Три ялтинских зимы (Повесть) - Славич Станислав Кононович - Страница 36

Прошли в дальнюю комнату. И тогда только Трофимов показал свою тревогу:

— Степан?

— Все в порядке, — сказал Чистов и даже махнул успокаивающе рукой: не беспокойтесь. Теперь заметил — волнуется старик. Комната напоминала рабочий кабинет. На столе лежала стопка книг, из которых торчали закладки. Несколько книг были раскрыты.

— Я на минутку. Обещал Степану передать вам… И протянул свернутый до размеров спичечного коробка лист газеты. Он был у него приготовлен заранее. Михаил Васильевич развертывал нетерпеливо, но бережно. Какая-то особенная легкость в обращении с бумагой была в движениях. Развернул, глянул, опешил на миг — такого не ожидал! — и будто сбросил с себя сдержанность. Произнес два слова, отделяя одно от другого:

— Крымская… Правда… Так произнес, что Чистов впервые подумал: хороший заголовок у газеты. А Трофимов разглядывал ее с видом знатока, ценителя. Посмотрел вниз, на подпись: редактор Южный. Пробормотал:

— Псевдоним, конечно… — Глянул испытующе на Чистова, но ничего не спросил. Хмыкнул: — Десять тысяч… Это вы загнули… — И тут же добавил: — Но какие молодцы!

— А почему — «загнули»? — как бы возразил Чистов.

Трофимов слегка улыбнулся, так что явственней обозначился обычно почти незаметный шрам на лице.

— Я не в осуждение, но это ясно, как дважды два. Печать подпольная, в четыре руки. Производительность известна — за ночь больше пятисот оттисков не сделать. Теперь гляньте на дату сводки Совинформбюро. Недельная давность. А отпечатан этот экземпляр дня два назад. Вот и сопоставьте… Чистов промолчал — возразить вроде нечего.

— Да вы не огорчайтесь, — продолжал старик. — Это я от зависти. Какие молодцы! Усадив Чистова, сам он остался на ногах и все время словно пребывал в движении, хотя и не двигался с места. Такое впечатление создавали то возникавшая вдруг мимолетная улыбка, то почти неприметный жест. Но не было в нем суеты — только живость. Чистов так и подумал: «Живой дедок». Подумал добродушно, с симпатией и как бы примеряясь: каким я буду в его годы? Эта мысль при взгляде на Трофимова приходила многим, кто подбирался к сорока или кому перевалило за сорок. Бывает же старость, сохранившая и ясность ума и даже непринужденное изящество! Пора было уходить и не хотелось. А Трофимов, раздумывая о чем-то своем, говорил:

— Значит, мне это… Спасибо. Позабочусь, чтобы народ читал…

— Вы не очень-то усердствуйте, — встревожился Чистов. — Позаботиться об этом есть кому…

— Знаю, знаю. У меня есть предложение. Газета, даже такая маленькая, оружие сильное, но не очень скорострельное. Часто она выходить в нынешних условиях не может. Не спорьте, — Трофимов поднял руку, — это факт… Андриан Иванович усмехнулся: он и не собирался спорить.

— …А по шрифту и набору, даже — извините — по ошибкам в наборе видно, что листовки, которые выпускались раньше, и эта газета сделаны одними людьми, — Михаил Васильевич помолчал, как бы ожидая возражений, но и Чистов отмолчался. Грешным делом, он чувствовал себя в некотором роде самозванцем, который принимает незаслуженные похвалы, выслушивает адресованные не ему в сущности пожелания. А что он, собственно, мог сказать? Объяснить, что к типографии не имеет отношения? Но говорить на эту тему вообще не следовало… — То и другое одновременно — листовки и газету — этим людям не потянуть, — продолжал Трофимов. — Значит, листовок не будет. Вы не подумайте, будто я что-то выспрашиваю. У меня предложение… — Он опять сделал паузу. — Мы сами можем печатать листовки. Чистову удивиться бы, но, странное дело, удивления не было. Уже дотом понял, что ждал от старика какой-нибудь неожиданности в этом роде, внутренне был готов к ней. А Трофимов истолковал его молчание по-своему, стал убеждать:

— Текущая информация, а это и есть листовки, тоже нужна. Давать в них надо только сводки Информбюро. Народ больше всего ждет вестей с фронта, а там каждый день перемены… У Чистова была переписанная детским почерком (догадывался, что работа Оли Поляковой, падчерицы Александра Лукича) вчерашняя вечерняя сводка, которую принес Гузенко вместе с командой пустить в ход оставленные «до особого распоряжения» экземпляры газеты. Теперь он достал эту сводку, разгладил листок на столе перед Трофимовым.

— Как же будем печатать? Сказал не то чтобы с вызовом или насмешкой, но с сомнением. Однако Михаил Васильевич ответил не сразу. Он был, как изголодавшийся, с которым за обеденным столом завязывают вдруг беседу. Какой может быть разговор, когда нельзя оторваться от еды! Трофимов сперва взял этот листок, еще раз разгладил — к бумаге, как заметил Чистов, у него было отношение особое — бережное и в то же время ловкое, как бы профессиональное. Вот и теперь взял вслед за этим с полки книгу — выбрал нужную одним движением, почти не глядя — так мать берет младенца из кроватки, а кузнец — поковку из горна; он держал ее, как голубятник держит птицу в руке, — крепко, уверенно и ласково. Тяжелая темно-синяя книга была атласом мира. Таким же уверенным, легким движением Трофимов развернул ее, и в развороте на двух страницах открылась карта европейской части страны.

— Давайте глянем, что там переменилось. Тем более, что можно сравнить — две сводки.

Искушение было слишком велико, и Андриан Иванович подался вперед. Склонившись над книгой, они отыскивали перечисленные в московских сводках города, населенные пункты, часто не находили их — карта была слишком мелка, а в сводках назывались и районные центры, и села, и поселки: сводки сообщали об успешном нашем наступлении и потому были щедры на названия.

— Постойте-ка, — говорил Трофимов, — тут есть карта Украины… — Он листал книгу бережно и быстро, отыскивал в ней нужное мгновенно. А вслед за этим досадливо вздыхал: — О, дьявол! Я думал, карта захватывает и Ростов… Знаете что, — сказал вдруг Михаил Васильевич, отрываясь от бумаг, — так не годится. К следующему разу я приготовлю нужные карты, и мы разберемся во всем по-настоящему. Если хотите, подготовлю доклад. Картина ведь удивительная. Немцы оказываются, по существу, отрезанными на Северном Кавказе… Видно было, что старик воодушевился. «Черт знает что, — опомнился Чистов. — Сколько же это я у него сижу? Конспиратор! Зашел на минуту и расселся…»

— Не должен я у вас бывать, Михаил Васильевич. Это первый и последний раз. Рад был ближе познакомиться, а ходить мне к вам все-таки не надо. Пусть будет, как было… Трофимов посмотрел испытующе, внимательно. Чистову показалось, что в его взгляде возникла даже какая-то отчужденность, и захотелось преодолеть ее.

— Спасибо вам за дочку и что мне помогли, когда был болен. А теперь скажите, как эти сводки хотели печатать.

— Вы о стеклографе слышали? — спросил Трофимов.

— Слышал, но толком ничего не знаю.

— Устройство очень простое, даже примитивное. Печать бледная, тираж маленький, но лучше это, чем ничего. Да вот есть образец. На этот раз пришлось порыться в книгах, снять с полки несколько томов. Извлек откуда-то листок. Чистов ожидал увидеть печатный текст, а это был бледный оттиск с написанного от руки. Похоже, будто писали под копирку, и теперь на столе лежит четвертый или пятый экземпляр.

— Проба пера, так сказать. Текст разбираете?

— Стихи какие-то…

— Да я не об этом, — несколько раздраженно сказал Трофимов. — Читать можно? Вполголоса Андриан Иванович прочитал:

«Товарищи! Враг терпит поражение на всех фронтах. Под Сталинградом уничтожена целая немецкая армия. В Африке союзники бьют немцев и итальянцев. Не верьте фашистам! Не выполняйте их приказов! Да здравствует наша победа!»

И тут Чистов вспомнил, что слышал об этих листовках. Был разговор. Сам их не видел, но слышал от кого-то. Потом, после знакомства с Гузенко, когда стал получать от него записанные от руки сводки Совинформбюро, решил было, что речь шла о них. Однако листочки, которые приносил Гузенко, были совсем другими.