Живи ярко! (СИ) - Петров Марьян - Страница 29

Утро для меня наступает с прекрасным, полным позитива и любви приветствием:

— Ну что за ёб твою мать?! Ты когда умудрился? — Меня вытягивают из кокона, щупают лоб и поясницу, тормошат, суют градусник под мышку, ладно хоть не в задницу.

— В туалет, — хрипло прошу я, ощущая чудовищную слабость в ногах. Меня почти взваливают на плечо.

— А ты куда смотрел? — это шипение явно адресовано Арчи.

— Не ругай собаку, — нет сил даже повысить голос, — это я, дурачина, легко оделся. А был уже на грани.

— Я от тебя вчера поздно уходил, чего не сказал?

Облизываю потрескавшиеся от перенесённого жара губы. В туалете даже не сопротивляюсь, когда меня сажают на «горшок» и стоят рядом за дверью, подслушивает, гад.

— Так, говори, что болит? Чур, я доктор.

— Температура какая была? — ссутулившись на толчке, спрашиваю, чтобы хоть немного расслабиться.

— З9, — вспоминая, бурчит Яр.

— Блииин, тогда болит всё… — Если честно, голова разламывается.

— И горло? — Соколов заглядывает в приоткрытую дверь.

— Вроде… пока нет. Не знаю. Нос забит, — отвечаю слегка гундося, чтобы подтвердить факт заложенности.

— Номер участкового врача где смотреть?

Отправляю к тумбе в прихожей — там в блокноте мамой предусмотрительно записан телефон регистратуры. Слышу, как Яр в своей неподражаемой дружелюбной манере пытается вызвать мне на дом врача, а я подозреваю, что меня после этого вызова просто «забанят». Меня забирают с толчка и несут обратно в постель. Поят. Пью много и жадно. Кормиться отказываюсь, но в меня впихивают две ложки неизвестной природы месива почти насильно, дают жаропонижающее.

— Что ты мне дал?

— Рисовую кашу.

— А что там хрустело?

— Рис.

— В рисовом клейстере что-то хрустело?!

— Мне показалось, риса мало, я в конце ещё добросил.

— Издеваешься? — шепчу в полном бессилии и начинаю улыбаться, а по щекам почему-то мокрое бежит, и мне эту влагу приходится быстрее размазывать ладонями, чтобы он не увидел.

— Как ты? — спрашивает через сорок минут, вынимая в очередной раз градусник. — 38. Поспишь, может? Когда врачиха припрётся, растолкаю.

— Да. — Мне спокойно, потому что опять не один.

Успел выспаться и пропотеть, пока доктор пришла, жалуясь на огромное число вызовов, на свои больные ноги и больные головы тех, кто её за сегодня пригласил. Яр с меня футболку влажную стянул и сам расспрашивал обо всём, чем меня лечить полагается — показалось, что всё по-прежнему и ничего не изменилось, но едва за врачихой закрылась дверь, Соколов заявил, что смотается с рецептом в аптеку. У меня, оказывается, даже фурацилина и горчичников нет! В меня это бросили чуть ли не с размаху, словно в придачу и совесть закончилась, но в голосе уже не сталь звенела, а досада и тревога. Внезапно вспомнив, приподнимаюсь на локтях:

— Яр, купи Арчи другой корм. Что-то этот ему не очень пошёл.

— В смысле?! Он его жрёт, как слон.

— Он миску вчера перевернул и в туалет чаще просится.

— Гляну. Меньше заморачивайся, а то скоро будем ему из ресторана заказывать, — ворчит вполголоса, но мне легче на душе.

Только выскочил Соколов, прихватив с собой Арчи, в домофон позвонили. Не мама и не Яр. Голос Анны чуть подсевший и странно заботливый:

— Гер, с тобой всё хорошо?

— Я заболел, Ань. Тебе лучше не подниматься.

— Я на минутку, как чувствовала, малину прихватила и очень хорошее лекарство для иммунитета. Открой! — Не впущу — как пить дать, позвонит матушке, и я точно буду болеть по всем правилам. Анна взлетает бабочкой — лифт опять забыл как работать, — сейчас её прохладные руки на моём лбу просто кайф. Она сокрушённо говорит о вирусе, который сейчас косит всех подряд, предлагает сварить кашу.

— Ань, не надо, сейчас Ярослав придёт. Он врача мне вызвал, сейчас в аптеку…

— О! Хотела бы я с ним познакомиться… А… где твоя собака?

