Импульс (СИ) - "Inside" - Страница 14

*

В приемной народу так много, что можно задохнуться; запахи хлорки и крови создают адскую смесь. Туда-сюда бегают врачи и медсестры, мелькают синие костюмы фельдшеров, с улицы доносится вой сирен. Эмили жмется к стене, пропуская каталку с кровавым месивом, а потом кто-то сильно и больно тянет ее на себя за ворот халата.

Эмили неловко взмахивает руками, но не падает — и слышит низкий смех за спиной. Оборачивается: прислонившись плечом к стене, тихо посмеиваясь, в хирургическом костюме стоит Гилмор; и его красные волосы в свете холодных ламп кажутся живым огнем.

— Что происходит? — Эмили вертится вокруг себя, пытаясь осмотреться: повсюду каталки, воздух наполнен стонами, кто-то кричит в телефон. Посреди этого хаоса расслабленный Гилмор — настоящий островок спокойствия и безмятежности.

— Саутуоркский мост, — объясняет хирург. — Один решил объехать пробку, второй показывал своей даме ночной дрифт, а третий слишком резко затормозил. Часть машин в ничто, несколько еще купаются, остальные тут. Ну, те, кому мы нужны.

Громкоговорители взрываются фамилиями, именами и номерами операционных; Эмили слышит фамилию Кларк, а затем мимо проносится Дэвис — второй хирург, видимо вызванный со своего выходного.

— Идите в травму, Джонсон, — все еще слишком спокойно говорит Гилмор. — Меня ждет Кларк.

Эмили дергается.

— А разве мы не должны…

— Тю. — Гилмор резко разворачивается и идет к лифту. — На костях сегодня Дэвис. А там и Нил скоро подойдет. — Он зевает. — Не зря ж всех вызвали.

— Но разве…

— Успокойся. — Гилмор придерживает двери. — Кларк, конечно, у нас умница, но вдвоем с Диланом они вряд ли справятся. Хотя кто знает, кто знает…

— Но там еще люди!.. — восклицает Эмили, пытаясь хоть как-то возразить: Гилмор представляется ей этаким ангелом-спасителем, без которого не обойтись.

Хирург бросает на нее странный взгляд: смесь жалости, понимания и интереса; а потом усмехается, ничего не ответив, и Эмили становится стыдно: Гилмор не единственный хирург в больнице, в других отделениях они тоже есть, и сейчас все наверняка собраны в приемной. А она паникует.

Поэтому, когда Райли скрывается за железными дверьми, Эмили не расстраивается — в конце концов, у нее нет никаких полномочий находиться в операционной, да и ее туда толком никто не звал; но зато теперь у нее появляется цель. Вырисовывается из ниоткуда, оплетается паутиной идей, поселяется в голове и сердце, ухватив лучшие места.

Доказать Кларк, что она ошибается.

И пока Эмили бесконечно бинтует, зашивает, ставит капельницы и заполняет бланки, ее мозг лихорадочно пытается придумать, что нужно сделать. Руки работают отдельно от нее, словно на автомате выделяя поврежденные места, и все мысли вертятся вокруг того, как попасть в поле зрения Кларк и — самое сложное — остаться там.

Но, чтобы тебя заметили, надо перестать быть невидимкой, да?..

Эмили накладывает последний стежок и отпускает пострадавшего; перебирает в голове варианты: падать в обморок на операциях ей не светит, выдающимися хирургическими данными она не обладает, поразить Кларк своими возможностями тоже не получится.

«Мало ли что, значит, случилось бы, ну, ты понимаешь, да, Джонсон, это она так подумала…»

Это она так подумала.

От неожиданной идеи Эмили начинает быстро-быстро моргать, ругая себя за то, что не догадалась сразу. Конечно же, Кларк нужен мозг; причем не только у пациента, но еще и у персонала. И медсестра, сопровождающая ее на операциях, несомненно должна быть неглупой.

О том, как вообще попасть в операционную вместе с Кларк, Эмили подумать не успевает: все вокруг нее происходит слишком быстро.

В крошечную перевязочную вламывается мужчина — на его теле кровь вперемешку с осколками стекол, волосы всклокочены и пропитаны бензином, одежда разорвана на тысячи кое-как связанных друг с другом лоскутков.

