В синих квадратах моря (Повесть) - Золототрубов Александр Михайлович - Страница 33

Моряк встал и, поправляя на голове девушки шапочку, сказал, что идет сейчас в школу перед пионерами выступать. Просят рассказать о море.

— А вам, — он глянул на Грачева, — желаю на удочку поймать краба. Клюет. — И моряк звонко засмеялся.

…Петр в каюте составлял план занятий, когда в дверь постучали.

— Товарищ лейтенант, сигнальщик матрос Игнат Клочко прибыл для дальнейшего прохождения службы!

Грачев обернулся. Это был тот самый моряк…

Петр открыл иллюминатор. В лицо пахнул свежий воздух. Лучики лунного света заскользили по каюте. Море под луной мягкое, нежное и какое-то таинственное. Оно словно дремлет, только слышно, как у борта плещет волна. Тихо плещет, как будто шепчет что-то свое, неведомое людям.

— Грачев, ты собрался? — послышался у двери голос штурмана. — Я взял билеты.

Петр снял с вешалки плащ-пальто.

В это время Клочко брился — первый раз в жизни! Симаков советовал ему не трогать пушок. Игнат даже огорчился — все бреются, разве он хуже? Клочко надел бушлат, посмотрел на себя в зеркало. А что, разве не похож он на морского волка? Это такие, как и он, водили свои бригантины сквозь штормы и рифы, и ничто их не страшило, для них был свят морской закон: пройти там, где пролетит только гордая чайка. Это о таких, как он, писал Грин. Правда, они были чуть старше Игната… Эх, увидел бы его сейчас председатель колхоза Павел Иванович Романов (у него Игнат два года работал), непременно сказал бы: «Ай да Игнат! Красавец моряк!» Сколько лет мечтал Клочко надеть бушлат, бескозырку, ремень с бляхой и синий, как море, гюйс, послужить на боевом корабле, увидеть моря и океаны. И вот он, Игнат Клочко, сын ветерана-кузнеца, стоит в кубрике и не узнает себя. Даже Зубравин, обычно скупой на похвалу, войдя в кубрик, не удержался от мягкой улыбки:

— Бушлат сидит на вас ладно. Как на заказ шито.

Игнат выпятил грудь и важно провел рукой по бушлату, точно смахивал с него пушинки.

— Матрос — рыцарь, ему все под силу. Верно, товарищ мичман?

— Факт.

— Мать просила карточку прислать, надо бы сфотографироваться.

— В тельняшке да бескозырке на сто верст видно. — Мичман присел на рундук, положил себе на колени небольшой сверток. — Носить морскую форму не всякому дозволено. Кстати, товарищ Клочко, историю ее знаете? Вот хотя бы тельник, откуда он такой появился? Не знаете? Напрасно. Каждая флотская вещь имеет свою историю — и тельник, и бушлат, и бескозырка, и форменный воротничок, и бляха. Ни с того ни с сего такую форму не ввели бы. Куда проще, скажем, напялил на себя вместо тельняшки теплую рубаху, и в ус не дуй. Так нет же — тельняшки носят.

Клочко спросил, почему тельник полосатый, как шкура тигра.

Зубравин разгладил волосы, потом неторопливо поведал о том, что слыхал из уст отца (мичман родился и вырос на Азове, в семье старого моряка-очаковца). Тельняшки с белыми и синими полосками появились в эпоху парусного флота. Матросы, работая на мачте в тельняшках, выделялись на фоне белых парусов. И боцман легко все замечал, поправлял ошибки, а кому и в зубы давал. Флот-то был царский. Да все, наверное, читали рассказы Новикова-Прибоя?

— А что означают три белые полоски на воротничке? — спросил Гончар.

Крылов торопливо ответил, что, мол, это в честь трех славных побед русского флота — Гангута, Чесмы и Синопа.

— Фантазер вы! — Зубравин усмехнулся. — Три победы? Разве у русского флота их было три? Пальцев не хватит все победы сосчитать. Суть в другом. Раньше во флоте матросы носили длинные волосы. Их смазывали густым квасом и пудрили мукой. А чтобы не запачкался мундир, надевали кожаные подплечники.

— По-научному все! — оживился старшина Некрасов.

— Позже эту форму отменили, — продолжал Зубравин, — а воротнички ввели матерчатые под цвет моря. На них стали наносить белые полоски, которые обозначали нумерацию дивизий. Гребцы первой дивизии носили одну полоску, гребцы второй — две, гребцы третьей — три. Так и остался воротничок на флоте. Вот и весь секрет. И бушлат имеет свою биографию…

Когда мичман окончил рассказ, Клочко пробасил:

— Морская форма, ух, как девчат за сердце берет!

