Моя цель — звезды - Бестер Альфред - Страница 27

Рано утром адвокат с высоким стереотипным цилиндром клана законников на голове и списком желательных мест для размещения палаток явился туда, располагая маленьким состоянием в кармане. Он выбрал луг площадью четыре акра на берегу озера Мичиган и арендовал его за баснословную сумму. За ним явилась группа геодезистов из клана Мэйсонов — Диксонов. Через двадцать минут геодезисты разметили лагерь, и по местности разнесся слух о прибытии Четырехмильного цирка. Со всего Висконсина, Мичигана и Миннесоты потянулись зеваки.

Джонтировали, каждый со сложенной палаткой на спине, двадцать подсобных цирковых рабочих. Воспоследовала громкая увертюра отрывистых приказов, окриков, проклятий, завершившаяся мучительным стоном сжатого воздуха. Двадцать исполинских тентов вознеслись над лугом. Сделаны они были из лакированного латекса и ярко блестели, подсыхая на зимнем солнышке. Зеваки весело загалдели.

Больше книг на сайте - Knigoed.net

Прилетел шестимоторный вертолет и повис над гигантским шапито. Чрево его разверзлось, оттуда низверглись каскады праздничных финтифлюшек, и наружу пошли джонтировать слуги, лакеи, повара и зазывалы. Они сноровисто разукрасили и декорировали палатки. С походных кухонь пошел дым, вкусно пахнущий жареными цыплятами и выпечкой. Частная полиция Формайла уже рассредоточилась на лугу и встала на страже, патрулируя четыре акра и отгоняя докучливых зевак.

Затем начала прибывать свита Формайла: на самолетах, машинах, автобусах, тракторах, мотоциклах и джонтом. Библиотекари везли книги, ученые — лабораторное оборудование. Были тут философы, поэты и атлеты. Доставили — целыми штабелями — мечи и сабли, татами и ринги; на лугу вырыли и наполнили озерной водой пятидесятифутовый бассейн. Два спортсмена, набычившись, затеяли оживленный спор насчет того, каким именно образом лучше использовать новоявленный водоем: дать ему замерзнуть, чтобы устроить турнир по фигурному катанию, или подогреть, чтобы провести состязания по плаванию.

Появлялись все новые и новые музыканты, актеры, жонглеры, акробаты. Гомон толпы стал оглушающим. Команда механиков устроила на лугу деготную яму со смазочным маслом и принялась возвращать к жизни принадлежавшую Формайлу коллекцию винтажных зерноуборочных комбайнов с дизельными движками. Постепенно прибыли все обитатели цирка, а также их жены, вдовы, дочери, любовницы, подхалимы, лизоблюды и приживалы. Когда утро перевалило за середину, цирк стало слышно за четыре мили, чем и обязан он был своему прозвищу.

В полдень явился сам Формайл с Цереры. Спецэффекты, которыми он при этом воспользовался, способны были вышибить слезы смеха даже у отшельника, давшего семилетний обет меланхолии. Для начала с юга прилетел огромный самолет-амфибия и приводнился на озеро. Откинулся люк, оттуда вынырнула автоматическая баржа и без посторонней помощи поплыла к берегу. Передняя стенка каюты опустилась, превратилась в мостки, по которым выкатился старинный командно-штабной автомобиль двадцатого века. Не успели потрясенные зеваки переварить все эти чудеса, как машина уже промчалась двадцать ярдов до центра цирка и замерла там.

— Ну-ка, ну-ка, что у него следующим номером припасено? Мотоцикл?

— He-а, роликовые коньки.

— Нет, он выедет на скейте пого!

Формайл превзошел самые смелые их ожидания. Он вылетел из пушки, установленной в машине с откидным верхом. Раздался оглушительный взрыв, как от настоящего черного пороха, и Формайл с Цереры, описав безукоризненно выверенную дугу, плюхнулся почти у самых дверей своей палатки на подставленный четырьмя лакеями батут. На этот раз цирк стало слышно за шесть миль — так оглушительны были аплодисменты публики. Формайл залез на плечи лакеев, выпрямился и дождался тишины.

— Друзья, римляне, сограждане! — начал Формайл проникновенно. — Внемлите моим словам! Шекспир, 1564–1616^[19]. О черт!

Из рукавов пышного одеяния Формайла вылетела четверка белых голубей и умчалась прочь. Он с сожалением поглядел им вслед и продолжил:

— Друзья, приветствую вас, салют, bon jour, bon ton, bon vivant, bon voyage, bon… Что за черт?

