Сияй, Бореалис! Лоскутки (СИ) - "Liz Elzard" - Страница 24

Это время хорошо запомнилось Лирет, когда она, возвращаясь домой слишком поздно, выслушивала прямо на пороге мамины вздохи и взволнованные вскрики. Девочка имела привычку иногда не отвечать на телефонные звонки.

— Да ты хоть понимаешь, как я волнуюсь? Видела, что творится во всём мире? Дети пропадают без вести из-за этих бесточей! — взмахивала руками мама, едва ли не срываясь на крик.

— Это не значит, что нужно звонить мне каждые пять минут, мама! Ты меня позоришь перед друзьями! — вопила Лирет и бежала наверх, хлопая дверью.

Новостные каналы крутили одно и то же по несколько раз в день. В любое время голос из динамиков безжизненно напоминал, что неведомая болезнь загрязняет прану, делая её нестабильной, а бесточенникам этот недуг открывает ныне неизведанную силу. Всюду бродили слухи о неких организациях и сектах, которые создавал некогда отвергнутый народ. Люди полагали, что это был своеобразный акт мести за дискриминацию, за лишение прав, за все брошенные когда-либо камни. Мало кто мог объяснить, как бесточи научились магии и была ли это магия вообще. Все мнения сходились на том, что этот народец попросту научился использовать ту самую нечистую прану, с которой они родились, а затем заражали обычных людей. Тогда и приняли решение изолировать бесточей от общества и поселить их в специальных колониях. Так стало происходить по всему свету.

Немыслимо! Доселе в средней школе Намиканы сохранялась дисциплина, и за десятилетия мало кто из старых учителей мог припомнить, чтобы в самую первую учебную неделю в кабинет директора приводили ошалелого ученика. Мало того что он распустил внезапно руки, так его пришлось ещё и повязать магическими браслетами. Он был неисправим. Да где такое видано?

Директор промокал платком вспотевший, покрытый волнами морщин лоб. Дуновение ветерка не спасало от жары, столбившейся в кабинете. Здесь собрались ещё несколько учителей, и вобравший в себя запахи воздух начинал давить изо всех сторон. По ту сторону, словно приговорённый к казни, сидел четырнадцатилетний подросток: всклокоченные белые волосы, холодно прищуренный взгляд, в уголках рта темнела запекшаяся кровь, школьная форма вся в грязных пятнах. Персона не нуждалась в представлении: Киту здесь хорошо знали и вспоминали о нём с пренебрежением. А в этом году ученик внезапно решил полностью отбиться от рук и податься в дебоширы.

— Вы говорите, зло должно наказываться, и так будет справедливо. Вы говорите, бороться со злом, наказывать подлецов, совершающих то самое зло, — Кита разминал скованные за спиной ладони. — Я сделал, как вы и учили всех нас, — наказал зло. Разве я сделал что-то неправильно, директор?

Дела обстояли так: сегодняшним утром, в обычное время, когда ученики неспешно плелись на уроки, в воротах нарисовалась длинная худощавая фигура, окинутая утренним солнцем. Ученик шёл торопливо, не замечая никого, шагал широко и быстро, поднимая под ногами пыль, словно разъярённый буйвол. Бирюзовый морозный взгляд выхватил из неторопливой толпы хохочущего Зерека. Кита, настигнув его, только схватил парня за плечо, развернул к себе и всадил кулаком по челюсти да так, что у того чуть ли зубы не выстрелили из губ.

Выходки одноклассников зашли слишком далеко, и когда совсем недавно Кита вместе с Гертом вернулся из магазина, то заметил, как у дома столпилась шушукающаяся детвора. Старик нахмурился и разогнал ребятню, затем шагнул на крыльцо и обомлел. Кита шагнул следом. Оба замерли. Какой-то урод пригвоздил к их двери дохлого голубя, наверху птичьей кровью мазалась кривая уродливая надпись: «Логово отмороженной сволочи». Ну конечно: кто же это мог сделать, как не Зерек? У профессора едва сердце не прихватило, парень только поймал выскользнувшие из его рук пакеты. В тот момент Кита и решил, что платит слишком много за попытку спасти мир, что получает несправедливый ответ. Всё, что он терпел всё эти годы, было несправедливым наказанием само по себе. Как он только мог принимать на себя удары с таким смирением? Кита озлобленно стиснул зубы, в голове разразился скрежет, а где-то исподтишка хихикал лис.