За ним, почти дыша ему в затылок и поддерживая за подмышки, маячит Хиггинс. Без привычного песочного пиджака, в халате с завернутыми рукавами и съехавшими набок очками он кажется воплощением конца света.

— Все операционные заняты! Кладем сюда!

Пока мужчину кладут на единственную стоящую в комнате кушетку, он не издает ни звука. Воздух пропитывается тяжелыми запахами пота, крови и керосина, на пол падают бесчисленные алые капли.

Эмили подскакивает.

— Он должен дожить до операции. — Хиггинс рывком подтягивает к себе перевязочный столик с бинтами, растворами и набором для экстренного шитья. — Начинаем с шеи, я вытаскиваю, вы шьете и обрабатываете. Поняли меня?

Эмили кивает.

Металлом звенят кюветки, принимая в себя бесконечные потоки окровавленных кусочков, едва слышно дребезжит встроенная лампа над головой, мир за стеклянной дверью носится и переворачивается, а Эмили все кладет стежок за стежком, вытирая пот со лба рукавом халата.

Мужчина молчит, только открывает и закрывает рот, пытаясь дышать; и Джонсон то и дело произносит какие-то глупые, бессвязные фразы: держитесь, еще чуть-чуть, вот сейчас самый сложный, вот видите, да, больно, придется потерпеть, я уже сделала укол, вот-вот подействует, вот сейчас должен, так что нужно потерпеть…

Хиггинс, достающий осколки, в крошечных секундных перерывах не сводит с нее глаз.

А у Эмили внутри все спокойно — если сейчас торопиться, зашьет она криво, кое-как; а потом еще и забинтует, закроет страшные раны, и кто знает, чего ей может стоить эта ненужная спешка. Поэтому ее движения выверенны и точны, только ресницы дрожат, когда очередная капля крови попадает на ее халат.

Она и сама не знает, почему так уверена — может быть, заразилась от Гилмора, а может, в голове нет никаких других мыслей, но, когда она заканчивает бинтовать предплечье, Хиггинс хлопает ее по спине и задает, наверное, самый неудобный вопрос в ее жизни:

— Эмили, а чего вы не в оперблоке? Вон как отлично получается.

Она дергается — игла со звоном падает в кюветку — чертыхается, глубоко вздыхает, на секунду прикрывает глаза.

— Я только на медсестру училась.

Стежок, стежок, стежок…

— А дальше?

Осколок летит в уже почти полную чашу.

— Это очень дорого.

И снова.

— У нас есть учебный блок* с парой бюджетных мест, где за неделю интенсивного обучения вас научат всему, что нужно для операций. Я сделаю вам направление, если, конечно, хотите.

Когда приходит время отрезать нить, Эмили чувствует: именно так прощаются с прежней жизнью.

*

— Курите, Джонсон?

В шесть сорок утра Эмили бредет по внутреннему двору больницы, с трудом переставляя ноги: всю ночь она ходила хвостиком за Хиггинсом, помогая, бинтуя, штопая. Под конец смены руки начали предательски дрожать, а голова — кружиться от постоянного запаха меди, но к шести утра наплыв пострадавших резко прекратился, и в приемном отделении повисла гробовая тишина, изредка нарушаемая хлопаньем дверей и шарканьем шагов. Ни скорой помощи, ни криков, ни звуков каталок.

И наступает пауза, во время которой Хиггинс куда-то испаряется, а затем, вернувшись, протягивает ей синюю картонную карточку-направление.

— Сейчас идите домой, Эмили. Попытайтесь немного поспать — и к полудню будьте в блоке K. Это ваш пропуск; его нельзя терять, вы это помните, надеюсь. Направление отдадите куратору. Как пройдете полностью обучение и получите сертификат — возвращайтесь ко мне, решим, что с вами дальше делать.

Эмили кидается к нему на шею, словно оттолкнувшись от земли. От Хиггинса пахнет не лучше, чем от нее самой, но Эмили все равно. Она целует его в щетинистую щеку и благодарит так, что Хиггинс ласково треплет ее по волосам.

— Если бы я знал, — смеется профессор, — что сделаю кого-то настолько счастливым, я бы дал это направление сразу же, как только вас увидел. Удачи, Эмили!

И сейчас она стоит, все еще прижимая к себе большой черный пакет с безнадежно испорченным халатом, в кое-как натянутом пальто, и глупо улыбается рассветному небу.