Желтый дьявол (Том 3) - Мат Никэд - Страница 3

…Бум паххх… — Взрывается снаряд, падая саженях в ста от берега в бухту. Осколки плашмя ложатся на поверхность воды.

— Что за чертовщина! Стреляйте же!

…Бум-жжжж… — Та же история. Еще хуже. Снаряд разрывается почти около самого берега.

Один из артиллеристов хватается за голову.

— Товарищ, это учебные снаряды!

— А где боевые? — в упор на артиллеристов Адольф. Думает — провокация. — Давайте их, ну! — и вытащил из кармана наган.

— Нет других, товарищ!

— Неправда! — Адольф взбешен.

…А вдали, медленно покачиваясь на волнах залива, уходит «Орел», кутаясь в серый утренний туман…

Но боевых снарядов действительно не оказалось. Розанов позаботился их вывезти заранее с Острова, не доверяя гарнизону.

Бах! — Прямо по широкополой шляпе горячее полотенце откуда-то сверху.

— Гаддэм!.. — Американский солдат, потрясая кулаками, вскакивает и плюется прямо в ряды китайской публики. Выхватывает из кобуры кольт…

Начинается шум, гвалт…

А в это время на сцене тоненьким голоском:

— Пи-и-и-и!.. и-и-и… уиа… а-а-а-а… — выводит белая кукла, ритмично покачиваясь из стороны в сторону. Вот она склоняется на колени и начинает выть:

— У-у-иии!..

Ей аккомпанируют два деревянных барабана. Наконец героиня кончила петь. Падает ниц. И заключительный аккорд трескотни несется из-под палочек: тарррррр!!..

Два китайца-барабанщика так стараются, что с них пот льет градом.

— Ай!.. — затыкает уши разрумяненная, расфранченная девица и склоняется к плечу американца. Тот, только что выдержавший бой с китайцами, злобно урчит:

— Гаддэм!.. — Больше он ничего не произносит и осовелыми глазами смотрит на эстраду.

А там развертывается трагическая драма.

Девица ближе склоняется к плечу американца и тяжело вздыхает.

Как не вздыхать!

На сцене, с огромной лошадиной головой и длинной косой, с секирой в руках носится муж этой белой куклы, старый мандарин, и собирается ее казнить за неверность…

Вот он взмахивает палашом над головой жены. Он как бы раззадоривает себя: жжиижжиии!.. — свист палаша.

— Хо! Хо! — весело выдыхает тысячная толпа зрителей-китайцев.

Жиж! — Опять свист, и вдруг тишина нарушается точно лавиной обрушившейся трескотни барабанов.

Лица китайцев-зрителей, потные и красные, весело улыбаются. Они здесь расположились как дома, по клетушкам партера и рядам легких балконов.

Бесшумно между зрителями носятся бойки с чаем, рисом, сластями, фруктами и бесконечным разнообразием китайской кухни. И опять с чаем и опять со сластями…

А китайцы-зрители все пьют и едят, потные, красные и веселые. Так они могут сидеть круглые сутки. Героическая драма, случается, идет по целым неделям беспрерывно. Актеры играют ее в несколько смен. Зрители так же текучи.

А горячие полотенца все летают по рядам с яруса на ярус, и китайцы вытирают ими пот и перебрасывают дальше. Как белые птицы, носятся в воздухе горячие полотенца.

И гул стоит в театре от литавров.

Тихо, в таком аду, подремывают за перегородками партера старые ходи, мирно посасывая свои длинные трубки.

— Джимми!.. — Румяная девица склоняется к самому уху американца. — Ты мне принес шоколад?

Джимми сплевывает, осклабился:

— Чоколад?.. Олл райт!.. — И из бездонного кармана галифе он достает плитку американского шоколада. Хлопает губами, показывает.

Девица раскрывает рот.

— Олл райт! — Он сует ей плитку в рот.

— Ха-ха-ха!.. Джимми, Джимми, ты мой милашка…

— Олл райт!.. — Джимми облапливает ее одной рукой, привлекая к себе на колени, а другой лезет ей преспокойно за блузку.

— Ай! — пищит девица. И шепчет сквозь смех и слезы: — Джимми… Потом… Ночью… Я… я…

— Гаддэм!.. — плюется через борт загородки американец и еще крепче прижимает девицу.

— Джимми, Джимми! — едва слышно умоляюще шепчет девица. Но американец осовело что-то бурчит вроде: «Олл райт!..» — и только.

— Ходя!.. Макака!.. — кричит в шум театра американец и хлопает кулаком по барьеру. Потом залпом через горлышко пьет из бутылки виски.

— Ты!.. Русская… дженщина… Я-я-я… Пей!..

И девица пьет.

А потом она еще больше грустит и плачет… И как не грустить?

На сцене — этот страшный мандарин и грозный муж, наконец, раскалился, и — жжжиижжии!.. — Только сверкнула окровавленная секира, и голова белой куклы — молодой жены мандарина — валится с деревянным грохотом на помост и, как кегельный шар, стуча по половицам, катится в угол сцены.

— Хо! — опять в один голос кричат китайцы-зрители, а потом на сцене начинается настоящий поросячий писк — это слуги мандарина сажают пойманного любовника на кол, и он верещит, заглушая все барабаны и литавры сцены. А кол торчит у него изо рта-маски.

— Ай! — вскрикивает девица.

— Олл райт!.. — кричит от удовольствия американец.

— Хо! Хо! — гудит китайский театр.

По лабиринтам китайских кварталов Владивостока в полумраке разноцветных фонарей пробираются они к бухте.

— Джимми, я тебя люблю…

— Олл райт!.. — мычит американец, покачиваясь и икая.

— Ты меня возьмешь с собой в Америку?

— Олл райт!.. Я… восьму… тебя, русская дженщина, в Вашингтон…

— Ах… — только вздохом она.

— Я восьму… я там всейчас… с тобой… президент Вильсон будет на нашей свадьба…

— Джимми! Ах!.. Как я тебя люблю… — И она влипает в его губы.

— Ты будешь американка… Мисс…

— Мисс?!.. Мисс!.. — повторяет опьяненная девица. — Я — мисс?!. Американка…

А внизу, там на бухте Золотого Рога, освещенный огнями стоит иссиня-серый, стальной американский крейсер «Бруклин». Он усиленно грузится. День и ночь.

Пьяный ночной Владивосток интервенции…

Пьяные солдаты и матросы всех армий и национальностей грузно, с топотом, толпами шатаются по его горбатым улицам.

Разноязычные пьяные речи.

Вон на углу Китайской — чечетка… Там несколько пар фокс-трота, а вон здесь — бокс…

— А-а-а… — где-то протяжный рев.

— Я буду твоя мисс…

— Олл райт! Олл райт! — И Джимми весело начинает напевать:

К нему присоединяется стадо разноголосых интервентов…

— Ты будешь моя мисс…

— Олл райт! Олл райт!

Она радостно вздыхает.

Чак-чак-чак!.. — мелкой дробью отбивают зубы генерала О-Ой. Бледный, сморщенный, маленький, он стоит в кровати, с вылезшими из орбит глазами. Ночная его пижама съехала с плеч. В ужасе он смотрит на руку, где двумя каплями крови обозначился след зубов кобры.

А кобра? Она тут же у кровати, изрубленная часовыми, лежит на пушистом ковре.

В соседней комнате бегают адъютанты. Барабанит телефон. Общий ужас.

— Главнокомандующий отравлен. Умирает…

Вбегает маленький японский военный доктор. Он сначала на миг замирает по-военному у порога, потом уже бросается к генералу. За ним, в дверях, быстрой, но четкой и спокойной походкой проходит Таро.

Доктор схватил руку генерала, смотрит на укус, спрашивает:

— А сколько времени прошло с момента укуса, ваше превосходительство?

Но его превосходительство потерял счет во времени.

Доктор оборачивается к часовым. Один из них, вытянувшись во фронт, четко отвечает:

— Минут пять, как…