Труп Гидеона (ЛП) - Чайлд Линкольн - Страница 83

Как ни странно, эта уверенность, казалось, освободила его. Теперь он знал, с чем столкнулся, и знал, чего у него никогда не будет. Это дало ему свободу последовать совету доктора — сосредоточиться на том, чтобы делать то, что действительно имело для него значение. И помогать другим. Освобождение форели было бы хорошим жестом, но он вынужден был признать, что ужин, который она обеспечила ему, был не меньшим удовольствием. Съесть эту рыбу имело для него некое символическое значение.

В разгар жизни мы умираем…

Это была мудрая мысль — истинная и для форели, и для человека.

За эти три недели он сделал целый ряд других мелочей, которые также имели для него значение. Одна из них заключалась в том, чтобы устроить себе бессрочный отпуск по состоянию здоровья из Лос-Аламоса. И когда его маленькие рыбацкие каникулы закончились, и он снова включил телефоны, среди кучи сообщений он обнаружил одно от Эли Глинна. У него было еще одно задание, и если бы Гидеон решился взяться за него, то Глинн гарантировал ему, что оно будет иметь «большое значение». Гидеон уже собирался отказаться, но вдруг остановился. А почему нет? Он ведь был хорош в этом. Если он хотел помогать другим, возможно, это был его шанс.

Даже его злость на Глинна за то, что тот бросил его, в эту минуту уменьшилась. Гидеон начал понимать, в чем состоит метод работы Глинна — хотя это и было трудно принять в разгар сражения — оказался удивительно эффективен. В том случае он отказался помогать Гидеону, потому что понимал, что в одиночку Гидеон имеет более высокие шансы на успех.

И вот, он вернулся в Нью-Йорк, готовый начать новую главу своей короткой жизни. Он сделал глубокий вдох и огляделся вокруг. Стоял прекрасный выходной день, и парк был наполнен людьми. Он на миг замер, очарованный этой суетой — Доминиканские барабанщики, чьи ритмы наполняли воздух, группа неуклюжих детей в шлемах и наколенниках, катавшихся на роликах, их матери, беспокойно окрикивающие их, пара мужчин в дорогих костюмах с сигарами, старый хиппи, играющий на гитаре и собирающий монеты, мим, подражающий прохожим, фокусник с картами, полицейские, полуспящие в патрульных машинах…

Парк содержал в себе целую вертикаль представителей человечества во всей ее сложности, многообразии и великолепии. Однако теперь здесь особенно выделялись богатство и радость. Нью-Йорк сильно изменился с тех пор, как Гидеон был здесь в последний раз, когда его такси увел пьяный бизнесмен.

Страх террористической атаки, до этого опустошивший город, теперь улетучился, и вернувшиеся люди, казалось, изменились. Они стали более терпимы, сдержаны… и более счастливы. По крайней мере, так казалось.

Город изменился. И он — тоже. «Нам всем нужно иногда напоминать, что по-настоящему важно в этой жизни», — подумал Гидеон. — «Этим людям напомнили. Как и мне».

Все было кончено, страна вернулась к своей прежней жизни. Его собственные проблемы были решены — видеозаписи из USAMRIID, ноутбук Блейна и Дарт, сознавшийся во всем, лежа на своей больничной койке, помогли восстановить его доброе имя. Новака арестовали вместе с другими заговорщиками из Лос-Аламоса, а в рядах службы безопасности провели существенную чистку. Подстава была изобличена, Чолкера теперь воспринимали как невинную жертву заговора. Глинн вмешался и помог устроить все так, чтобы истинная драматическая роль Гидеона осталась в секрете, и для него это было критически важно. Если бы он прославился, это бы полностью разрушило его и без того короткую жизнь — слава героя была ему ни к чему, как и его портреты в каждой замшелой газетенке. Это был бы кошмар.

Что до Алиды… она была потеряна для него навсегда. Она забрала с собой часть его сердца, и Гидеон силился как можно меньше думать об этом. С этим все равно ничего нельзя было поделать.