Хватит.

Достаточно.

Терпение выжато.

Он научился подавлять прану так, что теперь прикосновения не причиняли ущерба. Парень мог сдерживать себя до какого-то времени, пока тело не начинало лихорадить. Семь с половиной минут — столько продлился бы бой, если бы на магию не среагировал охранный блокиратор. Вокруг дерущихся пацанов столпились улюлюкающие школьники. Оба бились не на шутку. Кита наподдавал Зереку за всё, что он ему сделал. Тычки, пинки, затрещины — полный взаимообмен. Кита вдруг полюбил это слово — взаимность. Сегодня оно станет его кредо, решил он, отправив свой разбитый кулак в свистящий полёт. Зерек зарычал, когда в носу раздался треск, а затем в его ладонях воспылали искры, и он неистово кинулся на отмороженного. Тот сообразил в руках заряд и только успел замахнуться. Тут-то асфальт под ногами и завибрировал. Юные зрители, визжа, бросились наутёк, когда внизу загорелись магические круги. Обоих хулиганов внезапно сразило током, и они бездыханно повалились навзничь. Дальше Кита смутно запомнил, как его вначале повязали чем-то обжигающим, а затем грубо водрузили на стул, как мешок с картошкой. Человеку, который тащил этого пацана, явно потом пришлось отсиживаться в медпункте.

— Это месть в чистом виде, — сухо пробормотал директор. — А месть, дорогой ученик, никак не относится к той справедливости, о которой я говорил.

— Это взаимность, — медленно произнёс Кита, пробуя слово на вкус.

Он хотел дерзко улыбнуться, а вышла какая-то кривая нелепая ухмылка, оставившая на лицах преподавателей неодобрительную тень.

— Отстранён от занятий до следующего семестра, — вынес вердикт директор.

Так и начались наполненные бессмыслием дни. Вначале Кита плевал в потолок, затем осознал, что время можно проводить с пользой, и занялся изучением добытого Шинаном материала. Старшеклассник говорил, что это ещё не вся информация. Правда, её полезность оставалась под сомнением, поскольку ни одному учёному идиоту столетия назад так и не взбрело в голову препарировать дохлых демонов и изучить их физиологию и прана-склонности. О демонах Погибели оставались только упоминания в разных исторических пособиях. Затем Кита заглянул в пыльный чулан, где Герт складировал старые научные сборники и словари, и вызволил оттуда горку показавшихся на первый взгляд интересных книг. Парень, отложив школьные учебники, водрузил эту кипу на стол, поперхнувшись от пыли.

От чтения могла оторвать только боль во всём теле, и в последнее время Киту стала мучить бессонница, которая могла продолжаться три дня. Лицо у него сделалось болезненным, глаза обводили лиловые синяки, и, глядя на себя в зеркало, парень невольно находил сходство с трупом. Движения порой приходились с трудом, будто в каждую мышцу вонзилась ядовитая иголка. Тело росло, и на эти изменения реагировала прана. Каждую ночь, когда Кита пытался заснуть, ему начинало мерещиться, будто в ушах стоял хруст собственных костей. Он хватался за голову и, в полуночном безумии, впивался пальцами в волосы, желая себе поскорее вырасти и освободиться от мучений. Бессонница обрывала каждую попытку сомкнуть веки, на третий день мысли сгущались в рой сумасшедший мух, а когда наступал четвёртый день, парень рушился в кровать и проваливался в царство пустоты. На ноги его поднимала новая волна боли.

Кита просыпался, ковылял до кухни, заваривал лапшу и шёл обратно в комнату проводить часы за чтением, в объятиях боли. Он пытался примириться с ней, сжиться, как со сварливой старухой. Каждый раз тело начинало ломить по-новому, и тогда парень открывал дверь балкона, чтобы наверняка поймать звучание мелодии. Изредка из соседнего дома сюда, в серую комнатёнку, закрадывался звук скрипки. Призрачный, но тёплый, он обволакивал слух и проникал к центру боли, усмиряя её прыть. Становилось легче дышать, будто тело исчезало и оставалась сама душа без тяжёлой оболочки.