— Арчи любит его. С ним и выскочил. Не стоит беспокоиться, сами разберёмся, не хочу тебя заразить! — пытаюсь улыбнуться, а пот градом, потому что надо лежать, а я ястребом торчу в прихожей. На кухне звуки, что-то расставляет, болезнь такая у женщин неизлечимая — порядок называется, похуже затяжной простуды.

— Ты же поел? — Меня ведут на кухню, в руки вкладывают чашку, из которой одурительно пахнет свежей малиной. — Пей, это самая натуральная, с маминой дачи, не варенье — с сахаром тёртая. — Покорно отхлёбываю, и потом прошибает с тройной силой. Вкусно, и вкус подкупающий, родом из детства, притупляющий и осторожность, и досаду. Чего она, в самом деле? Заняться бы своей жизнью, найти мужика нормального, состоятельного, ребёнка родить и… Как же вкусно! Облизываю губы.

— Нравится?

— Да, Ань, спасибо.

— Ну и хорошо, даст Бог, на пользу, — шепчет что-то, не молитву, надеюсь, — иди ложись, я дверь сама захлопну. — Кружку забирает и тут же моет. — Малина в холодильнике — ешь не жалей, я ещё принесу. Поправляйся! Не оставляй студентов без знаний.

Она меня даже заботливо укрыла, оставив приятный холодок рук на щеке и лбу. Говорю ей слова благодарности, а самого уносит в сон.

Ярослав

ЗАРАЗА БЕЛОБРЫСАЯ! И вместо тысячи слов сплошное запикивание собственных мыслей. Это какой-то ходячий пиздец! Как можно было умудриться заболеть?! Я же его вчера оставлял в добром здравии. Это мне, что ли, бонус?! Вообще, с того дня, как Герман от меня отдалился… или я от него, всё пошло наперекосяк. Мне катастрофически не хватает его внимания, ещё больше — свободы действий, ведь издевается надо мной, гад, без зазрения совести! То в расстёгнутой рубашке ходит — красуется, то в душ пойдёт — трусы забудет, то вообще зверствует — стоит, смотрит на меня незрячим взглядом и в упор же не видит, а я пОтом обтекаю, вцепившись руками в подоконник, чтобы навстречу не шагнуть! И всё это при том, что строит из себя святую простоту и невинность, может, и не специально, но действует похлеще укола адреналина. И нервы мои… нервы… да нет больше таковых, сдохли все!

Застрял у кустов с Арчи, которому опять понадобилось всё по пятому разу пометить. Присел покурить за теми же насаждениями, воровато оглядываясь, чтобы бабки-мамки не спалили за отравлением преддомовой территории, бдительно посматриваю на входную дверь. Она раскрывается с гулким стуком, чуть не глотаю бычок от неожиданности, а в следующую секунду сминаю в руках фильтр. Этого не может быть… Знакомое женское лицо, которое по сей день в кошмарах за мной ходит. Здесь… Зачем?.. Слишком близко… к сердцу…

По спине липкий холод до самого копчика от её выражения лица. Улыбается, тварь. Скалит отравленные острые мелкие зубки и быстро уходит, кого-то набирая по телефону. Дальше — перезапуск, и я срываюсь с места, в ужасе от того, что могу не успеть. По этажам взлетел ракетой, едва не забыв Арчи на улице. В квартире меня встретила тишина, и прежде чем мозг включился, я по комнатам кинулся, спотыкаясь и врезаясь в углы. Герман на кровати спал, укутавшись в одеяло, мирно посапывал, и если бы не размеренно вздымающаяся грудь под слоем ткани, я бы его растолкал. Самому температура от него передалась воздушно-капельным. Арчи плетётся сзади, на меня смотрит хмуро, фыркает и чихает, выглядит паршиво, прям как я. От греха подальше ухожу курить, в противном случае придушу Германа, просто потому что весь тот пиздец, что творится у меня внутри, не выходит оформить в определённое чувство, всего слишком много, чтобы я разобрался сам, а раздражитель — именно он!

Миску Арчи рассматриваю слишком внимательно, молясь всем тем, кто от меня ещё не отвернулся, чтобы мне показалось, но мне не показалось — слизистый налет на краях навевает нерадостные мысли: или просрочку ему крот мой наложил, или еде «помогли испортиться».

— Жрать только из моих рук, понял? — шиплю на пса, он забивается в угол и щурит оттуда свои огромные глазищи. — И хозяину своему тоже так скажи, — ещё более выразительно, выбрасывая из холодильника всё то, что я туда не клал. Как дитё малое — всё в рот тащит, не глядя!