Он прошелся вокруг фонтана и остановился перед Доминиканскими барабанщиками — на лицах их играли улыбки, глаза блестели. Их руки отбивали странные синкопические ритмы, создававшие совершенно неповторимый рисунок. Чем-то этот ритм напоминал сбивчивую работу человеческого сердца. Все люди хоть раз в жизни испытывали это чувство, когда сердце бьется не ритмично, а дико и бешено…

Слушая музыку, Гидеон чувствовал мир. Настоящий мир. Это было удивительное чувство, которого он, казалось, никогда не испытывал. Неужели большинство людей этого не ощущает? Он не знал этого, но чувствовал, что раньше ему этого не хватало. АВМ и хороший доктор преподнесли ему этот подарок — наконец-то, после стольких лет беспокойства, страха, тоски, печали и ненависти. Это была огромная, даже необъяснимая ирония. Его болезнь должна была убить его, но сначала она его освободила.

Гидеон взглянул на часы. Он опаздывал, но его это не волновало. Сейчас для него было важно послушать эту удивительную ударную партию. Он слушал ее почти час, а затем — с чувством покоя в сердце — направился вниз по Уэйверли-Плейс в сторону Гринвич-Авеню, к старому району Митпэкинг.

ЭИР, как всегда, казался пустым. Его пропустили внутрь без каких-либо вопросов. Никто не вышел к нему, чтобы встретить и сопроводить через запутанные лабораторные помещения до лифта. Он прошел этот путь сам. Лифт поднялся наверх, и его двери открылись. Гидеон прошел по коридору в сторону конференц-зала. Дверь была закрыта, здесь стояла замогильная тишина. Он постучал и услышал короткий ответ Глинна:

— Входите.

Гидеон открыл дверь и попал в комнату, полную людей, которые внезапно разразились аплодисментами при виде него. Глинн находился в первом ряду. Он подался вперед, протянул свою иссохшую руку и поцеловал Гидеона в обе щеки, как принято в Европе. Гарза последовал за ним, одарив Гидеона крепким рукопожатием и громовым ударом по спине. За ним к Гидеону потянулись и остальные. Казалось, здесь было человек сто — молодые, старые, мужчины, женщины, представители всех возможных рас, в лабораторных халатах, национальных костюмах (даже в кимоно и сари), а также несколько сотрудников ЭИР. Со всех сторон он ловил обращенные в его адрес благодарные взгляды. Каждый из присутствующих стремился поздравить его и пожать ему руку. Все это действо создало подавляющий и непреодолимый поток энтузиазма и сердечности.

А затем наступила тишина. Гидеон понял, что от него ждали речи, но он стоял не в силах вымолвить ни слова, совершенно ошеломленный. С трудом прочистив горло, он сказал:

— Спасибо… Но… эм… кто вы все такие, ребята?

Его слова были встречены взрывом смеха.

— Гидеон, все это — люди ЭИР, которых ты никогда не встречал. Большинство из них работает за кулисами в наших небольших операциях. Ты можешь не знать их, но они — знают тебя. И все они захотели прийти сюда, чтобы сказать тебе спасибо.

За этим последовал новый взрыв аплодисментов.

— Мы не можем ничего сказать или сделать, как не можем и ничего тебе дать, чтобы это позволило выразить нашу благодарность за то, что ты сделал. Поэтому я решил даже не пытаться.

Гидеон был тронут. Они хотели бы услышать от него больше. Но что он мог сказать? Ему внезапно пришло в голову, что он всегда был так хорош во лжи, фальши и притворстве, что почти забыл, каково это быть искренним.

— Я просто рад, что сумел сделать что-то хорошее для этого безумного мира, — он снова прочистил горло. — Но я не смог бы сделать этого без моего партнера Стоуна Фордиса. Он погиб во время этой операции. Он герой, отдавший свою жизнь во имя спасения мира. А все, что отдал я — это всего лишь пара зубов.

Теперь прозвучали более сдержанные аплодисменты.

— Я тоже хочу поблагодарить вех вас. Я пока не знаю, что вы делаете или уже сделали, но мне приятно видеть ваши лица. Я так много раз чувствовал себя одиноким. Но, я так понимаю, скрытность — это часть вашей работы и вашей системы. Видя вас всех здесь, я, пожалуй, наконец, понимаю, что никогда не был одинок. Наверное, ЭИР — это мой дом. И даже моя семья.

Кивки, бормотание, слова одобрения…

Затем вновь настала тишина, которую нарушил Глинн: