Живи ярко! (СИ) - Петров Марьян - Страница 11

— Давай, фюрер. За твоё потрясающее везение.

— Издеваешься, — не вопрос, а констатация факта, отпивает медленным глубоким глотком, растирая алкоголь языком, плотно сомкнув красивый чувственный рот… Залипаю на движении горла и кадыка на сильной шее. Ставит стопку и медленно накалывает кусок картофеля. Я просто смотрю, а внутри закипает терпение. Замахиваю свою порцию без прелюдии, будто бы сразу в желудок падает, опускаю глаза в тарелку, чтобы Гера вместо рагу не сожрать, ем быстро. Вижу боковым зрением, как он снова берёт коньяк и уже вторым глотком осушает стакан. Сидит какое-то время, поглаживая его у самой кромки, потом снимает очки и откладывает в сторону. Понимаю, что надо что-то сказать, просто наливаю по второй.

— Может, на брудершафт?..

— Мы уже знакомы, — отворачивается в стену, пока внаглую тащусь со стулом к нему, сев вплотную, задеваю коленом.

— Это такой обычай.

— Да? Целоваться после коньяка?

— Почти, — приближаюсь к лицу, не найдя сил убрать улыбку. Когда моё дыхание касается его губ, он снова розовеет, и меня это выносит похлеще, чем если бы он снял штаны. Такой неиспорченный, пра-а-авильный, что хочется самому научить его плохому… Касаюсь губ, уже не осторожничая, а приобняв за шею, углубляю поцелуй с напором, чуть прикусывая его тёплые губы, и почти сразу отстраняюсь.

— Больше не дам тебе пить, — хрипло выдыхает и сглатывает с трудом.

— Не переживай, — нагло ухмыляюсь, он же хмурит брови. — Если надо, я же сам возьму. Кстати, пить на брудершафт будем?

— А сейчас что было?

— Я тебя поцеловал. Но выпить-то забыли. Придётся ещё раз.

Герман

Чёрт бы побрал эту скованность! Она кандалами по рукам и ногам, хочу… но не могу расслабиться. Хочу верить в эту нагловатую искренность, вспоминая и озноб, и первый поцелуй… А сижу, словно забили в задницу чоп, и плавлюсь под влиянием момента. Пью, как чопорный сноб, ем, как на светском рауте. Зачем рисуюсь? Если сейчас просто хочу человеческой теплоты и поцелуев.

Как почувствовал. Не был бы так зажат — улыбнулся бы ярко.

А он предлагает брудершафт, а на деле крадёт поцелуй и уже разводит на второй, подпаивая довольно неплохим коньяком. Если сейчас напьюсь — дело точно закончится… Сексом? А в чём дело? Решил неприступного девственника из себя построить? Яр сплетает наши руки, шепчет в самое ухо… до мурашек… «До дна!» Я покорно замахиваю порцию алкоголя, а закусываю горячим коньячным поцелуем. Следующие десять минут мы сосёмся, как подростки, входя во вкус с каждой минутой, оглаживая волосы и шеи друг друга. Его колено между моих ног толкает во внутреннюю часть бедра, очень близко к паху. Я завожусь от его напора и силы, эйфория от выпитого начинает отключать любое стеснение сразу после благоразумия. Ладони обретают право ласкать. Яр замирает, почувствовав мою руку на своем колене, и начинает медленно двигаться вверх, а потом впивается в мои губы с утроенным желанием.

Коротко бухнул Арчи, напоминая, что шоу, конечно, захватывающее, но и псу нужна полная миска хлеба, а не зрелищ. Матерясь, Яр отпочковывается от меня и идёт за собачьим кормом. Я сижу с мокрыми, искусанными губами, словно заново учусь дышать.

Минут через пять меня решительно берут за руку, я даже спросить не успеваю.

— Мой фюрер, сориентируй меня… Ты же не девственник? — моя фраза опять глохнет в глубоком поцелуе. Зачем спрашивал, если, по сути, его мало волнует, что отвечу. Когда ладони Яра скользнули мне под футболку, проходясь по сжавшимся на раз-два горошинам сосков, не выдерживаю. Мой стон летит ему в губы, в горло, в лёгкие… И это не просто стон. Внезапно упираюсь ладонью в сильно вздымающуюся грудь парня напротив. Забинтованной кистью, будто спасаясь, прикрываю рот. Дай бог, чтобы понял, насколько это слишком стремительно для меня, и не обиделся. Похоже… понял… проводит ладонями по плечам до локтей и снова вверх, рассматривает, лаская уже глазами, продолжая брать с остатками моей воли. Слышу звон горлышка бутылки о край стопок. По третьей. Пальцам руки помогают обхватить стакан. Коньяк обжигает губы, а потом нутро. Получаю помидорку с комментом: «Ну нет, бля, у тебя лимона, фюрер!» И начинаю закатываться настоящим, пьяным, счастливым смехом, запрокидывая голову. Теперь он точно может делать всё.