— Да, девчат, — протянул Зубравин. — Вам-то форма по душе?

Клочко даже обиделся — зачем спрашивать? Тогда мичман взял сверток и извлек из него тельняшку. У нее были отрезаны рукава.

— А это как понимать?

Матрос покраснел.

Рассыльный давно искал Грачева, а тот на палубе стыдил молодого торпедиста:

— Корабль — это клочок земли, и надо быть садовником на этом клочке, а не мусорщиком!

— Нечаянно пролил масло…

Сам вижу, что не молоко. Прибрать!

— Товарищ лейтенант, к замполиту! — доложил матрос.

«Чего это?» — невольно подумал Петр.

Леденев пригласил его сесть, закурил, потом поинтересовался, почему он просился у Серебрякова на месяц раньше уехать в отпуск.

— Тогда просился, а сейчас нет, — сказал Грачев. — Дел по горло. И у жены в это время экзамены. Куда летом уедешь? Разве что к матери в село, на Кубань, но там и в сентябре неплохо.

Леденев слушал его, попыхивая трубкой (замполит один на соединении кораблей курил трубку, которую подарил ему друг до войне).

— Понимаешь, Петр Васильевич, дело тут одно… — Леденев пригладил на голове чуб, зачем-то с полочки переложил книги. — Крылов у меня был. Очень взволнованный. Любит он рыбачку, а к той муж вернулся… Вы хоть раз были у этой Тани?

Нет, он не был, но собирался на той неделе сходить.

— У меня к вам просьба, — Леденев тронул лейтенанта за плечо. — Сходите вечером к Тане. Только, пожалуйста, тактично с ней, сами понимаете. Надо решать с Крыловым, ведь там семья… — Он с минуту помолчал, потом продолжал: — Слышал от Коржова, что муж ее, Кирилл Рубцов, плавает на сейнере. Вроде помирились они.

— Возможно, — пожал плечами Петр.

…На крыльце Грачев передохнул, потом постучался в дверь. Никто ему не отзывался. Постучался сильнее. Кажется, в комнате раздался чей-то голос. Петр прислушался. Нет, тихо. Что делать?.. Видно, хозяйка куда-то ушла. Что ж, ему спешить некуда, можно и подождать. Погода прояснилась. С утра было дождливо, а сейчас небо очистилось от туч. Луна, полная и ясная, висела над сопками, заливая все бледно-розовым светом. Звезды ярко искрились.

Скрипнула дверь, и на пороге Петр увидел пожилую женщину в черном свитере.

— К нам будешь? — спросила старушка.

— Татьяну Васильевну Рубцову повидать надо.

— Она еще на работе, скоро уже будет.

Петр стоял на крыльце и не знал, что ему делать. Ему показалось, что хозяйка сердитая и вовсе не желает, чтобы он торчал здесь.

— Подождать у вас можно?..

Она провела его в комнату, усадила на стул и зажгла свет. Петр сразу почувствовал уют. Старушка села напротив на диване. На ее лице он заметил грусть.

— Сказывай, зачем тебе Танька?

Петр уже знал, что старушку зовут Дарьей Матвеевной (ему сказал о ней Крылов), знал и о трагедии ее сына. Видно, тюрьма сына прибавила матери седин, и ей ничто теперь так не дорого, как ее Кирилл. Петр чувствовал себя неловко под взглядом ее темных проницательных глаз и не знал, с чего начать разговор. А Дарья Матвеевна ждала. Вот она положила руки на стол, и он увидел, что ладони ее в глубоких извилинах, сморщенные, будто испеченные на солнце. Дарья Матвеевна всю жизнь работала в колхозе.

«Она, как и моя мама, — крестьянка», — подумал Петр.

— Видите ли, — робко начал он, — к Тане разговор есть… Ну, в общем подожду ее. А вы тоже здесь живете?

— В гостях у сына, — она тяжело вздохнула. — Кирюша теперь на сейнере. Перестал зелье глушить. Вот только еще с женой не помирился.

«Так ведь у нее любовь с Игорем!» — чуть не вырвалось у Грачева. А она откровенно, словно перед нею был близкий человек, высказывала ему все, что волновало ее.

— В Танюшку тут матросик влюбился, сама она сказывала. А только не допущу, чтоб Кирюшу бросила. Дитя у них. — Она придвинулась к нему ближе, спросила. — Не знаешь, где тот матросик? Я бы ему в ножки упала, чтоб забыл он Таньку. С женщиной справиться не тяжко: обласкал ее, и свое возьмешь.