Из карманов Формайла вырвалось пламя и взметнулись фейерверки. Он попытался стряхнуть огонь; полетели конфетти и серпантин.

— Друзья… Заткнитесь, я хочу произнести эту речь в тишине! Заткнитесь!.. Друзья…

Формайл в отчаянии покосился на себя. Одежда на нем догорала, из-под нее выглядывала кроваво-красная поддевка.

— Кляйнманн! — завопил он. — Кляйнманн! Что такое с вашим гребаным гипнообучением?

Из палатки высунулась голова с роскошной шевелюрой.

— Фи заучиль этот решь последний ношь, Формайль?

— Черт подери, конечно! Я на нее два часа убил. Я головы не вынимал из гипнопедийной печки. Зарядил туда курс престидижитаторского искусства Кляйнманна.

— Найн, найн, найн! — застонала голова. — Сколько раз я фам гофориль? Престидишитация — не ораторский искюнст. Это магия. Dummkopf!^[20] Фи постафиль не тот курс гипнопедии!

Красная поддевка тоже начала тлеть. Лакеи тряслись от страха. Формайл спрыгнул с их плеч и пропал в своей палатке. Поднялся всеобщий дружелюбный хохот, и Четырехмильный цирк зажил обычной жизнью. Из кухонь слышалось шипение и поднимался дым. Все не переставая ели и пили. Музыка не прекращалась ни на минуту. Водевиль никогда не затихал.

Тем временем в палатке Формайл сорвал с себя остатки догорающей одежды, встряхнулся, переоделся, подумал немного, подумал еще раз, снова переоделся, кликнул слуг и позвал за портным на диковинной смеси французского, мэйфэйрского^[21] и восхищенно-невнятного. Когда новый костюм был уже наполовину готов, Формайлу припомнилось, что он забыл искупаться. Он отослал портного, приказал вылить в бассейн десять галлонов благовоний и застопорился на уместном стихотворении: вдохновение ускользало. Послали за придворным поэтом.

— Продолжи начатую мной строфу, — скомандовал Формайл. — La Toz est mort, les…^[22] Погоди. Какая рифма на слово «луна»?

— Вина, — предложил поэт. — Война, стена, страна, верна, пьяна…

— Я совсем позабыл про эксперимент! — сокрушенно воскликнул Формайл. — Доктор Богун! Доктор Богун!

Полураздетый, он помчался в лабораторию, а на полпути через палатку влетел прямиком в спешившего навстречу придворного химика доктора Богуна. Химик попытался было подняться, но обнаружил, что его взяли в исключительно болезненный и крайне унизительный борцовский захват.

— Ногути! — вскричал Формайл. — Ногути! Идите сюда! Я только что изобрел новый прием!

Формайл поднялся, оторвал полузадушенного химика от пола и джонтировал на татами. Сидевший там маленький японец внимательно оглядел их и покачал головой.

— Нет. Пожалуйста, позвольте я. — Он издал едва слышное шипение. — Хш-ш-ш-ш. Давя на трахею, вы не обязательно задушите противника насмерть. Хш-ш-ш-ш. Позвольте, я покажу вам, как правильно.

Он перехватил у Формайла несчастного химика и уложил на татами в позе постоянного самоудушения.

— Формайл, пожалуйста, взгляните?

Но Формайл уже перенесся в библиотеку, где стал дубасить библиотекаря по голове томиком «Половой жизни» Блоха (вес восемь фунтов девять унций) за то, что в коллекции не нашлось ни единой книги с проверенной, надежной методикой сооружения вечных двигателей. После этого он навел шороху в своей физической лаборатории, где разобрал (сломав при этом) дорогостоящий хронометр, чтобы повозиться с часовым механизмом; джонтировал в оркестровую яму, где отобрал у дирижера палочку и тем привел музыкантов в смятение; покатался на скейте; свалился в нестерпимо разящий благовониями бассейн; дал себя оттуда вытащить, громогласно ругаясь на отсутствие в бассейне льда; выразил желание побыть немного в одиночестве.

— Я побуду наедине с собой, — вот так выразил Формайл это желание, раздавая лакеям тумаки направо и налево. Когда последний лакей убрался за дверь и закрыл ее за собой, Формайл уже похрапывал.

Потом храп прекратился. Формайл исчез. Появился Фойл.