====== Глава V ======

Ярослав

«Еб твою мать!» — вопит подсознание, пока курю на подоконнике, рассматривая, как поддатый препод сексуально моет посуду. Получается у него, готов признать, очень хорошо, хотя я уже и воду проверил, не горячо ли, и спросил, не нужна ли помощь, а он упёрся слепым взглядом в раковину и сопит стоит, на вопросы — только головой мотает… Трахаться хочет. Я это не только вижу, я это чувствую. И повезло ему, что я стресс снял недавно, а то с выдержкой у меня всегда была вражда.

Дым тонкими струями тянется по потолку, разгоняемый сквозняком из форточки. Прикрыв глаза, беззвучно выдыхаю, рукой сжав пах, останавливаю приток крови. Всё тело ломит как при гриппе, и нарастает температура, а он стоит, блядь, посуду моет!

Совершенно детское чувство, вытянутое из кладовой памяти, такое сильное и яркое сейчас просится наружу. Хочется плюнуть на его загоны и принципы и тупо разложить на столе. Но сразу срабатывает блок. Растираю грудь, проверяя, все ли шрамы на своих местах, признавая, что и к себе кого-то подпустить близко не смогу. Комплексы по поводу внешности, выработанные и взращенные самим собой, никак не хотят отпускать. Не думаю, что Геру прельщает перспектива быть поставленным раком и тупо подставиться, ему надо большего, а как это «большее» дать — пока не решил.

— Герман, — зову осторожно, чуть прикусывая губу, он замирает с так и не опущенной мыльной губкой на тарелку, — давай, я тебя помою?.. — признаю, я — мазохист.

— Ярослав, — переходит на тон, которым, скорее всего, лекции зачитывает. — Иди в жопу!

— Фу, как это банально. Есть масса мест на теле… — в меня летит мыльный мокрый снаряд, причём точно в цель. — Понял. Не дурак.

Выбрасываю окурок за окно, Гер хмурит брови, словно чувствуя, что я загаживаю его придомовую территорию.

— Что за звуки? — спрашивает, когда, наконец, наводит порядок, осилив больной рукой две несчастные тарелки, кто б ему больше мыть дал. — Яр… Это Арчи?

— Да, — хитро улыбаюсь, обходя Фюрера стороной.

— Что с ним? — звучит тревожно, и не скажу, что стыдно становится, но успокоить бы надо.

— Он на ручках. Радуется.

— Он скулит.

— Нет. Ему весело.

— Зачем ты его поднял?!

В этот момент я таскаю на руках здоровенного коня, которого назвали собакой, тиская его густую мягкую шерсть, словно щенка. Всегда хотел собаку, но от меня даже тараканы разбегаются, и соседи часто съезжают.

— Ярослав, — не нравится мне его тон, ставлю меховика на лапы и чуть отталкиваю, типа я не при делах. Арчи в полном недоумении шлёпает к хозяину, пристраиваясь у его ног. — Ты устал, тебе пора спать.

— Время детское.

— Не переживай, коньяк тебя уложит. Ты спишь…

— С тобой?

— На диване. Все принадлежности где-то… там.

— А историю?

— Какую? — идет неторопливо к себе в комнату, плюхаясь без сил на расстеленную кровать. Его светлая кожа выигрышно смотрится на иссиня-чёрном постельном белье… и я опять начинаю думать не о том.

— Как какую? Как вы в сорок первом году…

Пока я ржу, он утыкается лицом в ладони и просто падает на лопатки. Радостно лает Арчи. Я и сам ухмыляюсь, видя такой искренний заразительный смех. Но скоро ночь. И я знаю, что ничем хорошим это не кончится.

Герман

Мыться собираюсь сразу, как просмеялся. Яр мне пакет на забинтованную руку накрутил явно со знанием дела и раз десять предложил потереть спинку. Я ему выдал новое постельное бельё, велел стелиться и вошёл в ванную. Через минуту Соколов мне крикнул, что Арчи просится до ветру, да и сигареты закончились, и последующий хлопок двери констатировал факт отбытия на прогулку. Успею принять ванну? Может, хоть немного успею полежать в тёплой воде… Ну должны же быть у человека заскоки. Я люблю перед сном поотмокать. Потом спится спокойнее.