камни.

Так дрался Камозин, бесстрашный и неуловимый.

День шел за днем.

Часто голос станции наведения звенел в эфире:

— Камозин, слева «худые»! «Худые» слева!

— Вижу! — отвечал Камозин.

И радисты перехватывали крики немцев:

— Ахтунг — Камозин!

— Внимание — Камозин!

Немцы испытали удары Камозина в небе над Кавказом, Таманью, Крымом и хорошо знали его. Они боялись Камозина.

…Как-то вечером на таманской дороге по пути в редакцию я встретил нашего фотокорреспондента.

— Откуда? — спросил я.

Он ответил:

— С аэродрома. Фотографировал Героя Советского Союза Камозина. Он сбил сегодня тридцать третий самолет.

— Как в Керчи?

Этот вопрос задавали всем, кто возвращался с «крымского пятачка» на берег Тамани. По утрам, а иногда ночью, сюда доносился громкий гул канонады. Знали, что бои шли за Булганак или за высоты на правом фланге, что туда высадился десантом гвардейский полк Героя Советского Союза Главацкого, и все-таки спрашивали:

— Как дела в Керчи? Вот вцепился немец в нее!

…Шли бои на правом фланге, где гвардейские полки и морская пехота штурмовали немецкие позиции, чтобы соединиться с десантниками Главацкого, которые высадились в тыл врагу с Азовского моря.

Я сидел в низком блиндаже и при свете коптилки читал листки короткого политдонесения из бригады морской пехоты за 11 января 1944 года: «Главстаршина Павел Костенко на высоте 164,1 повторил легендарный подвиг Александра Матросова, закрыв своей грудью амбразуру немецкого дзота».

По тропинке, увязая в грязи, с холма на холм я пошел в бригаду морской пехоты к высоте 164,1, разыскав на карте ее отметку, затерявшуюся среди зигзагов горизонталей и коричневых пятен сопок. Сердитый ветер дул с бушующего моря.

Я думал о том, что, когда люди будут изучать историю Великой Отечественной войны нашего времени, они назовут Москву, Ленинград, Одессу, Севастополь и Сталинград.

Но вспомнит ли кто высоту 164,1? Ее должны вспомнить. Здесь, на высоте, отмеченной в картах цифрой 164,1, не щадили жизни советские бойцы, сыны Родины.

Здесь рождалось их бессмертие.

На высоте 164,1 погиб главстаршина Павел Костенко.

Товарищи его рассказали мне, как это было.

Морская пехота штурмовала высоту. Рота, в которой служил Костенко, получила приказ взять один дзот на высоте.

Дзот был большой и угрюмо чернел на скате, словно гриб-паразит с шапкой, прилипшей к мерзлой земле.